Не(с)частная собственность и номенклатурное государство

Как сказал поэт, мысль изреченная есть ложь — даже если это такая мощная мысль, как утверждение, что во всем виноваты 90-е. Когда-то свежий и поэтому вполне рабочий тезис о том, что Путин и путинизм есть порождение 90-х, став youtube-трендом, протух и превратился в змею, пережившую свой яд. Из кожи этой змеи теперь шьют модные медийные абажуры, которыми накрывают свет потухших некогда великих звезд.

Есть ощущение, что пора вернуть змее ее яд и внести серьезные уточнения в понимание того, чем же на самом деле они были, эти «проклятые 90-е», и можно ли было их избежать. Страшная правда состоит в том, что они были безобразными, беспредельными и бесстыдными. Но еще более страшная правда может состоять в том, что они были безальтернативными. В 90-е, как и сейчас, мы получили ровно ту историю, которую заслужили веками предшествующего рабства и отсутствием покаяния за ранее совершенные преступления. Для интересующихся: покаяние и призыв к расправе — это о разном.

Трудности интерпретации

Сегодня 90-е превратились в незаживающий исторический свищ. Из-за него каждые несколько лет происходит обострение социальной невралгии хронически воспаленного нерва русской справедливости. Первое серьезное обострение на этой почве случилось на хвосте несостоявшейся медведевской оттепели 2008–2012-х годов — и тоже, кстати, произошло на фоне усилий Кремля и лично Сечина по продвижению проекта рейдерской «ренационализации». Последовавшая за этим попытка Петра Авена иначе расставить акценты, сведя вопрос к роли неприятной личности в истории, не имела, однако, тогда серьезного продолжения, и к концу 10-х дискуссия почти заглохла. Тем не менее после начала *** [СВО] эта историческая «Воронья слободка» загорелась сразу с двух сторон. 

Особенность сегодняшней дискуссии о 90-х состоит в том, что практически все основные факты о том времени уже известны, а те, которые неизвестны, не так значимы, как многим кажется. Продолжение «фактологических» раскопок вряд ли приведет к существенному прогрессу в понимании этой эпохи и тем более — к смене акцентов в сложившемся ее восприятии. Сейчас «затык» не с фактами и фактурой, а с их интерпретациями и экстраполяциями.

Образ ужасной России прошлого наносится как аппликация то на отвратительную Россию настоящего, делая ее чуточку привлекательней (за счет сопоставления с еще худшими временами), то на светлый лик прекрасной России будущего, делая его еще прекраснее. 90-е теряют самостоятельное историческое значение и превращаются в часть актуальной идеологической дискуссии, то есть в нарратив, с помощью которого моделируется (программируется) политическое поведение, формируются и распадаются альянсы, обозначаются свои и чужие.

Возвращение в контекст

Битва нарративов идет по правилам битвы экстрасенсов, где интонации важнее смыслов. Чтобы высвободиться из этой паутины фейковых смысловых оттенков и эмоциональных передержек, необходимо вернуть обсуждаемые события в их реальный исторический контекст.

Конечно, Путин не с неба свалился, а пришел из 90-х — с бандитизмом и приватизацией как квинтэссенцией нравственного и политического содержания этой эпохи. Но и сами 90-е со всеми своими криминальными атрибутами не с неба свалились, а тоже откуда-то пришли. И сегодня пора уже двинуться дальше, точнее — глубже по лестнице истории, чтобы разобраться с «причиной причин», а не пастись на вытоптанной поляне взаимных упреков и обвинений, где давно уже ничего не растет.

Мы все вместе, без исключения, продолжаем жить в них, потому что другой России Бог для нас не придумал. А если кому-то кажется, что он не из 90-х, то это значит, что он плохо проинформирован о своем генеалогическом древе, ну или просто забыл посмотреть на себя в зеркале истории. Предлагаю взглянуть.

Собственность кота Шредингера

Чтобы украсть что-то хорошее, надо иметь что-то хорошее. Если у вас нету собственности, то вам ее не потерять. Это кажущаяся трюизмом сентенция, ставшая фольклорным и поэтическим шаблоном, не срабатывает, когда дело касается приватизации в России в 90-е годы прошлого века. Народ, ограбленный за семьдесят лет до этого, на самой заре русского большевизма, тогда же лишенный на многие десятилетия частной собственности и права на любую самостоятельную экономическую деятельность, забыл и простил обиды тем, кто действительно обобрал его до нитки, но выместил классовую ненависть на тех, кто экспроприировал экспроприатора, — грабительское государство, по факту ставшее в России единственным собственником всего значимого имущества после большевистской революции.

