Весенний non/fiction как водяное перемирие

Готовилась — по привычке — к худшему. Во-первых, из-за пошатнувшегося в последнее время авторитета ярмарки, а во-вторых, из-за того, что задолго до открытия стали появляться новости: «не допустили», «не согласовали», «меня не будет». Ожидаемо завернули многие книги Popcorn Books: «Кожу» Евгении Некрасовой, сборник «Невидимые голоса» Микиты Франко и «Там, где цветет полынь» Ольги Птицевой. Издательство Individuum тоже жаловалось на запреты, в том числе на книги «о русской литературе, кулинарии, феминизме, ЭКО, водке, а еще на тексты, написанные нейросетью, и сборник детских сказок». Еще — видимо, из-за названия — фейс-контроль не прошел роман выпускника Школы литературных практик Ильи Мамаева-Найлза «Год порно», выпущенного «Поляндрией NoAge» в кооперации с «Есть смысл». Позднее, в пятницу, появилась новость о том, что «Озон» изымает из оборота «Пируэт» Тилли Уолден, изданный «Бумкнигой» (из-за квир-тематики).

Короче говоря, вполне четкий курс на кастрацию литературы заставлял подозревать, что запреты этим не ограничатся. Тем не менее вооружившись «пакетом с пакетами» (масштабнейший перечень всевозможных книжных рекомендаций из разных СМИ, собранный автором тг-канала «Литература и жизнь»), весенним пятничным утром я вошла в холл Гостиного Двора.

Еще не проснувшиеся продавцы за прилавками читают выставленные книги, проснувшиеся — активно делятся читательскими впечатлениями. Участливо спрашиваю «как дела?» у бодрых продавцов Individuumа.

— У нас всего две книги не представлены, — сообщает девушка за прилавком. — «Закрытая жизнь гомосексуалов в СССР» (понимающе киваю) и «Сам секс» (сочувственно закатываю глаза).

— А как с целевой аудиторией? — уточняю я.

— Вообще, сейчас меньше стало, конечно, — грустнеет девушка, но тут же успокаивает: — Но в целом читают!

Изобразив вздох облегчения и от души пожелав издательству процветания, поворачиваюсь на сто восемьдесят, и мой взгляд падает на две стоящие рядом друг с другом книги с соседнего стенда: «Сексуально-гендерное диссидентство в революционной России» и «Парадоксы в половом влечении, любви и браке». Двигаюсь дальше, глубоко задумавшись о противоречивых предпочтениях цензуры.

У стенда с философской литературой согбенный старик долго что-то ищет.

— Скажите, — спрашивает он в конце концов, — у вас есть книги, которые объясняют, куда мы вообще идем? Что мы строим?

— Это мы узнаем потом! — радостно отзывается продавец.

— Я не доживу, — вздыхает старик.

— Боюсь, я тоже! — соглашается продавец.

Ассортимент книг на стендах представляет из себя зрелище довольно сюрреалистическое: с одной стороны прохода, на стенде «Питера», обложенный антологиями «Воскресшие на Третьей мировой» и сборниками есенинских стихов «Спаса кроткого печаль…» с предисловием Прилепина, лежит Лимонов. Через дорогу, в начале сектора детской литературы, возвышается стопка «Муми-троллей» во всех возможных форматах и размерах. Стопку венчает флажок с надписью «А их точно запретили?».

Через дорогу от учебников по истории Украины прекрасно себя чувствует «Практическя политология» Екатерины Шульман, а на стенде «Редакции Елены Шубиной» на почетном месте у самой кассы — о чудо! — Дмитрий Быков («История великих пар»). Что касается Бориса Акунина и Дмитрия Глуховского*, то книги первого в достатке украшают стенд издательства АСТ, новинок же Глуховского найдено не было. Искали читатели и «иноагента» Михаила Зыгаря, и тоже безуспешно.

Взгляд с обложек скользит на стены стендов, где описана программа мероприятий. И там от контрастности в глазах рябит не меньше: в одном павильоне дискутируют Александр Пелевин и Анна Ревякина, в другом представляет свою новую книгу Юрий Рост. С одной стороны обсуждают Бердяева, с другой — комиксы. АСТ nonfiction рассказывает про книгу, написанную GPT-3 (вспоминаю несчастный Individuum с его запрещенными творениями нейросети). Некто Александр Дюков («известный российский историк», как гласит анонс) презентует книгу с угрожающим названием «Ликвидация враждебного элемента» (замечаю мимоходом, что патриотическое просвещение почти полностью лежит на плечах издательства «Питер»).

