Как я получил выговор из-за Кати Максимовой

21 сентября 1960 г. Среда. Поезд: Москва — Ульяновск

Вчера вечером — Большой театр. Жизель — Катя Максимова. Открыл я её несколько лет назад, когда посмотрел документальную короткометражку «Душой исполненный полёт» — концерт выпускников хореографических училищ страны. Надо всеми явно возвышались двое. Рудольф Нуриев («Корсар»). И Катя Максимова (танец феи Драже из «Щелкунчика» и — «Жизель»). Потом я уже не пропускал ничего, что о ней было в газетах, журналах, кинохронике. Завидовал тем, кто в Москве и может видеть её на сцене.

Читал, конечно, что Уланова подарила ей свою Жизель и что 1 июня с успехом прошла премьера. И вот вчера возвращаюсь через Москву после отпускных похождений по Сибири (от Красноярска двинулся вниз по Енисею — где пешком, где на попутках, а где и по воде), после месяца почти первобытной, на подножных кормах, с медвежьими следами на мокрых после дождя таёжных просеках, полудикой жизни).

И вдруг вижу афишу: ГАБТ, «Жизель», Екатерина Максимова. Не раздумывая, рванул на Казанский, сдал билет, купил новый, на завтра, и двинулся к Большому. Повезло. У какого-то спекулянта с лисьей мордочкой купил-таки (втридорога, но торговаться не стал) билет. А потом был один из самых сказочных вечеров в моей жизни. И давно уже опустился занавес, отбушевал цунами аплодисментов. И я коротал предотъездную ночь на вокзале. А в сознании (не пойму, где конкретно — в мозгу или в сердце) все продолжалось очарование, тот самый пушкинский «душой исполненный полет». И, конечно же, хорошо зная, что строки эти — об Авдотье Истоминой, ровеснице, одногодке Пушкина, пережившей его на 11 лет, я имел дерзость не согласиться с Александром Сергеевичем и переадресовал их Кате Максимовой. Думаю, живи он в наши дни и хоть краешком глаза узри это чудо на сцене, он бы со мной согласился и просто поменял фамилии в «театральных» строфах «Евгения Онегина».

Ни капли смерти нет в её Жизели —
Всё в ней звучит, трепещет, всё живёт
И сквозь небытие стремится к свету,
Всё — средь расчисленных светил комета.
И веришь Пушкину, что это в самом деле
Её душой исполненный полёт.
Но как он угадал в своём столетье,
Что будет миг Максимовой на свете?

P.S. 2024 г.

Вот и нет уже Кати, Екатерины, Екатерины Сергеевны Максимовой. Умерла в 2009 году. Мечтал когда-нибудь взять у неё интервью. Не о балете, конечно, в котором я дилетант дилетантом. Просто — у меня к ней было несколько своих вопросов «за жизнь». Однако, зная по рассказам, как настороженно-отрицательно относилась она к попыткам прикоснуться к её внутреннему миру извне (даже книгу воспоминаний в литературной записи Елены Фетисовой она назвала «Мадам "Нет"»; но вот последние слова перед финальной точкой, вернее, пред вопросительным знаком в конце этих мемуаров: «Так что же: "Да"?»), всё не решался к ней обратиться. Теперь — поздно.

В посвящённой ей давней передаче (смотрел её в повторе 1.4.2013) Александр Белинский, который вёл на ТВ «Культура» программу «Рассказы старого сплетника», сетовал на то, что — балетный век недолог! — судьба не оставила ей времени утвердить себя в ипостаси кино — и театральной актрисы. И вспомнил, как классик нашего кино Леонид Трауберг написал в рецензии на «Анюту», что встретил на своём жизненном пути трёх совершенных актрис — Ингрид Бергман, Грету Гарбо и… Екатерину Максимову.

То же самое говорил в «Нескучной классике» у Сати Спиваковой Валентин Гафт (ТВ «Культура», 28.10.2013): великая балерина, великая актриса; в «Галатее» с Марисом Лиепой она восходит к Чаплину, а, может быть, к чему-то такому, что неведомо было и Чаплину. И прочёл посвящённые ей замечательные свои стихи, где вращение Земли уподоблено вдохновенному вращению балерины и ещё неизвестно, что из них драгоценнее и первозданнее во Вселенной, имя которой — человечья душа:

«Всё начиналось с Фуэте,
Когда Земля, начав вращенье,
Как девственница в наготе,
Разволновавшись от смущенья,
Вдруг раскрутилась в темноте.