Была ли экспроприация государства кучкой номенклатурных бонз, криминальных авторитетов и частью встроившейся в этот процесс разночинной интеллигенции справедливым делом? Конечно, нет. Можно ли эту экспроприацию назвать ограблением народа? Увы, тоже нет, потому что ничего из захваченного в собственность новым (по сути — старым) правящим классом никогда (или последние 70 лет) народу не принадлежало.

Должны ли были экс-советские элиты в тот момент подумать о народе, и, подумав, ограничить свои аппетиты, то есть позаботиться о более пропорциональном распределении экспроприированного у государства имущества внутри более широкого круга лиц? Безусловно, но тогда бы эту страну звали как-то иначе — и у нее вообще бы была другая история. Не стоит забывать, что речь шла о внуках тех, кто проводил первую экспроприацию, к тому же измученных «квартирным вопросом».

Так или иначе приватизация в 90-е была чем угодно, но не обворовыванием народа, у которого все уже было украдено задолго до нее.

А был ли собственник?

Миф об общенародной собственности оказался удивительно живучим и сумел на много десятилетий пережить эпоху так называемого социализма в России. У этого мифа, как у медали, есть две стороны: на одной аршинными буквами выбито, что при социализме не было частной собственности, а на другой — что в 90-е она вдруг чудесным образом появилась из ниоткуда благодаря рыночным реформам и приватизации.

Мне кажется сомнительным и то, и другое. При социализме единственной реальной собственностью была государственная капиталистическая частная собственность, а сам социализм есть не что иное по своей природе, как доведенный до монополистической крайности госкапитализм (что, кстати, прекрасно понимали его отцы-основатели).

После разрушения системы госкапитализма полноценная частная собственность в России так и не появилась, а на смену госкапитализму советского типа просто пришел госфеодализм путинского образца, то есть система иерархического владения активами с разрешения государства и с ограничениями, установленными государством для коллективного класса номинальщиков, называющих себя собственниками.

Смысл приватизации, как он видится тридцать лет спустя, состоял не в создании класса частных собственников (пусть и путем ограбления «игрой судьбы обиженных родов» — а где-то было иначе?), а в трансформации централизованной государственной собственности в децентрализованную систему владений, в которой узкому кругу «допущенных к столу» позволяется в период «доверительного управления» имуществом использовать его как свое.

Те, кто не понимает установленных правил игры и пытается вести себя как настоящие собственники, идут лесом — дорогой дальнею, дорогой Ходорковского*.

Месть Льва Троцкого

Про «путинизм» и 90-е надо понимать одну достаточно простую истину: и то, и другое в равной степени — про госфеодализм, и поэтому они естественно связаны единой исторической причинно-следственной связью, но это база, которая мало что объясняет, хотя начинать надо именно с нее. При этом «феодальный» характер собственности и власти при Ельцине менее очевиден, чем при Путине, но тем не менее он именно таков.

Роль «олигархов», «семибанкирщины», вообще всего клана «новых хозяев русской жизни» (новых русских) и тогда, и сейчас сильно переоценена. Единственным действительным хозяином России в 90-е, так же как в 00-е, 10-е и 20-е, было государство, преображенная бывшая советская бюрократия. Это, кстати, очень наглядно показано в фильме Павла Лунгина, но на самом деле может быть подтверждено многочисленными объективными исследованиями.

Соотношение между ельцинским госфеодализмом и путинским госфеодализмом приблизительно такое же, как в раннее и позднее Средневековье: при Ельцине свобода баронов большая, король — нищий и вынужден маневрировать, а при Путине свобода баронов минимальна, король богат и рулит. Сути дела это, однако, не меняет: и там, и там феодальная система на разных ступенях своего развития.

Для нас здесь важна, однако, не констатация «сродства» 90-х с последующей эпохой, а их общий генезис. Этот самый госфеодализм не свалился на Россию в 90-е с неба как град в июле, а был подготовлен всей предшествующей эволюцией советской системы. Об этом ее неизбежном перерождении Сталина предупреждал Троцкий из своего далека, что, возможно, ускорило его трагический конец. В конечном счете Троцкий отомстил Сталину тем, что оказался исторически прав, хоть и не во всем (Троцкий полагал, что перерождение будет буржуазным, но в реальности дотянулись только до второсортного феодализма).

