Этот материал вышел в №145 (1703) от 24 декабря 2010 года. Мы его опубликовали в юбилейном номере. Его вы можете купить тут
Фото: Елена Рачева / «Новая газета»
Этот материал вышел в №145 (1703) от 24 декабря 2010 года. Мы его опубликовали в юбилейном номере. Его вы можете купить тут
Ровно год назад, 15 и 16 декабря, самое маленькое в мире суверенное государство Науру в лице министра иностранных дел и экономики Кирена Кеке установило дипломатические отношения с Абхазией и Южной Осетией, став главным стратегическим партнером России. Московские власти объявили, что — совершенно независимо от признания — планируют оказать далекому государству Науру гуманитарную помощь.
…На галстуке господина министра — Санта-Клаус, летящий на оленьей упряжке. Сам министр Кирен Кеке молод, интеллигентен, широкоплеч и основателен. Главный спорт наурийцев — тяжелая атлетика, и почему-то все они, включая женщин, похожи на тяжелоатлетов. В общем, широкие и основательные.
Министр говорит, что интересоваться судьбой непризнанных республик в Науру начали в рамках взаимодействия с Россией, наблюдали за ними полгода, после чего попросили Россию организовать визит:
Кирен Кеке. Фото: Елена Рачева
— Мы поняли, что жители обеих республик исторически были независимы, никогда не считали себя частью Грузии и обладали самостоятельными органами власти. Они очень похожи на Науру в период борьбы за независимость, а мы помним, как важна была нам поддержка других стран.
Впрочем, история признания началась раньше, когда осенью 2009 года по приглашению Науру на острове побывал посол России в Австралии Александр Блохин. После его возвращения и было объявлено, что Россия планирует оказать гуманитарную помощь Науру. «Посол вернулся из Москвы с рекомендациями нас подержать».
Говорю министру, что многие утверждают: признание независимости и материальная помощь — это один вопрос, а не два.
— Это предсказуемая и ожидаемая реакция Грузии, — спокойно отвечает Кеке. — Но это совершенно не связанные вещи. Мы активно устанавливаем отношения с новыми странами и без того.
Здесь министр прав. В 2002 году Науру отказалась признать независимость Тайваня, установила дипломатические отношения с КНР и неожиданно получила от нее помощь в $130 миллионов. Но в 2005 году республика передумала, разорвала отношения с Пекином и теперь получает помощь уже от Тайваня.
Вообще торговля признаниями — рядовой бизнес стран Океании. Отличие нового стратегического партнера России в том, что вся его новейшая история — история мелких мошенничеств, крупных скандалов, юридических анекдотов и политических афер.
Фасад главной наурийской гостиницы «Менен» выходит на океан. Широкие балконы овевает морской бриз, за стеклянными стенами колышутся пальмы, дно бассейна выкрашено голубым.
Если подойти ближе, видно, что штукатурка с фасада давно обвалилась, перила проржавели, на дне пустого бассейна — плесень. В номере — пластиковые стулья, тумбы из ДСП, белый разбитый кафель; точь-в-точь гостиница «Центральная» города Барнаул, разве что тараканы — размером с ладонь.
«Менен» кажется покосившимся, выпавшим из времени, безнадежно обшарпанным. Как и весь остров.
Науру — это, конечно, дыра. Мiddle of nowhere*, если к nowhere можно причислить Мировой океан. 4505 километров к северо-востоку от Австралии, 1500 — к западу от Новой Гвинеи. Зато всего 42 км к югу от экватора и 5 км — в длину.
На 21 квадратный километр острова приходится 10,5 тысячи жителей науруанской национальности, архитектура типа «барак» и магазины типа «сельпо». С бизнесом у наурийцев не очень, и всю торговлю держат китайцы. В разбросанных по всему острову лавках — австралийские консервы, фиджийское печенье и вода производства Соломоновых островов. Из фауны — собаки, свиньи и полудикие куры. Из флоры — в основном пальмы, и те лысоватые и потрепанные, словно тоже знавшие лучшие времена.
