Цвет в конце тоннеля

«Армянина по крови, тбилисца по рождению и воспитанию, москвича по среде обитания». Во всяком случае, до недавней поры. Три страны никак не могут его поделить, потому что везде он свой, «местный». Или потому, что искусство его мультикультурно. На выставке разговорилась с одной итальянкой, по ее мнению, художник был явно вдохновлен черепичными крышами Вероны в своих фантастических пейзажах. А пара японских дипломатов никак не могла отойти от портрета восточного мальчика с щеглом на плече.

Наверняка и читатели «Новой», поклонники и знатоки концептуальной иронической графики нашего главного художника, будут изумлены, посетив эту экспозицию. Мне кажется, что существуют два совершенно разных Саруханова. Один — своими острыми газетными рисунками высвечивает глубину социальных проблем, разворачивая публицистику, сарказм карикатуриста в область универсальной неожиданной яркой метафоры. Он не иллюстрирует наши тексты, а дает им дополнительное измерение, легко переступая из границ «особенностей национальной политики» — в пространство общечеловеческих проблем, совмещая несовместимое: язвительность и хлесткость с горечью и нежностью, бескомпромиссность и храбрость — с эмпатией, мудрость — с поэзией. В его «картинках» — и визуальный анекдот, и гротеск, и черный юмор, и графические афоризмы, и самостоятельное суждение о происходящем. 

Думаю, что 

Если вы войдете в просторные залы тбилисского Дворца искусств, вам покажется, что вечернее осеннее солнце проскользнуло за вами в двери, залило стены цветом и светом.

«Мой любимый город» — название выставки, конечно же, прежде всего, связано со старым Тбилиси. Поэтому доминантным цветом становится красный всех оттенков: от брусничного, кораллового до терпкого алого. Когда я расспрашивала его об его особой любви к этой гамме, он рассказал, что в городе его детства крыши красили красным суриком.

Поэтому 

Сочетания соцветий самые неожиданные. Нежнейший полупрозрачный голубой рядом с плотной охрой и золотисто-коричневым или на темно-синем стекле бутылок — рефлексы, отсветы цвета: лимонный, салатовый, бело-перламутровый. Как он сам рассказывал, в основе этих нередко импульсивных цветовых столкновений и переливов — чисто интуитивный эмпирический метод. 

Вот насыщенное фиолетовое пятно, при чем тут зеленые — от морского до нефритового и изумрудного мазки? Но они возникают, вторгаются в палитру словно без ведома автора, во всяком случае, без всякого рационального объяснения. Просто так должно быть. Как писал Сезан: «Цвет — точка соприкосновения со вселенной». Его картины — монтаж цветовых аттракционов, в игре которых возникают новые созвучия, обретается своя гармония. В ней традиции авангарда, колористическая щедрость восточных ковров, театральная условность и надежда: цвет в конце туннеля.

Природа наделила его глазом колориста; кажется, каждая картина сразу рождается в цвете. А может, это особенное зрение развилось с детства благодаря его родному изумительной красоты району Сололаки, заповеднику кавказского ар-нуво, созданного богатыми купцами, фабрикантами, дворянством на рубеже XIX–XX веков. Ни одной одинаковой двери, балкона, ни одного одинакового узора.

Он здесь вырос. Показал нам свою красного кирпича школу, прозванную народом Хогвартсом — в неоготическом стиле, с высокими сводами, с мраморной с кружевными перилами лестницей, с актовым залом, в котором резные залитые светом окна. Кажется, что здесь и должны учится маги. Или художники и поэты.

И на столе словно сами собой появляются домашний сыр, вино, только что испеченный в тыквенных семечках хлеб. Кажется, Иоселиани в этом интерьере снимал свои грузинские меланхолические ленты. 

Это его город, со своим течением времени и пространством «чуть-чуть южнее рая». 

Но город и сегодня продолжает быть культурным текстом, спрятанным под тенью крепости Нарикала. И он продолжает читать этот текст, вкладывая в живопись свое ощущение безмерного не сиюминутного потока жизни. Впуская в тусклую безнадегу действительности, застрявшей в ноябре, цвет, свет и жаркий воздух лета.