К концу 70-х произошло полное и необратимое перерождение правившей страной коммунистической номенклатуры. Этот процесс я подробно описал еще в 1994 году в статье «От номенклатуры к буржуазии: новые русские».

Главная мысль: номенклатура по мере ослабления террористической составляющей советской системы начала относится к находящимся под ее контролем государственным ресурсам как к своим собственным, распоряжалась ими как квазичастными, извлекая из нее для себя ненормированную личную выгоду. 

Как следствие, к началу 80-х значительная часть советского партийного и государственного аппарата желала привести свой юридический статус в соответствие со своим фактическим статусом действительных выгодоприобретателей государственных активов. Это стремление и стало главным политическим драйвером перестройки и последующих ельцинских реформ. То есть 90-е как ограбление государства (не народа) в пользу номенклатуры и ее политических попутчиков (о них позже) были предопределены всей логикой предшествующей советской истории. Миновать этот полустанок не получилось бы в любом случае.

Все украдено до нас

Концентрация на 90-х как на самодовлеющем, самодостаточном и поэтому универсально «все объясняющем» периоде русской истории привела к курьезному результату: 90-м во многом оказались приписаны «заслуги» всех предшествующих эпох. В том числе и в вопросе приватизации.

Но все-таки это был достаточно ограниченный, полулегальный процесс. А с началом перестройки он превратился в бурный поток, которому к тому же была придана определенная легитимность. К тому моменту, который в «беллетристической истории» принято считать «ограблением века», все уже на самом деле было в основном украдено.

Именно конец 80-х я склонен считать периодом самой беззастенчивой и самой варварской (в прямом смысле слова — буквально за бусы и видеомагнитофоны) приватизации. Просто шла она именно «по Березовскому»: партийные бонзы, советские чинуши и прочий партхозактив распоряжались всем, до чего могли дотянуться, как своим собственным, не оформляя это в собственность. Именно в этот период потек на Запад валютный трубопровод, обслуживаемый «переобувавшимися на ходу» совзагранучреждениями. В этот же период формируются основные альянсы между «красными директорами» и «советскими теневиками», которые не раз еще выстрелят в дальнейшем (и стреляют до сих пор). История всех значимых российских посткоммунистических состояний — как криминальных, так и полукриминальных — уходит именно во вторую половину 80-х, а вовсе не в «ужасные 90-е».

К тому моменту, когда Ельцин влез на свой танк, у страны уже был вполне конкретный хозяин, другое дело, что он не всем был по душе.

«Красные директора» против предпринимателей и бандитов

В 90-е Россия входила как Махно в еврейское местечко. Государство напоминало гранату, из которой выдернули чеку, но она при этом не взорвалась, а упала и валяется под ногами — и непонятно, то ли это мертвая железка, то ли сейчас рванет. Именно такой эффект имело разрушение идеологической партийной вертикали, на которой держалась вся советская конструкция.

Главными героями эпохи стали непосредственные распорядители активов и регуляторы (те, у кого в руках был конвертируемый админресурс — внешнеторговые лицензии, валютная выручка и квоты на сырье). Эти люди правили бал под кодовым названием «красные директора». К ним примыкали воры старой формации и крышуемые ими цеховики. Они снабжали систему наличкой, а где надо — и силовым компонентом. Этот альянс был готов тихо, с толком, с расстановкой, в своем неторопливом темпе подъесть парализованное государство. Но вмешалась «третья сила», причем даже не одна.

Свобода, тем более экономическая, даже в самом куцем, урезанном виде является товаром общего пользования. Ее трудно спрятать под номенклатурным ковром. Расширяя пространство свободы для себя, советская партийная и хозяйственная номенклатура невольно предоставляла шанс другим субъектам, на которых не сильно рассчитывала и которым, скажем так, была не сильно рада. Этот широкий круг субъектов можно было определить термином «предприниматели».

Это был довольно обширный и очень разношерстный «контингент», состоявший преимущественно из выходцев из разночинной среды. Но были там и представители высших и низших классов, той части тех же «красных директоров», которые почувствовали дух времени и оказались способны ему соответствовать. Объединял эту группу дух авантюризма, склонность к риску (часто чрезмерная), желание и умение выстраивать длинные цепочки экономических действий («схемы») и готовность учиться на лету, — то есть все то, что во всем мире отличает людей предприимчивых от непредприимчивых.

