Горняки требуют погасить задолженность по заработной плате и освободить от федеральных налогов угольную промышленность Кузбасса. 1995 год. Фото: Кузярин Анатолий / Фотохроника ТАСС
«Среди крупномасштабных процессов, нанесших наибольший ущерб экономике и населению России в 1990-е годы и ощутимо подорвавших престиж реформаторов, особое место занимали неплатежи» — такими словами Анатолий Чубайс, «независимый исследователь из Глазго», как он сам себя представил, начинает свою статью «Неплатежи в российской экономике 1990-х: непредвиденный институт», опубликованную журналом «Вопросы экономики».
Прежде чем начать чтение статьи, необходимо вспомнить, что в начале 1990-х переход к рынку предполагался как своего рода дарвиновский процесс естественного отбора, при котором должны были выжить только те предприятия, которые смогут трансформироваться в конкурентоспособные бизнесы.
Анатолий Чубайс. Фото: Валерий Шарифулин / ТАСС
«Советский директорский корпус десятилетиями воспитывался в уверенности, что главное в деятельности любого предприятия — выполнение плана по поставкам продукции в натуральном выражении… Советского директора не могли уволить за плохие финансовые результаты, а риск увольнения за срыв плана поставок готовой продукции был вполне реальным», — пишет Анатолий Чубайс.
Ожидалось, что когда старая советская промышленная структура будет потрясена прекращением централизованного планирования и последующим запуском реформ, включая массовую приватизацию и отмену явных субсидий, экономические агенты (то есть управляющие предприятий) будут вынуждены изменить свое поведение, чтобы стать конкурентоспособными в условиях рыночной экономики.
Предполагалось, что директора предприятий, получившие возможность самостоятельно назначать цены на свою продукцию, смогут быстро найти баланс между прибылью и издержками: тот, кто назначит слишком высокие цены, тот не сможет реализовать свою продукцию и разорится, соответственно, тот, кто будет продавать свою продукцию слишком дешево, также разорится…
Но что-то пошло не так.
Предприятия продолжали производить свою продукцию и отгружать ее партнерам по цепочкам хозяйственных связей, выстроенных еще в СССР… Но… они «не платили» за нее!
«Массовые неплатежи привели к полной непрозрачности экономики предприятий, сопровождавшейся неконтролируемыми дисконтами в бартерных цепочках, которые, в свою очередь, создавали предпосылки для массовой криминализации экономических процессов. Так, по данным РАО ЕЭС, в середине 1998 г. доля платежей «живыми деньгами» в электроэнергетике составляла 17%, а объем полукриминальных денежных суррогатов превысил 3,5 млрд долл. в год…» — пишет Анатолий Чубайс.
«Чтобы осознать всю разрушительность этого явления [неплатежей], следует прежде всего проанализировать его влияние на поведение предприятий», — объясняет Анатолий Чубайс. По мнению независимого исследователя, «наиболее адекватно» это сделали американские экономисты Клиффорд Гэдди и Барри Икес, которые сформулировали так называемые правила Игоря (Игорь — это опрошенный ими генеральный директор одного из крупных промышленных предприятий).
«Очевидно, что такой подход далек от реального удовлетворения спроса потребителей при минимизации расходов, что должно быть основной задачей рыночного хозяйства на микроуровне. Общепринятые цели деятельности предприятий настолько сильно искажаются, что это может поставить под вопрос сам смысл существования экономики, в которой они вынуждены действовать таким образом», — продолжает Анатолий Чубайс.
Ключевые причины неплатежей Анатолий Чубайс видит в действиях директоров неприватизированных предприятий. «Многолетнее сохранение неплатежей в российской экономике в 1990-е годы было предопределено тем, что ее основные хозяйствующие субъекты — предприятия — находились во власти директоров, мотивация которых перешла к ним от Госплана и советских отраслевых министерств», — объясняет Чубайс.
1991 год. Саратовский авиационный завод. Александр Ермишин — директор-президент совета совладельцев завода во время проведения планерки. Фото: Набатов Юрий / Фотохроника ТАСС
Основная мотивация директора, по мнению Анатолия Чубайса, заключалась в «производстве продукции независимо от финансовых результатов». Логика собственника была ровно обратной — максимизации доходов и прибыли предприятия. Директора предприятий активно способствовали росту неплатежей, так как стремились выполнить заказ, несмотря на его убыточность для собственника.
Но, пишет Чубайс, в 1997 г. в результате передачи в руки крупнейших собственников «командных высот» в российской экономике в результате «залоговых аукционов» произошел перелом в соотношении сил директоров и собственников.
Тогда весь процесс приватизации, целью которой было создание института частной собственности в России, стал необратимым. Неплатежи вступили в противоречие с интересами собственников, которые победили директоров в историческом соревновании за власть над предприятиями на микроуровне.
Анатолий Чубайс отмечает, что в успехе реформаторов в процессе устранения проблем неплатежей ключевую сыграло три фактора:
По мнению Чубайса, девальвация рубля обеспечила троекратный рост поступлений живых денег от экспорта, что повысило долю законных платежных средств в российской экономике.
Антикризисный менеджмент в восстановлении реальных платежей, поступающих из энергетического сектора, имел важное значение в преодолении порочного круга роста неплатежей, а прямые правительственные меры обеспечили запрет векселей и бартера в качестве средства расчета с федеральным бюджетом.
Но решающую роль в преодолении порочного круга неплатежей сыграл «антикризисный менеджмент в восстановлении платежей, поступающий из энергетического сектора. Сердцевиной этого процесса были прекращение неоплаченного отпуска электроэнергии и восстановление платежей в российской электроэнергетике».