Ах, только б не остановиться,
Не раствориться в суете,
Пусть голова моя кружится
С Землёю вместе в Фуэте.

Ах, только б не остановиться,
И если это только снится,
Пускай как можно дольше длится
Прекрасный сон мой — Фуэте!

Всё начиналось с Фуэте!
Жизнь — это вечное движенье,
Не обращайтесь к Красоте
Остановиться на мгновенье,
Когда она на высоте!

Остановиться иногда
На то мгновение — опасно,
Она в движении всегда,
И потому она прекрасна!
Ах, только б не остановиться…»

В начале 2014 года в Театральном музее имени Бахрушева открыли выставку в честь 75-летия со дня рождения Екатерины Максимовой. Имя выставке дала первая строка этого стихотворения.

Среди великого множества её балетных партий и ролей есть и героиня знаменитого булгаковского романа. Правда, речь не о сцене ГАБТ, а о кинофильме «Фуэте». И о двойном отображении. Там она играет балерину Елену Князеву, а уже та танцует Маргариту. Мастером в том фильме был Владимир Васильев, Воландом Валентин Гафт.

Уланова и Семёнова, Плисецкая и Максимова, Васильев и Лиепа… Они навсегда останутся в нашем искусстве нравственным камертоном. Понимаю: и в их времена внутренняя жизнь ГАБТа была непростой, полной скрытого от посторонних глаз драматизма. И люди все эти были и разные, и непростые. Однако что-то главное, горнее позволяло им быть личностями, определявшими высочайшую нравственную планку в искусстве.

Настали новые времена. В Большом ныне другие, не менее достойные люди. Но, думаю, они поймут, почему для меня особенно дорог тот личностный ряд времён моей молодости.

Как бы это точнее сказать? В тот же день, 1 апреля 2013 года, когда по ТВ была передача о Максимовой, я увидел последний, великий фильм Алексея Германа «Трудно быть богом». Догадывался: его ждёт непростая судьба. В его изобразительном ряде много крови, грязи, животной дикости. Но с высотой этой самой нравственной планки у Германа в его кинозавещании всё в порядке. Вот так и с Екатериной Максимовой. Если есть Бог, то она сейчас там, на небе, — рядом с Богом.

С ней меня однажды даже знакомили. Правда, дежурно и необязательно. «Известия» затевали тогда очередную кампанию (теперь это, кажется, называется «акциями» или «проектами») по поддержке производства товаров народного потребления. Заниматься этим почему-то было поручено не только экономическому, но и нашему отделу науки. При редакции по этому поводу был создан очередной общественный совет, в который — по той же, наверное, противоречащей здравому смыслу административно-бюрократической логике — включили Екатерину Максимову. На первом заседании совета в кабинете зам. главного «Известий» нас и познакомили.

Меня при той встрече поразило несоответствие (в моём личном восприятии, конечно) той Кати Максимовой, которую привык видеть на телеэкране, на газетных и журнальных снимках, на сцене Большого, и реальной. В жизни она была, как бы это сказать, нет, не меньше ростом — миниатюрнее, что ли.

Дважды на моей памяти у меня было такое ощущение. В первый раз — когда в коридоре гостиницы «Юность», накануне очередного первенства мира, увидел гимнастку Любу Бурду, из той «золотой» команды, где были и Турищева, и Корбут. Навстречу мне шла миниатюрно сложенная девочка в спортивном костюме с надписью «СССР», с недетской сосредоточенностью на лице. Вся она — внутреннее напряжение, сжатая пружина.

А тут была совсем другая миниатюрность. Воздушно-хрустальная какая-то. Внешне никакой скованности, естественность, открытая улыбка, за которой всё-таки чувствовалась некая отстранённость от всей этой «общественной» суеты. И всё же было в обоих случаях нечто общее: и там, где на детском личике всё было написано, и здесь, за внешним отсутствием напряжения, — на самом деле всё та же сжатая пружина сильного характера, привыкшего достигать высоких целей каждодневным преодолением самой себя, трудом до кровавых мозолей. 