Но были и другие «субъекты», готовые воспользоваться открывшимися возможностями — бандиты всех мастей, причем большей частью новой формации, сбивавшиеся в стаи как волки по профессиональному, региональному или этническому признакам. Это были ветераны позднесоветских войн, бывшие спортсмены, подрастающий криминалитет и другие «санитары леса». Они агрессивно вступили в борьбу за «советское наследие», играя против всех и заслужив славу «беспредельщиков».

Так или иначе, но в 90-е Россия вошла тремя «войсковыми колоннами»: 

• «номенклатурной», состоявшей из «красных директоров», переобувшегося партхозактива и части старой воровской элиты; 
• «предпринимательской», состоявшей в основном из разночинной интеллигенции и примкнувших к ней групп; 
• и «бандитской», состоявшей из отребья всех мастей. Все три колонны двигались в одну сторону: осваивать новый «русский Клондайк», которым представлялось утонувшее советское государство.

Экономическая и политическая борьба между этими тремя силами и составила содержание наступившей новой эпохи.

Коалиция победителей

В борьбе, которая более всего напоминала дарвиновский естественный отбор, в конечном счете победили предприниматели, которые сумели переформатировать и приспособить под себя то государство, которое возникло на развалинах СССР. Они сформировали нечто вроде «силовой коллаборации» с новой ельцинской номенклатурой в рамках программы «силовая поддержка в обмен на политическую (а когда надо — то и экономическую)». С помощью государства, взятого то ли в союзники, то ли в заложники, возникший как будто из ничего предпринимательский класс сумел не без труда победить сразу на двух фронтах: и против «красных директоров», поставленных еще советской властью, и против «черных директоров», поставленных бандитами.

Приватизация — как первая (ваучерная), так и вторая (залоговые аукционы) — была непосредственной частью этой «войны миров», и, соответственно, являлась не совсем тем, чем она представлялась широкой публике.

Это не было великим «ограблением народа», а было перераспределением ранее награбленного от одного бенефициара революции к другому. Это не делало и не делает весь процесс ни более легитимным, ни более справедливым в глазах общества. Впрочем, он был не более и не менее легитимен, чем золотая лихорадка на Аляске. Споры о «предательстве идеалов» в этом контексте выглядят несколько неуместно. Идеалы там были вполне соответствующими смыслу происходящего. Как в доме повешенного не говорят о веревке, так в стране, отданной на разграбление шайке фанатиков сто с лишним лет назад, не говорят о ценностях.

Но есть нюансы. За покровительство надо платить, за покровительство со стороны государства — вдвойне и втройне. 

Чем больше времени отделяет нас от той эпохи, тем менее значимой представляется мне политическая, да и экономическая роль тех, кто вызывал тогда у общества (включая меня самого) наибольшее раздражение. Все эти банкиры, нефтянники, металлурги поставили себя изначально в зависимость от новой ельцинской бюрократии, и именно эта бюрократия создавала и диктовала те правила игры, которые привели Россию к сегодняшнему фиаско.

И именно наследники этой бюрократии сегодня более всего заинтересованы в том, чтобы сейчас, когда вся власть открыто сосредоточена в их руках, исторические акценты были расставлены иначе.

Мираж невозврата

У поражения на самом деле не меньше отцов, чем у победы. Просто в случае победы отцы появляются сами, а в случае поражения их разыскивают как алиментщиков. Сейчас на суде истории иск предъявлен к олигархам и либералам из 90-х. В этом удивительном процессе сразу две истицы (власть и радикальная оппозиция) пытаются взыскать с ответчиков политическую задолженность. Я не готов сейчас вступать в прения сторон о природе заявленных требований, но меня не может не удивлять, что, несмотря на то, что «истицы» такие разные, в этом конкретном деле они вместе на одной стороне баррикад. Напрашивается вопрос: почему?

К огромному сожалению, для всех нас, ныне живущих, проблемы 90-х как какой-то самостоятельной — и тем более самодостаточной — «темы» не составляют. С дистанции в тридцать лет отчетливо видно, что 90-е — это исторический мираж, возникший в воспаленном воздухе советской пустыни. При этом бродившие почти сорок лет по этой пустыне советские кочевники хотят обустроить внутри этого миража свой маленький политический оазис. Кто-то хочет построить в нем забор, защищающий его палисадник от революций, а кто-то, наоборот, хочет вырастить в этом палисаднике аленький цветочек новой русской революции. И тем, и другим мираж чрезвычайно удобен и полезен. Он отвлекает от постылой обыденности окружающего мира, но каждого по-своему.