Столицы у государства нет, потому что нет городов. Вместо них — 14 округов, столичным считается Ярен. Улиц нет. Дорога хорошая; правда, одна. Она тянется 19 км вдоль побережья и, в принципе, может быть пройдена за четыре часа.
Фото: Елена Рачева / «Новая газета»
Источников пресной воды не существует. Недавно научились обессоливать морскую, раньше привозили в цистернах с материка. Электростанции нет, вместо нее — пять генераторов (работают три).
Безработица — 35–40%. Достопримечательностей нет, главные развлечения — ходить в церковь и кататься по дороге.
Валюты у Науру нет (в ходу австралийский доллар), единственный банк рухнул 10 лет назад, все расчеты — наличными. Зато языков целых два: науру и английский, на котором говорят все.
В аэропорту меня встречает Род Хеншоу, в прошлом журналист австралийского радио ABC, а теперь медиаконсультант и пресс-атташе правительства Науру. Говорит, в прошлый раз журналисты приезжали на остров из европейского GEO — писать статью для условной рубрики «Страны, где вы никогда не были и куда вряд ли попадете».
Вопрос, есть ли в Науру туризм, отпадает сразу после выезда из аэропорта. Пляжей на острове нет, вдоль всего побережья тянутся острые пики кораллов, за ними начинается океан с сильными течениями и ядовитым зверьем. Есть гольф-клуб без травы, бассейн без воды и сувенирная лавка, где продаются мыло и рис. «О, иногда у нас случаются туристы, — усмехается Род. — Знаешь, как мы их называем? Lost (заблудившиеся)».
Из хороших новостей. Налогов с островитян не берут, жилье, образование и медицина — бесплатные. В Науру — внимание! — есть демократия. Парламент и правительство избирается на три года, они назначают из своих рядов президента. Парламентариев 18, из них девять — из партии президента, девять — оппозиционеры. Основа законодательства — австралийская, книжка Конституции за $55 продается в супермаркете между консервами и печеньем, цензура отсутствует. В международном рейтинге свободы слова Freedom House Foundation Науру получила высший балл. Как объясняет Род Хеншоу, еще недавно главным СМИ Науру были надписи на стенах общественных зданий. Но в феврале открылась ежемесячная газета Mwinen Ko, выходит «Радио Науру» и вечерние новости на ТВ.
Мы едем по единственной дороге вдоль океана. По обе стороны тянутся одноэтажные не то бараки, не то коробки. Стекол нет, в стенах дыры, на окнах болтается какое-то тряпье. Вокруг кучи мусора, в тени пальм валяются бездомные псы. Спрашиваю Рода, почему люди оставили эти дома.
Род притормаживает, внимательно смотрит на меня. «Дома — жилые. Просто теперь они чаще всего выглядят именно так».
Статья об истории наурийского флота в Mwinen Ko начинается словами: «Наверное, вы уже не помните, но наша страна была богата».
В принципе, жизнь на Науру всегда была неплохой. В океане водилась рыба, с пальмы падал кокос. Местные племена периодически истребляли друг друга, зато врагов, как на соседнем Фиджи, не принято было есть. В 1798-м Науру открыли и объявили своей собственностью британские мореплаватели, в 1888-м оккупировали немцы, после Первой мировой — Австралия. На наурийцах это не отразилось: цивилизовывать остров колонизаторам было лень.
Проблемы начались, извините, из-за дерьма. Науру — огромный коралловый риф, когда-то поднявшийся со дна. Миллионы лет мигрирующие птицы останавливались на нем, покрывая его пометом, слой которого достигал десятков метров.
Фактически остров стал огромным куском фосфорита, основы ценнейшего фосфатного удобрения.
