СВОстальгия по будущему

Молодость при авторитаризме не обязательно равняется горю — если, конечно, государство продолжает выполнять свои базовые функции и не прибегает к открытому террору. Иначе говоря, при всей тревожности ситуации в России условный московский студент вряд ли сумеет разделить чувства своих палестинских сверстников, рассуждающих об «украденной юности» из-за пережитых бомбардировок, или различить в истории с убийствами и изнасилованиями несовершеннолетних протестующих в Иране отзвуки российских реалий. Потому что 

Жить в Москве 2024 года можно вполне комфортно: это по-прежнему развитая, почти европейская столица, где автобусные остановки не превращают в бомбоубежища и где полиция нравов не арестовывает горожан за их внешний вид (хотя определенные перегибы все же имеют место). Она с избытком удовлетворяет основные потребности жителя мегаполиса и через пару десятилетий наверняка станет объектом ностальгии.

По аналогии с юго-ностальгией, остальгией и советской ностальгией, как я это себе представляю, возникнет «СВОстальгия», основанная именно на образах мнимой стабильности Москвы 2020-х с ее помпезными украшениями к китайскому Новому году, выставкой «Россия», «Вкусно — и точкой» и журналом «Москвичка». А не слишком гармонирующие с бутафорской идиллией нюансы вроде частичной мобилизации, обстрелов Белгорода или захвата наемниками Ростова-на-Дону будут тактично забыты. Ведь «СВОстальгировать» потенциально станут именно сегодняшние подростки, для значительной части которых происходящее — лишь декорации самого прекрасного периода жизни, который люди любых поколений в ретроспективе склонны романтизировать и мифологизировать.

Проблемы начинаются, если чуть подробнее остановиться на том, что во всей этой конфигурации означают упомянутые «внеконтекстность» и «почти» перед определением Москвы как «европейской столицы». Даже если мы продолжим анализировать положение российской молодежи через московскую, наиболее благополучно-спокойную призму, отчасти актуальную и для Санкт-Петербурга, Екатеринбурга и других больших городов, — увидим, что при всей их относительной «продвинутости» заложенный в 2022-м общегосударственный курс на автаркию их вовсе не обошел.

Перечисленные выше атрибуты современной московской действительности вместе образуют что-то вроде плавильного котла из саморефлексии, попыток стилизовать русскую идею, «развернуться на Восток» и попутно все импортозаместить. Эту декоративную претензию на создание своей «суверенной» идентичности сопровождает «суверенизация» политическая, то есть оголтело-максималистский отказ от любых условно западных практик: фактическая приостановка положений Конституции о свободе мысли и слова, запрете цензуры, праве на мирные собрания и так далее.

Итого на вопрос «легко ли быть молодым (в крупном российском городе в 2024 году)?» можно ответить положительно. Но с оговоркой, что для легкости бытия придется приспособиться к довольно своеобразному «суверенному» культурному ландшафту и из соображений безопасности забыть о политическом активизме и любом публичном выражении своего отношения к происходящему в целом. Именно этот смысл заключен в слово «почти», отдаляющее современную Москву от Берлина или Парижа, где молодежь, к примеру, спокойно может смотреть в кинотеатрах что-то, кроме локальных фильмов, и наслаждаться прочими благами глобализации.

Эти возможности могут казаться не столь серьезными жертвами на возвышенном пути к строительству «государства-цивилизации», о котором грезит Владимир Путин, но 

Поскольку такая внеконтекстность обрекает российскую молодежь и саму Россию на переживание крайне травматичного опыта в будущем.

«Консервативный поворот» РФ, осуществленный в 2022 году, мало напоминает по своей глубине и идеологизированности, например, исламскую революцию 1979-го в Иране или «культурную революцию» в Китае. Все же это была не идейно-фанатичная метаморфоза, а скорее тактический ход для сосредоточения власти в руках президента. С его уходом с политической арены вся ассоциированная с его «поздним» правлением культура и символизм, вероятнее всего, окажутся в архиве.

В отличие от молодых россиян, которые проведут в этой «государственно-цивилизационной» культуре — совершенно неконвертируемой и одинаково чуждой как для европейского, так и для азиатского контекста — еще по меньшей мере пять лет и невольно станут ее носителями.

