Ради смерти на земле?

Дуализм и социология

Евразийская доктрина, которую взяла на вооружение российская пропаганда, объясняет мировые конфликты противоборством светлой «цивилизации суши» и темной «цивилизации моря». Это вариация на тему древнего зороастрийского дуализма — веры в то, что за право управлять миром сражаются добрый и злой боги, силы которых примерно равны.

Но российская социология показывает, что общество после года СВО вовсе не монолитно в своем отношении к этому величайшему вызову современности. Как минимум каждый пятый не уехавший из страны испытывает боль и не поддерживает «спецоперацию». А ее поддержка часто инерционна — по принципу «начальству виднее, лишь бы нас не трогали».

Потому на фоне отвлеченных рассуждений о геополитическом дуализме

Сегодня сила на стороне цивилизации смерти, но так будет не вечно. Если человечеству и, в частности, народу России суждено продолжить свой исторический путь, то его идейным обоснованием может быть только философия жизни.

Участники международного научного проекта World Values Survey, замерив множество индикаторов, выявили, что российский народ в целом привержен секулярным (то есть, говоря простым языком, нерелигиозным) ценностям, и заклинания о «духовных скрепах» и о «положении живота за други своя» на него не слишком влияют.

По итогам 5-летних исследований 120 стран мира интернациональная команда ученых составила множество любопытных графиков и диаграмм. На одной из них страны распределены по двум шкалам: секулярность/религиозность («традиционность») и общинность/индивидуализм (см. рисунок).

Если по второму показателю Россия среди тех, кто общее ставит выше индивидуального, то уровень религиозности в стране остается сравнительно низким — примерно как во Франции, Швейцарии и Новой Зеландии. Более религиозными ожидаемо оказались США, а также Израиль, Польша, страны Азии, Африки и вся Латинская Америка.

По показателю общинности Россия уступила лишь некоторым православным странам (Румынии, Грузии, Молдове) и исламским государствам (Иран, Египет, Иордания и т.д.).

Не стала неожиданностью связь социально-экономической успешности стран от уровня секуляризма и индивидуализма. Самые секулярно-индивидуалистичные в диаграмме — Швеция, Дания, Норвегия, Япония, а самые религиозно-общинные — Египет, Зимбабве, Йемен и Гана. Правда, абслютным лидером по уровню религиозности стал успешный нефтегазовый Катар, а второе место по секулярности (после Японии) разделили ЮАР и Южная Корея. В золотой середине самые сбалансированные — Хорватия и Израиль.

Смерть как выход и смысл

Центральная задача религии — решение проблемы смерти, ее преодоление. Апостол Павел называет смерть «последним врагом» людей, который истребится в конце времен и уже побежден Воскресением Христа (1 Кор., 15:16–28). Отсюда особое отношение христианства к «священному дару жизни», запрет на убийство, на смертную казнь. Христос поставил заповедь «Не убий» на первое место (Матф., 18:19), подправив древний Декалог (Десять заповедей), где она стояла на шестом.

Но в истории христианства отношение к убийству претерпевало причудливые деформации, так что казуистическое богословие стало трактовать «Не убий» в прямо противоположном смысле (истории этих деформаций было посвящено исследование «Новой»).

Пропаганда эпохи СВО, включая церковную проповедь, рекламирует смерть на поле боя как единственный способ остаться мужчиной, как решение всех проблем и смысл жизни. 

Мортилатрия резонирует с крайней социальной депрессией: человеку, утратившему надежды на устройство своей земной жизни, смерть представляется единственным и довольно легким выходом из бесконечной череды страданий. Так мортилатрия приобретает явный суицидальный оттенок.

В рамках такой «философии» РПЦ работает над редукцией понятия «святость» — до простой гибели на линии фронта. Практически в каждой проповеди патриарха Кирилла последних 14 месяцев этому понятию, равно как и понятиям «жертва» или «рай», придается новая трактовка, не характерная для христианской традиции.

Классика жанра — патриаршая проповедь 25 сентября 2022 г.: «Если кто-то, движимый чувством долга, необходимостью исполнить свою присягу… погибает, то он, несомненно, совершает деяние, равносильное жертве. Он себя приносит в жертву за других. И потому верим, что эта жертва смывает все грехи, которые человек совершил». 

Архиепископ Сыктывкарский Питирим (Волочков) доводит эту мысль до предельной степени ясности: «Путин в единстве со святыми… Все те, кто положил душу за други своя и народ свой — на Украине, в Сирии или Афганистане, это наши святые».

Правда, для клириков, монахов, церковных служащих и даже семинаристов путь в рай пока остается более сложным: патриарх добился для них брони от мобилизации.