Добывать фосфаты начали в 1906 году. В 1968-м вожди острова с населением в три тысячи жителей добились независимости. Для начала новые власти национализировали фосфатную компанию, основав Nauru Phosphate Corporation (NPC), а всю землю острова разделили между людьми. Четверть выручки поделили между землевладельцами, остальное отправили в национальный стабфонд. И за пару лет нуарийцы стали неправдоподобно, сказочно богаты.
К 1970-м добыча фосфатов достигала 2 млн тонн в год, а цена на рынке — $68 за тонну. За 30 лет Науру заработала $3,6 млрд — примерно $4 млн на семью. Уровень дохода в стране в четыре раза опережал США и приближался к роскоши арабских шейхов.
Работать на острове перестали. На добыче фосфатов трудились индусы или китайцы, командовали ими экспаты из Австралии, Европы и США. Дети отказались учиться. Как вспоминает нынешний министр образования Роланд Кун, заставить родителей отправить детей в школу могла только угроза суда. Люди, привыкшие питаться плодами хлебного дерева, кокосами и рыбой, перешли на муку и рис. Теперь у 30% жителей диабет.
Легкие деньги тратили на путешествия, новую технику, автомобили, прислугу. На острове оказалось по пять-шесть машин на семью. Привезли даже одну Lamborghini. По дорогам, сделанным из фосфатов, ездить она могла только на второй передаче и скоро отправилась обратно на материк.
Автомехаников не было, сломанные машины сваливали прямо во дворах.
При этом самые богатые люди мира продолжали жить в тех же практически картонных домах. Спали на полу. Начали много пить.
А потом фосфаты закончились.
Фото: Елена Рачева / «Новая газета»
Русские 90-е наступили в Науру в нулевые. NPC на острове принадлежало все: банк, магазины, госпиталь, порт. Разведку месторождения компания не вела. Когда стало понятно, что фосфаты вот-вот иссякнут, рухнуло все.
Кризис случился за одну ночь. Проснувшись, наурийцы обнаружили, что банк со всеми их сбережениями лопнул, страна — банкрот.
Платить за привозные еду, воду и электричество оказалось нечем. Генераторы встали, свет погас. Безработица приблизилась к 100%. Иностранные менеджеры, врачи и учителя начали уезжать.
Жизнь острова напоминает сюжеты Маркеса. Когда кончилась пища, море стало выбрасывать на берег рыбу. Продолжалось это всего один сезон; специалистов, чтобы исследовать этот феномен, на острове не было. Никто, правда, и не пытался. «Благодать Божья», — объясняли все.
А что же стабфонд? В середине 80-х его объем достигал $2 млрд. Сведения об инвестициях появлялись эпизодически, чаще всего — как анекдоты. Правительство покупало убыточные отели в Австралии, недвижимость на Гуаме, инвестировало в постановку мюзикла о личной жизни да Винчи («Леонардо» прогорел). В общем, в день падения национального банка вместо стабфонда у страны обнаружился долг в $870 миллионов.
Когда спрашиваешь наурийцев, почему же они не возражали против нелепых инвестиций, следует наивный, беспомощный и невероятно русский ответ: «У нас же было правительство, оно и работало. Мы просто доверились и ждали».
Отработанные фосфатные шахты на холмистом центре острова местные называют Topside (вершина, главное место). Когда самолет зависает над островом, Топсайд кажется покрытым пятнами: здесь — тропические джунгли, рядом — серые пятна шахт. Недавно острову удалось возобновить добычу. По оценкам, запаса первичных фосфатов хватит года на два, вторичных (из уже обработанных однажды кораллов) — еще лет на тридцать.
На Топсайд меня везет Челси, инженер сменившей NPC государственной корпорации Ronphos. Останавливаемся на самой вершине. По обе стороны дороги на несколько метров высятся башни кораллов. Слева — старые выработки с почерневшими камнями и пробивающейся между ними травой. Справа — новые: белая, ощетинившаяся великанскими пальцами пустыня.