«Когда я начал ездить в Россию в начале 1990-х годов, это было время политического высвобождения и экономического краха. Молодые россияне, с которыми я тогда познакомился, были любознательными и открытыми. Но выросшие в изоляции СССР, они также были наивны в отношении того, как работает остальной мир. Был колоссальный культурный разрыв между руинами Советской империи и Западом, которому молодые россияне всеми силами хотели подражать», — описывал свой опыт бывший начальник московского бюро американского NPR Лукиан Ким в колонке для Foreign Policy.

По его мнению, от вычурной наивности 1990-х российская молодежь постепенно перешла к аполитичному материализму 2000-х, а затем — к политической осознанности и интеграции в западный мир конца 2010-х. «Никогда еще юное поколение россиян не росло с таким количеством возможностей учиться за границей, путешествовать или начинать свой собственный бизнес… Они оказались уверенными в себе и чувствовали себя как дома в глобализованном мире. В отличие от своих родителей, выросших в советском конформизме, эти молодые люди были индивидуалистами», — охарактеризовал Ким поколение, во второй половине 2010-х заявившее о себе в ходе протестных акций Алексея Навального.

И, на мой взгляд, из-за радикального ограничения доступа к большинству из упомянутых Кимом возможностей и вновь разрастающегося разрыва с Западом, когда нормализация отношений России с остальным миром станет возможна и неминуема, 

Это означает, что молодежь из РФ утратит ощущение культурного родства со своими европейскими и американскими сверстниками и сумеет понять родившуюся в бывшей ГДР журналистку Яну Хензель, в своей книге «Zonenkinder» написавшую, что после падения Берлинской стены ее прошлое «оказалось заперто в музее без названия и адреса, и, кажется, никто не заинтересован в том, чтобы зайти внутрь и посмотреть, что там».

В этом произведении есть очень эмоциональный эпизод, в котором Яна вспоминает вечер в студенческом общежитии в Марселе. Ее одногруппники из Италии, Франции, Австрии и Западной Германии в «эйфорическом настроении» начали обсуждать своих любимых персонажей детства. Спорили о «Смурфиках», «Астериксе и Обеликсе», «Пеппи Длинныйчулок» и Дональде Даке, а Яна смогла поддержать разговор упоминанием лишь ей известных героев гэдээровских сказок — Альфонса Циттербака и «Благодетельного Оттокара».

«Остальные ребята смотрели на меня со смутным интересом, но всеобщая эйфория в комнате испарилась. Внезапно я почувствовала тошноту и усталость от того, что так сильно отличаюсь от остальных. Я бы просто хотела рассказывать детские истории, как это делали итальянцы, французы и австрийцы».

За последние годы проводилось несколько социологических исследований на тему того, сколько молодых россиян хотят покинуть свою страну. Осенью 2022 года Институт изучения детства представил отчет, в котором говорилось, что более 52% школьников из России желают эмигрировать из-за недовольства руководством страны (чуть позже в весьма странных формулировках институт от своего исследования открестился). В марте 2024-го уже гендиректор ВЦИОМ выступил с заявлением, что «последние два года эмиграционные настроения не выросли, а, наоборот, упали» — до 18% среди возрастной группы 18‒24 лет.

Как бы то ни было, 

А также пройти тяжелый путь интеграции и высвобождения от паттернов «кремлецентричного» мышления и культуры — необходимых для проживания в современной России, но бесполезных и обременяющих за ее пределами. На своем опыте могу сказать, что это трудно и не слишком приятно.

Общая зацикленность Кремля на сюжетах прошлого, формирование на их основе социокультурной реальности, в которой растут молодые россияне, ее непредсказуемость и разительное отличие от умеренно-прозападной атмосферы 2000-х — начала 2010-х, в которой воспитывались российские зумеры и миллениалы, подводит к главному вопросу — к вопросу об образе будущего России.

Выше я постаралась проанализировать, почему прогнозирование долгосрочных перспектив РФ для молодого поколения может оказаться занятием не самым легким. Дальше же я хочу с минимальными сокращениями привести ответы нескольких представителей поколений Z и Y на мою просьбу представить себе Россию через 10 лет.

Елизавета Сеславина, 25 лет