В истории православной церкви был прецедент, подобный нынешнему, когда госвласть давила на патриарха, чтобы тот признал воинов, погибающих на фронте, святыми. Византийский император Лев Мудрый (866–912) требовал от патриарха Николая Мистика (852–925) принять догмат о приятии в рай воинов, погибших на поли брани. Но Византии далеко до РФ: собор епископов отказал императору, заявив, что для вечного спасения важно, «что человек сделал при жизни». Помимо прочего, епископы ссылались на 8-е правило св. Василия Великого, отлучающее на три года от причастия воинов, убивавших врага на справедливой (sic!) войне.

Патриарх Кирилл как епископ РПЦ обязан исполнять не только это правило, но и Социальную концепцию своей церкви, которая гласит: «Война есть зло… Признавая войну злом, Церковь все же не воспрещает своим чадам участвовать в боевых действиях, если речь идет о защите ближних и восстановлении попранной справедливости. Тогда война считается хотя и нежелательным, но вынужденным средством… Существуют области, в которых священнослужители и канонические церковные структуры не могут оказывать помощь государству, сотрудничать с ним. Это… ведение гражданской войны или агрессивной внешней войны».

Однако глава РПЦ последовательно выступает вопреки этим нормам и текстам. 9 апреля 2023 г. он так говорил об СВО: «Ставилась задача… обмануть нас, втянуть в свой мир, привить нам свои ценности. Но народ наш и руководство наше поняли, что эти ценности противоречат нашим… Когда же стало понятно, что ничего общего уже нет, все это привело к военному противостоянию». 

Развивая мысль Кирилла, профессор богословия, московский протоиерей Александр Тимофеев применил к СВО слова Христа о том, что Царство Небесное «силой берется» (Матф., 11:12). Имеется в виду военная сила РФ.

Другой талантливый апологет смерти — бежавший из Киева в Москву протоиерей Андрей Ткачев, которого патриарх называет своим «любимым проповідником». В разгар частичной мобилизации он вещал с амвона московского храма: «Воинская смерть лучше всех смертей. Люди умирают, как свиньи, захлебываются блевотиной, скажу я вам… Под столом. Таких дурацких смертей — во! Так лучше с оружием в руках умереть за Родину».

По учению о. Андрея, нести смерть эффективнее с молитвой: «Без молитвы пакет «градов» не заряжай. Каждую «сигару» засовываешь и говоришь: «Господи, помилуй, Господи, помилуй».

Российское пост-православие

Государственный культ смерти в современной РФ бесконечно далек от христианства и даже от «исторического опыта православия» — со всеми его противоречиями и пороками. Это чувствуют идеологи РПЦ, спешно изменяя религиозную идентичность своей организации. Александр Дугин — основной докладчик Всемирного русского народного собора, прошедшего в октябре прошлого года в храме Христа Спасителя, провел на днях «Философский собор памяти убитого военкора Владлена Татарского», куда пригласил епископов, священников, богословов Московского патриархата. Пытаясь концептуализировать «богословие СВО», Дугин нехотя признал, что оно в идеале должно быть дуалистским, близким к зороастризму: «Им [древним иранцам] пришлось признать наличие второго бога… Только, когда есть два бога, война имеет абсолютный характер».

Другой вектор поисков новой конфессиональной идентичности — ислам. По определению «Исламского энциклопедического словаря», шахид — это «верующий, принявший мученическую смерть в войне против врагов, защищая свою веру, родину, честь, семью».

Описывая мотивы шахидов, американский ученый МакКормик отмечает замену у них индивидуального мышления групповым («общинность»?), «характеризующимся размыванием ответственности, недооценкой последствий, туннельным видением, а также групповой поляризацией» (несовместимость «мы» и «они»), при которой «увеличивается вероятность принятия экстремальных, рискованных групповых решений» (McCormick G.H. Terrorist Decision Making // Annual Rev. of Political Science. 2003. Vol. 6, N 1. Pр. 473–507).

В последние годы патриарх часто говорит о большей близости русского православия к исламу, чем к западному христианству. По словам главы миссионерского отдела Ивановской епархии РПЦ игумена Виталия (Уткина), мусульмане «нам гораздо ближе всяких западных представителей ЛГБТК+++, всё еще называющих себя «християнами»… Православные и мусульмане — основа российской цивилизации, ведущей борьбу с апостасией. То есть Удерживающего».

Один из источников исламского вероучения — Ветхий Завет, Тора, называемая по-арабски Таурат. Если главную истину Нового Завета — Боговоплощение — ислам отвергает, то откровение, данное Моисею, признает. Обоснованию СВО образами Ветхого Завета посвящен нашумевший в конце прошлого года сериал Бориса Корчевникова и священника Игоря Фомина «Война и Библия» на телеканале «Спас».