Челси закуривает, оглядывается вокруг. «Люди сюда не ездят. Я-то по работе привык. А как-то привез жену — она и расплакалась: не хочу, говорит, на это смотреть. Это ведь мы сделали, понимаешь? Еще в моем детстве здесь рос тропический лес».
В раскаленном воздухе повисает что-то тяжелое и немое, как фосфатная пыль. Кажется, Топсайд стягивает на себя напряжение острова, всегда сидит в памяти жителей, подчиняет себе. Ощущение кафкианское. Тянет проверить, на месте ли обратный билет.
Машина подъезжает к действующей выработке, приборная панель покрывается слоем песка. Трудно дышать, трудно смотреть; вокруг, кажется, не осталось ничего, кроме сияющей поверхности кораллов, раскаленного солнца и белой пыли.
Белый человек по-наурийски — ибарбра. Слово стилистически нейтрально: не «чужак», не «гость», просто «другой». Если ибарбра остановится перед домом, ему вынесут стул. Если проголосует на дороге — отвезут, куда просит, денег не возьмут.
Школьный учитель Дейл узнает, что я русская, и немедленно зазывает в дом.
— Россия очень, очень нам помогла. Знаешь, как мы зовем ее? Большой брат.
Дейл не про деньги. Из двух десятков опрошенных наурийцев слова «Абхазия» и «Осетия» слышали четверо, включая министра иностранных дел. Но в 1968 году СССР был главным союзником Науру при завоевании независимости. Любой науриец помнит это до сих пор.
В истории партнерства России с Науру есть и еще одна, недавняя историческая связь.
Спохватившись, что фосфаты заканчиваются, а стабфонд растворился в мировом финансовом океане, правительство президента Бернарда Довийого принялось искать новый доход, и в Науру открыли офшор. Зарегистрировать банк через государственную Nauru Agency Corporation стоило всего $25 тысяч. Продлить регистрацию на год — еще около пяти.
За пару лет Науру стала центром мировой теневой экономики. Больше 400 банков, пять триллионов (!) криминальных долларов, легализация денег от рэкета, торговли наркотиками и незаконных финансовых схем.
В 1998-м замдиректора Центробанка Виктор Мельников объявил, что за год из России на счета банков Науру ушло $70 миллиардов. Наурийский бизнесмен Шон Оппенхаймер, в то время организовывавший на острове рыболовные туры, вспоминает, что клиенты из России были у него постоянно: регистрировали банк, рыбачили и улетали следующим самолетом.
Самого офшора уже нет, но сайт остался. Он предлагает «налоговый рай в земном раю», регистрацию банка называет быстрой и безопасной, а сам Науру — милым тропическим островком. Адрес регистрации: Civic Centre, район Айва. Как сообщал Центробанк, по этому адресу было зарегистрировано 104 русских банка.
…Civic Centre — бетонная двухэтажная коробка с облупившейся черепицей. На ступенях торгуют елочными игрушками и шлепанцами, на первом этаже — продуктовая лавка (главный товар — питьевая вода), на втором — посольство Тайваня, аудиторский центр Науру и еще пара контор.
Офис Nauru Agency Corporation — в конце коридора. Краска на двери облупилась, вокруг ручки — полоса грязи, сама дверь заперта.
Запаха больших денег не слышно; пахнет рыбой, пылью, мокрыми швабрами из кладовой. Мимо, звонко шлепая босыми ногами, проходит уборщица, тайваньский охранник мурлычет песню себе под нос. 70 миллиардов! Большая часть легализована в этих стенах.
…В 2002 году среди отмытых в Науру денег оказалось четыре миллиона криминальных долларов из США. Американское казначейство пригрозило санкциями, офшор был закрыт.
Больше такого размаха бизнес Науру уже не набирал. Остров приторговывал гражданством (после терактов 11 сентября у нескольких смертников обнаружились наурийские паспорта); планировал продать свой телефонный код для служб секса по телефону; открыл два лагеря беженцев, ждущих решения о гражданстве Австралии (сосланные на далекий остров, от тоски и безнадеги беженцы объявили голодовку). А потом к власти пришли силовики.
