Это рассказ о том, как я открывал для себя Вену. Город историй, где все связано друг с другом, раз за разом прятался от меня — стоило показаться, что я отыскал ключ, как он снова исчезал, — однако подарил нечто еще более важное; чувство времени, полифонию голосов, неслышную в нынешней России, но отчаянно нам необходимую. Именно ей я бы хотел с вами поделиться.
После изнурительного ночного перелета, задержки рейса Ереван–Вена, нервов, истраченных на погранконтроле (чем больше часов скрадывает ночь, тем труднее за всем уследить: «Здесь нет визы. — Потому что протянул израильский загран вместо русского. — По какому паспорту вылетели?»), нескончаемой рекламы казино в аэропорту «Звартноц» я оказался в Австрии.
Фото: Беата Прохорова
Беата, [27.03.2024 8:59]
Я уже в поезде, мой любимый. Еду к тебе
Беата, [27.03.2024 9:30]
Я в аэропорту, коко. Видела, что вы в 7.17 приземлились
В последний раз мы виделись два (три? да, почти три) месяца назад. Она улыбается, и я тоже улыбаюсь.
— Хочешь кофе? Сколько там?
— Дай мне тебя угостить. Пожалуйста. Danke*!
— Bitte schön**!
…В автомате покупается билет на поезд. Стоимость четыре евро, но по студенческому в два раза меньше. Поезд. В поезде — контролер.
— Ни разу еще их не видела, — про контролеров.
Беата прожила в Вене четыре года.
Вместо воспоминаний — тени воспоминаний, слова обозначающие: галерея Альбертина с выставкой Роя Лихтенштейна, собор святого Стефана, в который мы не зашли из-за большой очереди; хотя в другой день, когда мы все-таки зашли, очередь была не меньше; Бельведер — опять же, только снаружи; прогулка от нижнего замка к верхнему — идеально подстриженные треугольники кипарисов, одинакового роста кроны, мраморные статуи и тени людей вместо самих людей — словно декорации к фильму «В прошлом году в Мариенбаде». А потом вечер, ночь, утро, семь раз по утру, вечеру и ночи, пока не пришла пора возвращаться домой, в Москву, чтобы повторить все в обратном порядке: погранконтроль в Венском аэропорту, пересадка в Ереване, реклама казино и изнурительный ночной перелет.
За несколько месяцев до этого я побывал в театре. РАМТ поставил пьесу Тома Стоппарда «Леопольдштадт» — о жизни богатой еврейской семьи в Вене первой половины XX века. В финале от большого преуспевающего семейства останется всего три человека. Остальных унесут мировые войны, Ночь разбитых витрин, Холокост. Один из выживших, еще ребенком во время Аншлюса вывезенный в Лондон (прототип — сам автор), ничего не знает о судьбе их рода. Случайно встретившись со своими родственниками, он видит лоскутную, словно империя, историю целиком.
Лоскутки проявляются одновременно, они неотделимы друг от друга. Ни разбомбленный Берлин, ни рукотворный Петербург, ни любая другая столица Европы не обладает скученностью Вены — даже итальянские города не до такой степени завязаны с собственной историей в единый узел; в Вене один рассказ обязательно тянет за собой другой. Британская драматургия, англичанин Том Стоппард, пьеса в РАМТе, а дальше разобраться помогает Пруст с двумя образами из финала первого тома и начала второго — имена стран: имя (то есть умозрительное представление о месте), «Леопольдштадт» в кавычках, такой, каким он представляется после спектакля, и имена стран: страна (то есть место реальное), Леопольдштадт освобожденный, увиденный мною собственными глазами.
На юге Леопольдштадта — еврейского района Вены — находится Пратер, парк аттракционов с колесом обозрения. В северной части — барочный парк Аугартен. Двести — двести пятьдесят лет назад здесь играли свои квартеты Моцарт и Бетховен. Когда мы оказались там, петляя на пути от Штефанплац, пересекая Дунайский канал, стояла жара. Обычно в Вене высокую температуру остужает сильный ветер (город специально проектировался так, чтобы с берегов Дуная сдувало мусор). Сегодня ветер был тихий. К тому же собирались тучи. Мы сели в кафе в здании фарфоровой мануфактуры и заказали имбирный лимонад.