90-е — это не процесс, а состояние. Состояние перманентной гражданской войны, которая полыхает в России уже более ста лет. У них нет ни четко выраженного начала, ни тем более осязаемого окончания. Это исторический фантом, из которого невозможно при всем желании извлечь ни корень добра, ни корень зла. Как часть гражданской войны он отметился грабежами и мародерством. Но не большими и не меньшими, чем на всех других поворотных этапах этой войны.

Когда кто-то подчеркивает внутреннюю связь нынешних времен с 90-ми, он поступает правильно. Но когда он пытается этот мираж представить как точку невозврата, он подменяет существенные исторические связи несущественными, потому что 

90-е с «выключенным воображением»

У Михаила Жванецкого была замечательная реплика о включенном и выключенном воображении — о том, что многие вещи совсем по-разному выглядят в зависимости от того, активировано ли собственное воображение наблюдающего или нет. Это имеет прямое отношение к нашему восприятию 90-х.

Включаем воображение — и видим подъем народного духа, движение масс к свободе, шанс круто поменять судьбу страны и свою собственную, которые мы все упустили. Рядом с этим духоподъемным зрелищем, где-то в углу писаной маслом картины видим жалкую кучку предателей, непонятно откуда взявшихся олигархов и прислуживающих им либералов. Эти оппортунисты и мизантропы не просто украли у народа свободу, но еще и обобрали его до нитки, отобрав общенародную собственность, которой этот народ так искренне дорожил. Все это они проделали с помощью приватизации, подтасовки выборов и банальных взяток.

Эта воображаемая часть реальности совпадает и у кремлевских идеологов, и у их злейших оппонентов. Разница только в одном пункте. «Кремлевские» полагают, что единственным добрым делом, которое невольно совершили эти предатели, был привод к власти Путина, а их оппоненты считают, что это как раз и было их главным предательством. В остальном вектор воображения у обеих групп совпадает.

Выключаем воображение — и что мы видим в 90-х? Давно ограбленную и так же давно лишенную всякой политической субъектности, безразличную к происходящему народную массу. Видим вспышку гражданской войны на фоне инфаркта старых институтов власти, в ходе которой несколько враждующих кланов постсоветской элиты вели борьбу за наследство скоропостижно скончавшегося государства.

Один из этих кланов сумел поставить себе на службу новое государство, собранное на белую нитку из обломков старого. Эту политическую победу он юридически закрепил в форме приватизации, которая узаконила переход контроля над бывшими советскими государственными активами к новому авантюрному предпринимательскому классу. Впоследствии оказалось, что это была Пиррова победа, и то, что казалось инструментом — новое государство, сотканное из старой номенклатуры, — взяло верх над всеми и подчинило своих шустрых создателей.

В этой истории есть все, кроме одного: шанса на новую прекрасную Россию. Его просто не было, если не включать воображение.

Парадоксальным образом обе картинки имеют право на существование. Никто не может запретить людям с воображением видеть мир таким, каким им его хочется видеть, то есть с элементами дополненной реальности. Но с равным успехом люди без воображения имеют право видеть мир таким, какой он есть, то есть без прикрас. Акценты получаются разными, хотя вроде бы речь идет об одном и том же.

На сакраментальный вопрос «Кто предатели?» — единственно честный ответ в этой парадигме: мы все, причем в нескольких поколениях сразу.

Как покинуть 90-е?

Как выбраться из затянувшихся 90-х? Они представляются мне похожими на очень запутанный исторический лабиринт с двумя выходами: фальшивым и настоящим.

На фальшивом выходе написано: «Расстрелять предателей». В действительности это не выход, а вход — в новую гражданскую войну. Если пойдем этим путем, то продлим 90-е еще на один круг.

Второй выход — это примирение грабивших и ограбленных, праведников и грешников, бенефициаров и лузеров, действующих лиц и наблюдателей, агентов и «иноагентов». Этот путь нам не знаком, мы им в России никогда не шли. Но это единственно возможный путь, двигаясь по которому можно преодолеть гражданскую войну, а значит, и положить конец 90-м.

* Внесены властями РФ в реестр «иноагентов».