Большая политика Республики Науру вершится на территории в 300 метров. На них помещается президентский дворец (деревянный домик с балюстрадой и цветущей изгородью, как на ферме в штате Айова) и здание парламента (розовый домик поменьше). Ровно напротив — взлетная полоса наурийского аэропорта. По закону жанра, если перед президентским дворцом есть взлетная полоса, на ней должны выстрелить в финале. Случилось это в 2003 году. Страна пребывала в затяжном кризисе, президент попытался покинуть остров, и народ восстал.
— Взлетная полоса целиком была заполнена людьми, — вспоминает Кирен Кеке. — Народ висел на ограде, окружил самолет. Мы и подумать не могли, что поднимется вся страна.
Президент все-таки смог удрать, люди разошлись, а зачинщики, включая будущего президента и Кирена Кеке, попали в тюрьму (за президентский дворец и направо). Откуда и перекочевали прямиком в правительство, получив на следующих выборах убедительное большинство.
Основой нового правительства стали силовики. Президент Маркус Стивенс — штангист (четыре золотые медали на чемпионатах мира). Кирен Кеке — регбист, министр транспорта и телекоммуникаций — чемпион по пауэрлифтингу. Многие парламентарии играли в футбол.
Впрочем,
завершив спортивную карьеру, Стивенс получил степень MBA, Кирен Кеке стал врачом. Первое время министром он был на полставки: утром оперировал, вечером — руководил страной. В местном госпитале до сих пор сожалеют, что ушел. Отличный, говорят, был хирург.
При новом правительстве уровень жизни Науру начал расти. Продолжилась добыча фосфатов, началась программа экологического восстановления. В общем, наурийцы говорят, что с правительством им наконец повезло.
— Рынок сбыта рыбы в Науру не очень велик, — грустно говорит министр образования и рыболовства** Роланд Кун.
Министр вообще кажется грустным. Из десяти тысяч наурийцев образование — от силы у тысячи, «рынок сбыта» — три прилавка напротив почты, так что министра можно понять.
На переговорах с Москвой наурийцы подробно рассказали, для чего именно острову больше всего нужны русские деньги. В результате транш в $10 миллионов пошел на реконструкцию порта и «боинг» для местной авиакомпании Our Airlines. Из остальных планов, по словам Кирена Кеке, — реконструкция госпиталя, приход в Науру российских банков, увеличение доходов от добычи фосфатов и совместный лов рыбы. Где и как, министр рыболовства не знает. После подписания независимости из России ему никто не звонил.
Вообще-то, как со ссылкой на дипломатические круги объявляли русские СМИ, объем гуманитарной помощи стратегическому партнеру России составляет $50 миллионов. Правительству Науру никто этой суммы не называл. На переговорах речь не шла ни про объем помощи, ни про ее срок. Со времен первого транша прошел почти год.
Осторожно говорю министрам, что иногда русских стоит поторопить, и обещаю передать визитку Роланда Куна в Агентство по рыболовству в Москве.
— А знаете, — вдруг понижает голос министр, — чтобы русский флот мог рыбачить в Тихом океане, ему надо получить разрешение рыболовецкого союза, купить лицензию, заплатить налог. Но… — он делает эффектную паузу. — Если русский корабль ходит под флагом Науру, налоги можно не платить. Понимаете?
Понимаю, господин Кун: со времен отмывания денег и признания Тайваня в Науру не изменилось ничего.
В гостиной мальтийского рыцаря, уроженца Ирландии и единственного олигарха Науру Десмонда Оппенхаймера стоит белорусский холодильник «Атлант». Над холодильником — портрет Ленина и две фотографии Михаила Горбачева: одного и с Десмондом Оппенхаймером.