Главная идея фильма — полный «игнор» Христа; ветхозаветные призывы истреблять народы, населяющие Землю Обетованную, чтобы очистить ее для богоизбранного народа, трактуются авторами буквально (что противоречит христианской традиции «духовного» толкования) и анахронично прилагаются к миссии русского народа в Украине.

Дистанцирование папы римского, Всемирного совета церквей, западных христиан и даже поместных православных церквей от РПЦ — результат того, что патриарх Кирилл поставил вероучение и вытекающую из него мораль на службу политической конъюнктуре (как он ее понимает). «Богословие СВО», формулируемое патриархом, его бывший ближайший сотрудник, а ныне профессор Института св. Игнатия в Стокгольме архимандрит Кирилл (Говорун) квалифицирует как древнюю ересь манихейства. Это попытка привить языческий дуализм (учение о двух началах мира) к христианскому Откровению.

«В дуалистических тонах представляет зло роспропаганда, — отмечает о. Кирилл. — Так оно было описано в недавней проповеди патриарха, который представил Россию как удерживающую мир от апостасии глобального зла. В результате Россия являет миру одну из максимальных форм зла… Сначала она представляла зло как воплощенное в глобальном капитале и боролась с ним так, что чуть не уничтожила мир и убила едва ли не половину собственного населения. Теперь зло для России — глобальный Запад. И опять оно отождествлено с группой людей или народов, которых не жаль смести с лица земли — во имя торжества якобы добра».

О тайнах смерти и исторических параллелях

Культ смерти, мортилатрия — явление хтоническое, то есть связанное с подземным миром, преисподней, пространством тьмы и мрака. Как всякое темное пространство, оно способно завораживать своей загадочностью и темной мистичностью. Шаманские культы, увлекающие российскую элиту, эксплуатируют именно хтоническую стихию.

Марксистско-ленинский нигилизм, в котором были воспитаны два-три поколения наших соотечественников, уклонялся от прямого ответа на вопросы о смысле жизни. Энгельс вослицал в своем «Анти-Дюринге»: «Жить — значит умирать». Официальная материалистическая философия не осмеливалась пойти в своем понимании жизни дальше заклинаний о «форме существования белковых тел.», сосредотачиваясь на вторичных атрибутах жизни и не интересуясь ее источником, сердцевиной и целью. 

Идеология Третьего рейха, отталкиваясь от нигилистических начал, украсила их налетом арийского мистицизма и знакомого нам дуализма. 

Культ смерти занимал особое место в фашистской доктрине. Достаточно рассмотреть повнимательнее атрибутику СС или итальянских фашистов. Любуясь смертью, немецкий философ Мартин Хайдеггер произнес в 1933 г. вдохновенную речь в честь годовщины убийства члена НСДАП Альберта Шлагетера. Смерть, говорил он, дает человеку «возможность быть существом, изначально свободным от забот и треволнений, но существом, имеющим возможность существовать в страстной свободе стремления к смерти». Покинувший Германию в том же 1933-м философ и психоаналитик Эрих Фромм называл немецкий фашизм некрофилическим явлением — «страстным увлечением всем, что мертво, распалось, гнилостно и болезненно»; «страстью превращать то, что живо, во что-то неживое, уничтожать ради уничтожения».

Вот как Фромм анализирует личность некрофила.

Немецкий альтернативный культуролог Клаус Тевеляйт утверждает, что Гитлера и его соратников нельзя считать «просто классическими некрофилами». Любовь к жертвам и смерти для них имела глубоко эгоистический, нарциссический подтекст. Постоянные жертвоприношения и смерти других помогают людям с такой патологией «заценить» собственную жизнь — за способность выжить, то есть превзойти тех, кто вынужден был умереть.

Нарцисс-макиавеллист на финальном этапе своего земного пути не находит иного средства продления своей жизни, выживания, кроме «побед» над жизнями других людей.

Что касается народа… Психокомплексы, формирующиеся у него, ярко показаны в пьесе Эжена Ионеско «Носорог». Под влиянием атмосферы «общинности» (которая, как мы помним, весьма значима для российской ментальности) все больше людей принимает идеи, которые поначалу воспринимались как абсурдные и безнравственные. Лишь разрозненные единицы плывут против течения, не принимая тотального расчеловечивания…

…Перед началом светлой ночи Пасхи в православных храмах читается книга Деяний апостолов. В ней описаны первые десятилетия жизни христианской церкви: «У множества уверовавших было одно сердце и одна душа; и никто ничего из имения своего не называл своим, но всё у них было общее» (Деян., 4:32).

До сих пор чин православного крещения начинается с отречения: от сатаны, от всех темных дел, от служения миру сему, «во зле лежащему». «Жизнь и смерть предложил я тебе, благословение и проклятие. Избери жизнь», — призывал Бог древний еврейский народ (Втор., 30:19). Какой выбор сделает народ России? Не будем спешить с ответом на этот вопрос — сейчас он неочевиден.