Центром симметрии в Аугартене служит зенитная башня люфтваффе.
Фото: Беата Прохорова
Говорят, архитектор этих башен (кроме шести в Вене есть еще шесть в Берлине и четыре в Гамбурге) стремился вписать каждую в общий стиль города. Нацисты строили их парами — одна предназначалась для стрельбы, другая — для управления огнем: G-башня и L-башня соответственно. Их конструировали выше крыш (благо Вена — невысокий город). Необходимые для защиты от воздушных атак, башни одновременно служили бомбоубежищем для местных жителей и потому обладали толстыми стенами, медпунктом, столовой и канализацией.
После войны их пробовали взорвать, но безуспешно — не хватило динамита. Сейчас они преимущественно пустуют, впрочем, некоторые переоборудовали в кинотеатры, даже художественные галереи. Башня, которую мы увидели в тот день, G-башня Flakturm VIII, служит прибежищем для тысяч голубей.
Хотя она и обнесена забором, на ней все равно регулярно появляются новые граффити: Stop the war, Never again и вариации на разных европейских языках.
Леопольдштадт, еврейский район без мемориала (мемориал находится в другом месте, на площади Юденплац в самом центре города — железобетонная библиотека с запертыми дверьми на месте сожженной средневековой синагоги), в котором разбит барочный парк с фарфоровым заводом и табличкой, извещающей: «Здесь играл Моцарт», — над которым возвышается война, с вульгарной наглостью выпирающая площадки для зенитных орудий в сторону… Чего?
Сидя в том же кафе, мы увидели далеко на горизонте башню мусоросжигательного завода Шпиттелау.
Через пятнадцать лет после открытия завода в 1971 году случился пожар. Встал вопрос: закрывать его окончательно или реконструировать? Закрывать дорого, приниматься за реконструкцию опасно — оппозиция выступит против. В результате мэр Вены приходит ко всемирно известному австрийскому архитектору Фриденсрайху Хундертвассеру и просит его помочь восстановить завод. Тот, будучи еще и знаменитым экологом, отказывается. Мэр настаивает. Тогда Хундертвассер ставит вопрос ребром: я помогу, но только если это будет самый экологичный завод в Европе. Муниципалитет выдает ему огромные бюджеты — и в результате получает не только сверхсовременную инфраструктуру, но и произведение искусства, встраивающееся в культурный код города Вены наравне с башнями люфтваффе и шпилем собора святого Стефана.
Так что из этого — Вена? Как эти вертикальные доминанты сочетаются друг с другом? Что нужно сделать, чтобы согнуть их в арки? Мы гуляли по Леопольдштадту, держась за руки, мы с Беатой гуляли по ее уже родному городу, а я пытался вспомнить имя страны. Глаз скользил по выщербленным стенам.
— Не подскажете, как пройти до Штефанплац?
Возвращаясь домой, мы заметили белку. Она перебежала дорогу, быстро вскарабкалась на дерево и замерла.
Фото: Беата Прохорова
Она не боялась, но и не провоцировала нас; при этом было важно, чтобы мы ее заметили, — словно мерцающая звезда, существующая затем, чтобы мерцать и чтобы мы за нею наблюдали. «Беличий хвост — прямо очень», — написала мама. «И сама белка тоже очень, семью накормить можно», — добавил папа, когда я прислал фотографию в наш общий чат. Просто белка была, была прямо сейчас, и стоило ей спустя несколько мгновений исчезнуть, как она тоже стала историей, нитью, связавшей башни люфтваффе, барочный парк Аугартен и еврейский район Леопольдштадт со мной и временем, с дымчатыми брейгелевскими облаками.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}