Сам рыцарь с бутылкой пива носится по гостиной, показывая рекомендательное письмо от компании «Текма», дружескую переписку с Евгением Примаковым, орден Ленина (якобы свой) и Мальтийский крест (свой наверняка). Он сыплет русскими названиями и именами, вспоминает прием в Австралии, где познакомился с Горбачевым, визит в Ирак, где встретил Хусейна, и то, что когда-то в торгпредстве в Германии видел юного Путина: «Шустрый, кажется, был пацан».
Десмонд Оппенхаймер. Фото: Елена Рачева / «Новая газета»
Под окнами шумит свадьба, кто-то бренчит Jingle Bells на гитаре, и в 42 километрах к северу, кажется, проходит экватор. Все вместе — полный абсурд
Оппенхаймер, типичный жизнерадостный ирландец, относится к деятельному, яркому и, похоже, вымирающему племени международных авантюристов. В Науру он знает всех и участвует во всем, только все, что говорит, нужно делить на десять, а потом еще на пять.
На остров Десмонд попал во время службы в австралийской армии. Потом — отставка, торговля техникой завода «Ижмаш» (то ли калашниковыми, то ли мотоциклами, у него не поймешь), работа с первыми советскими экспортными фирмами, командировки в Москву.
Наводняя Океанию холодильниками «Атлант», мотоциклами «Урал» и фотоаппаратами «Зенит», в Науру Десмонд открыл собственный магазин. За годы он вырос в огромную (по местным меркам) империю Capelle&Partners с супермаркетом, кафе и собственными цехами. Но роль России в своей жизни Оппенхаймер помнит до сих пор.
В версию про признание за деньги Десмонд не верит. Говорит, что помнит, как в 1968 году, после получения независимости, СССР снарядил в Науру экспедицию — посмотреть, можно ли устроить на острове космодром: к экватору близко, от Америки далеко, жаль только, весь остров в кораллах. Спрашиваю, зачем нам Науру теперь.
— Так это же самый центр Океании! — удивляется Десмонд. — Вокруг ходят американские подлодки. А теперь представь, что здесь — анклав интересов России.
— И что?
— Ну мало ли. Военная база. Новый космодром. Станция наблюдения за вооружением США. Потому что Россия всегда, — господин Оппенхаймер делает паузу, поднимает палец, сощуривается, — всегда помнит про Дядю Сэма!
Постоянный шумовой фон Науру — шарканье шлепанцев. Местные ходят медленно, с какой-то телесной расслабленностью: почесываясь, сплевывая, переваливаясь на ходу. Они словно не уверены, туда ли идут, идут ли и надо ли им идти. Проходя вдоль улицы, видишь, как на стульях, на порогах магазинов или просто на земле сидят люди, словно чего-то ждут. Только ничего не произойдет.
— Вот говорят: продали остров, потеряли доход. — Мы с Челси едем с Топсайда вниз. — Не забывай, мы деньги впервые увидели в 30-х годах. Когда началась война, ходили в юбках из кокосовых листьев и жили в соломенных домах. А ты спрашиваешь, куда мы инвестировали стабфонд.
Челси повезло: его родители вложили легкие фосфатные деньги в австралийскую недвижимость, а пятерых детей отправили за границу учиться. Теперь Челси — инженер, работает на добыче фосфатов, на их переработке, в порту. Просто инженеров на острове — всего три.
Очных вузов в Науру нет. Диплом наурийской школы не признают на материке. Только недавно правительство смогло себе позволить отправлять каждый год 10 старшеклассников в школы Фиджи, чтобы они могли поступить в вуз. Родители, правда, детей иногда не отдают.
Фото: Елена Рачева / «Новая газета»
…Лучшее, что есть в Науру, — тихие вечерние часы, когда спадает жара. Небо усыпано звездами, океан шумит ровно и гулко, пена прибоя, кажется, светится в темноте. Пахнет цветущим жасмином, густым морским духом. Удивительно хорошо.