Над всем этим все четыре дня царит параллельная программа РЕШ, отмечающей свое пятнадцатилетие. Просто утопия наяву, расцвет демократии в одном отдельно взятом «Экспоцентре»! Вспоминается Киплинг: тот эпизод из сказки «Маугли», когда в период засухи все звери собираются на водопой, и объявляется водяное перемирие.

У них водяное, а у нас книжное. Наверное, единственное перемирие из возможных.

В поиске острых ощущений заворачиваю на презентацию книги «Украинская трагедия. Технологии сведения с ума» — издательство, разумеется, «Питер», автор Семен Уралов. «Вот, — начинает автор, — книга. Называется «Украинская трагедия». Почему украинская? Ну, понимаете, да? Украинская — это такая проблема, которая давно. Она стала внутренней для России. Она давно — это такой набухавший гнойник, который наконец прорвало».

Мое навостренное ухо нервно дергается: очень уж характерная метафора, чтобы оказаться тут случайно — и употребляется она совершенно в другом контексте и совершенно другим человеком. Кто бы мог подумать, что и «патриоты» тоже любят программу «Один».

(«Ка́тарсис», — устало поправляет внутренний голос.)

А ката́рсис — это что? Это когда — бам! — и все понял. Вот и после этой книжки должен быть катарсис. Чтобы мы научились противостоять манипуляциям, пропаганде. И западной, и украинской. Поэтому в своей книге автор опирается на статистику прозападных СМИ — чтобы не заподозрили, что он против России.

Логика заковыристая, но почему-то не удивляет. Вдохновленный модератор просит зал задавать вопросы. С места поднимается старичок с тихим голосом:

— Семен, спасибо за все, что вы делаете! Но я доктор филологических наук, и у меня вопрос. Вопрос к вам, Семен. Почему в программе конференции ваше имя написано через «е», а не через «ё»?! В России тысячи текстов пишутся без буквы «ё»! Тысячи! Как это возможно?

Модератор, реагирующий быстрее растерявшегося автора, берет инициативу в свои руки:

— Я тоже филолог, и я отвечу: в русском языке возможно написание и с «е», и с «ё».

— Товарищ доктор! — включает режим ток-шоу пришедший в себя автор. — Мы говорим об украинском вопросе, а не о букве «ё»! Не мешайте!

Готова разразиться перепалка, но модератор поспешно отдает микрофон следующему страждущему, закрытому от меня стеной стенда. Звучит интеллигентный пожилой голос:

— Семен, я очень внимательно слежу за вашим творчеством. В своей книге вы употребляете термин «когнитивность», что предполагает знакомство с нейропсихофизиологией. Французский философ Жиль Делез… — лицо автора выражает глубокое понимание и напряженный мыслительный процесс. — …так вот, мой вопрос: вы консультировались со специалистами по вопросам когнитивистики?

— Это очень правильный вопрос, — одобрительно отзывается автор. — Конечно, консультировался! Вот как раз на днях разговаривал с одним психиатром. Донецким… Да я сейчас сам вам все объясню! — лицо автора внезапно приобретает выражение крайнего оживления и заинтересованности. — Вот вы знаете, чем отличается политизированный русский от политизированного украинца? 

А вот когда он уже определился с выбором, тогда он переходит в какой-то режим. И я думаю, как же русскому политизированному человеку найти свою гармонию со всем этим, да? А я скажу: надо найти две крайние точки, между которыми вас, ну, шкивает. Это как «найти своих и успокоиться» в… в бессмертном произведении. И вот чем у вас шире эти две крайности, тем вы более развитая личность. Вот я для себя долго думал — какие же у меня две крайности. И я решил зайти на литературу — и я понял! Понял! Меня шкивает между Иваном Карамазовым и Остапом Бендером!

Тут слушатели, до сих пор активно собиравшиеся, рассеиваются с подозрительной быстротой. Бросаю прощальный взгляд на экран с названием творения: «…Технологии сведения с ума». Успеваю восхититься добросовестно проделанной работой. Сосредоточенная аудитория продолжает кивать. Модератор позволяет задать последний вопрос.

Проходящий мимо Лев Рубинштейн на пару секунд останавливается, прислушивается, улыбается мудрой улыбкой и, удаляясь, поправляет сумку, набитую книгами.

Великое дело — водяное перемирие.

* Внесены властями РФ в реестр «иноагентов».