Второго заседания, насколько помню, не случилось. Редакция срочно переключалась на одну из очередных кампаний и на очередной общественный совет…

С Екатериной Максимовой воочию, в Большом, как зритель, я встречался потом ещё и в не менее очаровательной «Анюте». И к этому времени был уже, конечно, информирован насчёт того, что она — внучка репрессированного известного философа и искусствоведа Густава Шпета; что исторически её родовые корни уходят куда-то в Швецию; что более поздние времена дарят ей дальнее родство с Сергеем Рахманиновым.

Но для меня она навсегда останется той Катей из «Жизели» 1960 года, о которой я тогда не знал ничего, кроме того, что увидел сначала на киноэкране, а затем на сцене ГАБТ, и из-за которой мне, между прочим, на работе вкатили выговор.

В первый день выхода из отпуска по заранее утверждённому графику я должен был быть «свежей головой». В отличие от чисто формального значения этой роли последнего читчика во многих газетах, тогдашний редактор «Ульяновской правды» Иван Александрович Богданов сделал её очень ответственной. Номер начинали печатать (уже после подписания главным редактором) только после того, как его прочтёт и подпишет «свежая голова».

Взяв первый билет на поезд, позвонил в редакцию и подтвердил, что завтра вечером выхожу на дежурство. Поменяв билет, полагал: непременно дозвонюсь до Ульяновска и сообщу о задержке. Но — из-за какой-то непонятной чертовщины, каких-то поломок на линии дозвониться не получилось. А мобильников, к сожалению, тогда ещё не было. Несколько раз пытался на Центральном телеграфе связаться с кем-либо из редакции буквально до того момента, когда вдруг обнаружил, что кошелёк пуст, и даже телеграмму дать уже не на что. Так что потом от Большого театра до Казанского вокзала пришлось добираться пешком. И в Ульяновске от вокзала до дома — тоже.

Ну и в итоге — выговор за немотивированный срыв дежурства. Немотивированный — потому что причину я называть отказался, и редакционное правосудие решило: это что-то личное, скорее всего, связанное с женщиной. Надо сказать, что, несмотря на всю серьёзность проступка, выговор этот меня нисколько не огорчил. Более того, теперь я даже горжусь, что когда-то, в бесшабашной юности, получил выговор из-за волшебной женщины, ставшей потом великой балериной России.

Может быть, я немного лукавлю, убеждая себя, что тогдашняя влюблённость в Катю Максимову не таила в себе ничего другого, кроме восхищения её неповторимым, от Бога, талантом, — она ведь была и необыкновенно обаятельной девушкой. Но, по большому счёту, это именно так. И я, например, принял и в душе благословил соединение её жизни с жизнью другого удивительного человека — и тоже с талантом от Бога — Владимира Васильева.

Когда-то, определяя для себя пять великих романов ХХ века, написанных на русском языке, я посетовал, что Чехов, проживший в новом для себя столетии около четырёх лет, к сожалению, романов не писал. В день 75-летия Екатерины Максимовой по телеканалу «Культура» снова показали «Анюту». Я столько раз видел её в видеозаписи, что, наверное, знаю все кадры подряд наизусть. Но каждый раз смотрю, как впервые. Вот и сейчас… Катя есть Катя. Не быть ею околдовываемым просто невозможно. Но в этот раз поразило ещё и то, как постановщику, Владимиру Васильеву, удалось найти эквивалент чеховскому тексту и его глубинным подтекстам в танце. Да так, что приходят мысли о том, что ведь, по сути, это жизненный материал, который иной небесталанный литератор непременно развернул бы в многостраничный роман (и он читался бы тоже не без интереса). А Чехов сжал роман до рассказа. Но зато с каким неземным удельным весом слова!