Вот в доме у дороги репетирует мужской хор. Голая лампочка под потолком, обрывки пленки «под дерево» на старой стене, в окна заглядывают кудрявые темноглазые дети. Десяток мужчин сидит на полу, стройно и приглушенно, словно застенчиво, выводя госпел на наурийском: все-таки Рождество. Голос у солиста глубокий и сильный, он отбивает ритм шлепанцем, который держит в руке.
У входа в соседний дом — горка детской обуви: в семьях принято иметь по шесть-восемь детей, хотя бывает до двадцати. Почти половина жителей — младше 18 лет. Экономический кризис совпал со всплеском рождаемости. Не вызван, а именно совпал. Планирование семьи считается грехом, жениться начинают с пятнадцати.
Многие дома украшены к Рождеству: под потолком на веревочках блестят CD, вдоль фасадов — цветные лампочки. Морга на острове нет, умерших хоронят в день смерти, порой на заднем дворе. На могилах тоже гирлянды.
Подглядеть жизнь обычных наурийцев легко. Стекол и дверей чаще всего нет, дома просматриваются насквозь. Стол, телевизор, изредка — старый компьютер. Картинки на стенах, горки посуды или тряпья. Спят на полу или на чем-то вроде широких нар. Такие же нары стоят в тени перед домами. На них играют дети, на них обедают, ночуют — фактически живут. Это не нищета, а что-то за ней.
И я вдруг представляю Россию. И думаю, что $50 миллионов — не такая уж крупная сумма для моей большой и безалаберной страны. А Науру очень нужен новый порт. И госпиталь, и рабочие места. В мире не так уж много стран, где Россию до сих пор называют Большим братом и благодарны «за 1968 год».
Но после признания республик посол Александр Блохин в Науру не приезжал.
— Я сына вчера женила, знаете? Веселая свадьба получилась, хотя и скромная: одни близкие родственники, всего-то человек двести. Хороший вчера вечер был: две свадьбы, одни похороны и три вечеринки.
Навес над террасой отбрасывает тень. На теннисном корте играют в футбол, хозяин дома Ричард бренчит на гитаре псалом: завтра в церкви концерт, ему выступать. Никто не спрашивает, что я здесь делаю, — проходила мимо, да и осталась, о чем разговор.
Соседка, 50-летняя учительница Анита (та, что со свадьбы), вспоминает старые времена. В семье было 10 человек и восемь машин, вечеринки устраивали каждый вечер, делать было нечего, поэтому пили. «Когда работать не надо, всегда пьют. Так что лучше уж так».
В ответ на вопросы в очередной раз рассказываю про Осетию и Абхазию («Это что, острова?» — удивляется Ричард), про реконструкцию русскими порта, и про то, что водку не пью.
— Мне Россия раньше не нравилась: опасная страна, — говорит Анита. — Атомная бомба, коммунизм, Каддафи. Это ведь ваш?
— Да что б ты знала про коммунизм! — вмешивается Ричард. — У нас доктор с Кубы работал, он мне все рассказал. Коммунизм — это взять всю землю и поделить. Совсем как у нас.
— Ага, — не верит Анита, — а деньги тоже разворовать?
День жаркий, разговор неспешный, псалом тоскливый. Мысль катится медленно, как волна в отлив; уходить не хочется, да и куда? Завтра тоже будет жарко, и солнце, и океан. Наверное, все беды этого места как раз от того, что сегодня — как завтра, завтра — как вчера, море приносит тунца, а зима никогда не придет. Красота океана обессмысливает действительность, а теплый климат — квартирный вопрос. Денег, конечно, хочется, но и без них ничего. История в этих краях так и не началась, из времени выпадаешь через два дня. На Фиджи на этом уже делают деньги,
Fiji time — туристический бренд: раз ничего не происходит, расслабься и отдыхай.
Вечереет. От океана тянет запахом водорослей, небо медленно розовеет. Солнце падает с неба, словно кокос.
Несмотря на прецедент с Абхазией и Южной Осетией, Науру так и не признала Крым в качестве российского региона, как не признала вхождение в состав России других территорий.
{{subtitle}}
{{/subtitle}}