В итоге, напоминает бывший глава РАО «ЕЭС», если доля оплаты «живыми деньгами» за продукцию электроэнергетики на середину 1998 г., как уже упоминалось, составляла 17%, то к III кварталу 2000 г. она достигла 100%. Соответственно, выросли доли платежей «живыми деньгами» и энергетиков своим поставщикам — «Газпрому», нефтяникам и угольщикам.
Однако у феномена неплатежей была, как ни парадоксально, и позитивная сторона, пишет Анатолий Чубайс.
«Предприятия, выпускавшие жизненно важную продукцию, продолжая производство в условиях катастрофических неплатежей, обеспечивали сохранение жизнеспособности потребителей: промышленных предприятий, социальной сферы и населения. Иными словами, неплатежи, с одной стороны, разрушали или, по крайней мере, замедляли создание основ рыночного поведения на микроуровне, а с другой — поддерживали работоспособность ключевых производственных цепочек в процессе рыночного перехода. В этом смысле неплатежи можно рассматривать как естественно родившийся, хотя и крайне опасный регулятор скорости перехода к рыночной экономике. Такой механизм, создавая высокие риски для самого переходного процесса, в то же время содействовал функционированию производственных цепочек на этапе, когда рыночные механизмы еще не могли этого сделать».
В заключение своей статьи Анатолий Чубайс подводит итог изучению феномена неплатежей и их структурного влияния на экономический кризис в 1990-е годы:
«В исходной концепции <…> было три базовых элемента: либерализация, финансовая стабилизация и приватизация. Теперь становится ясно, что полноценным четвертым элементом должно было стать преодоление (а в идеале — предотвращение) неплатежей».
«К сожалению, приходится признать, что разработчики концепции реформ, в том числе и автор данной статьи, не смогли ни предсказать появление этого разрушительного института, ни своевременно дать его научное объяснение, ни оперативно преодолеть его на практике», — делает вывод Чубайс.
А вот здесь, пожалуй, с «независимым исследователем» не согласится упомянутый им экономист Клиффорд Гэдди, который и предложил термин «русская виртуальная экономика». Согласно выводам Гэдди, «кризис «неплатежей» скрывал гораздо более сложные и фундаментальные процессы, происходившие в реформируемой экономике.
Виртуальная экономика — это система неформального распределения ренты, которая возникла в постсоветской России в 1990-е годы, когда нежизнеспособные обрабатывающие производства советской эпохи стремились защитить себя от рыночной дисциплины, говорит Гэдди.
1991 год. ПО «Салаватнефтеоргсинтез». Поставка некачественного товара от германо-венгерской фирмы «Интернешнл Трейдинг». Фото: Виктор Воног/ Фотохроника ТАСС
Руководители предприятий и их союзники по всей экономике (включая правительственных чиновников) вступили в сговор, чтобы использовать нерыночные цены и различные формы немонетарного обмена, такие как бартер, для передачи стоимости (value) из сырьевых секторов в обрабатывающую промышленность.
В сущности, объясняет Гэдди, «виртуальная экономика» в ее русском варианте представляла собой своеобразную систему распределения ренты. Основным средством, с помощью которого экономические агенты предъявляли претензии на получение ренты, было «производство».
Виртуальная экономика представляла собой набор неформальных институтов, которые способствовали производству товаров с вычетом стоимости, то есть стоящих меньше, чем стоимость ресурсов, использованных для их производства.
Предприятия могли заниматься таким производством, потому что у них были получатели, готовые согласиться с фиктивными (нерыночными) ценами на товары на уровнях, которые маскировали их отсутствие прибыльности.
Покупатели и продавцы вступили в сговор, чтобы скрыть фиктивный характер ценообразования. В классической форме виртуальной экономики они делали это, избегая денег, вместо чего использовали бартер и другие формы неденежного обмена, а также еще более изощренные уловки.
Поскольку «стоимость» уничтожалась по мере работы системы, должен был существовать источник стоимости. Конечным «насосом стоимости» в России был топливно-энергетический сектор, прежде всего — одна-единственная компания «Газпром», газовый монополист России.
В обмен на право сохранить то, что он заработал на экспорте, «Газпром» «закачивал стоимость» в систему, поставляя газ бесплатно (или, в более общем смысле, по цене, которая была достаточно низкой, чтобы поддерживать работу предприятий). Субсидии Газпрома, которые затем привели к просроченной задолженности перед государством, были основным способом поддержки убыточной деятельности компании в России.
Виртуальная экономика развивалась и сохранялась, потому что удовлетворяла потребности очень многих субъектов экономики.
Рабочие и менеджеры промышленных предприятий выиграли, потому что виртуальная экономика отложила «окончательную расплату за неэффективность» для убыточных фирм.
Правительство, особенно на региональном уровне, где происходила бо́льшая часть важных действий, выиграло, потому что система виртуальной экономики поддерживала занятость и предоставление социальных услуг. «Газпром» также выиграл, поскольку перевод стоимости в виртуальную экономику дал ему право присваивать огромную ренту от экспорта.
Корни механизмов виртуальной экономики лежат в советской системе, особенно в производственных отношениях, которые сложились при советской командной экономике. Эти отношения представляли собой особый тип активов, «капитал связей», который дополнял обычный физический и человеческий капитал предприятия.
Благодаря этому капиталу политика рыночных реформ необязательно заставляла предприятие реструктурироваться, чтобы быть в состоянии конкурировать в рыночных условиях. Предприятия выбирали между тем, чтобы стать более конкурентоспособными на рынке, инвестируя в физический и человеческий капитал, или лучше защититься от рынка, инвестируя в «капитал связей».
Таким образом, делает вывод Клиффорд Гэдди, «система неплатежей» была неотъемлемой частью процессов превращения «общей» собственности в «частную».
{{subtitle}}
{{/subtitle}}