Интересно, что подобные мысли раньше не приходили ни при просмотре фильма по «Анне на шее» Исидора Анненского, признанного классика чеховской темы в нашем кинематографе (с великолепным актёрским ансамблем: Алла Ларионова, Михаил Жаров, Александр Вертинский, Алексей Грибов); ни даже при перечитывании самого рассказа. А вот теперь пришли — настолько неотразимо убедительными оказались образные акценты, найденные Васильевым. Почему так? Не знаю. Может, потому, что на этот лад настраивает и оказавшаяся очень «чеховской» музыка Валерия Гаврилина…

Когда случилось 80 лет со дня её рождения (число, пока не преодолевшее предел, когда она ещё могла быть среди живых), на ТВ «Культура» 3.2.19 в её честь и с нею снова была печально-пленительная «Анюта». А следом — удивительная, пронзительная поэма о любви: передача Владимира Васильева «Катя. Письмо из прошлого», сотворённая самыми простыми средствами. Он читает её письма. Личные, к нему. И чтение перемежается фотографиями, теле- и кинокадрами, где она живая. Всё, вроде бы, обычно. Необычны обстоятельства, в которых эти письма писались.

Среди многих человеческих достоинств Екатерины Максимовой есть одно, вводящее её в очень узкий круг людей, который я бы назвал трудным, суровым словом Преодоление. Речь — о людях, сумевших отменить трагический приговор судьбы, который диктовал им невозможность следовать своему призванию. На репетиции балета «Иван Грозный» она получила травму, после которой один их врачей Кремлёвки сказал: «Про свою профессию забудьте! Если вы отсюда выйдете хотя бы на костылях — и это будет чудо!»

Но нашёлся доктор, его звали Владимир Иванович Лучков, который, рискуя своей репутацией, сказал другое: «Вы будете танцевать! Если станете беспрекословно выполнять все мои предписания». Врач прошёл свою, профессиональную половину пути. У Екатерины Максимовой хватило мужества и воли пройти свою половину. Рядом с ней всё это время была Галина Уланова. И это был куда более трудный ввод в роль, чем когда она в первый раз дарила ей свою «Жизель». Тогда Галина Сергеевна, чтобы совсем ещё юной девушке пропитаться аурой образа, советовала ей перечитать тургеневскую «Асю». Потом, когда дарила ей уже самое сокровенное — свою Джульетту, презентовала им (Володя Васильев танцевал Ромео) подаренный ей самой сувенир из Вероны: миниатюрный барельеф «Ромео и Джульетта на балконе». На нём написала: «Кате и Володе. Я вам отдала всё, что во мне было».

Теперь задача была стократ труднее: помочь человеку поверить в невозможное и совершить его. И был ещё один источник веры. Любовь этих двоих, современных, из нашего времени, Ромео и Джульетты. Только у них были русские имена.

Минул год, и 15 марта 1976 года она снова вышла на сцену Большого в роли Жизели. Каждый её выход сопровождался заглушавшими оркестр аплодисментами, а каждый танец — оглушительной тишиной.

После этого она танцевала ещё 20 лет.

Письма, о которых речь, необычно тёплые, человечные, написаны тогда, в больнице (Васильев был в отъезде, в Нью-Йорке). Кончаются они словами: «Твоя Катя». Короткий, всего в полчаса фильм кончается так: «Посвящается моей Кате».

1 февраля 2024 г. Четверг.

К нынешнему дню я был, пожалуй, знаком со всеми основными балетными партиями Екатерины Максимовой. С большинством — по записям. С некоторыми — из зала Большого театра. Но вот досада. Посмотреть в записи балет Прокофьева «Каменный цветок», где они с Владимиром Васильевым заняты в главных партиях, всё никак не удавалось. Хотя знал: такая запись есть. И вот нынче, 2 января, телеканал «Культура» сделал мне новогодний подарок. Демонстрацию записи балета «Каменный цветок». И там Екатерине Максимовой совсем не 85, а всего 20 лет. И она для меня снова навсегда остаётся вечно молодой Катей из «Каменного цветка», «Жизели», «Анюты».

4 февраля 2024 г. Воскресенье.

Сегодня на канале «Культура» — передача памяти Екатерины Максимовой. А потом — балет «Анюта». По рассказу Чехова. На музыку Гаврилина. В постановке Васильева. С Екатериной Максимовой в главной партии. Уже после ее возвращения на сцену. После ПРЕОДОЛЕНИЯ.