Последний рыцарь

28 июня 1995 года. Среда.

Пенза. Распалась ли связь времен?

Сигурд Оттович Шмидт пригласил нас с Димой Шеваровым на III Всероссийскую научную конференцию по проблемам отечественной провинции XVIII–XX веков. Но не в качестве журналистов, а его участниками. У Димы тема сообщения: «Скрытное время провинции». У меня: «Духовное возрождение России через культуру провинции — миф или реальность?»

Живем и заседаем мы в одном из загородных домов отдыха. Сегодня, когда заседания кончились, а жара окрест — еще нет и участники конференции разбрелись спасаться от нее в окрестном лесу, мне после подмосковного леса в пензенский почему-то не захотелось. Стал прогуливаться вдоль берега соседнего круглого озера. Наткнулся на тоже прогуливавшегося вдоль него Шмидта. Стали прогуливаться вместе.

Он спросил, какие из выступлений показались интересными. Ответил, что очень заинтересовали сведения о земских школах. Оказывается, по сравнению с гимназиями, реальными училищами, приходскими школами, домашними формами обучения больше всего новых педагогических идей в дореволюционной России опробовалось именно в земских школах. Назвал и несколько других запомнившихся выступлений. Среди них — Димы Шеварова. Понравилась его мысль о разных скоростях течения времени в столицах и провинции.

Сигурд Оттович сказал, что ему понравилось у него размышление о скрытых «резервах историзма» в человеческой личности, прежде всего когда речь идет о «малой родине» каждого из нас: «Бывая в чужом городе, проходя мимо керосиновой лавки или ступая по хлипкому мостику над оврагом, мы не задумываемся о том, что это тоже чьи-то пенаты, чьи-то Тарханы, что этот овраг не менее ценен для здешнего жителя, чем Лебяжья канавка или павильон Росси для петербуржца.

Если история как наука есть анализ и структурирование по преимуществу, то чувство истории плохо поддается анализу. Ощущение несомненной связи нашей личной судьбы с судьбой Отечества с каждым прожитым годом все более усложняется и слоится. На уровне чувств, снов и творчества мы гораздо более укорененные люди, чем мы в том отдаем себе отчет.

Наша безотчетная историчность, наша тайная укорененность богаче наших знаний об истории, как богаче воображение любого накопления».

Естественно, прямую цитату из Диминого сообщения в записи на моем диктофоне я вставил позже.

И еще Шмидт говорил: нам кажется, что Тарханы, Михайловское, Ясная Поляна, Спасское-Лутовиново — это данность, которая существовала всегда. До нас (во всяком случае, с тех времен, когда там жили Лермонтов, Пушкин, Толстой, Островский), при нас и будет после нас.

Мы живем в очень опасное с этой точки зрения время. Когда вполне возможным становится гамлетовское «распалась связь времен». Но, говорил он, после таких сегодняшних культурных гнезд, как Пензенский край и звезда первой величины в его созвездии — Тарханы, появляется надежда: может, нам и удастся уберечь связь времен от разрыва.

27 октября 1996 ГОДА. Воскресенье. 

Последний рыцарь?

В арбатской квартире Пушкина, чтобы воспеть арбатский же Дом с рыцарями, сошлись нынче три музы. Музу трагедии Мельпомену (за неимением у древних музы кинематографа) представляла Марина Голдовская, автор документального фильма, который мы в этот вечер смотрели и обсуждали, — об этом самом доме; музу лирической поэзии и музыки Эвтерпу — незримо присутствовавший здесь своей песней «Последний рыцарь на Арбате стоит на доме тридцать пять» один очень хороший человек и поэт по имени Евгений Агранович. А музу истории Клио — Сигурд Шмидт, знавший об истории этого и многих других, если не всех арбатских домов все и как бы подтверждавший: то, что тут представлено людьми искусства, соответствует объективной истине. Очарованный трехмерным, объемным отражением и утверждением истины этими тремя чертовски талантливыми людьми, я, вернувшись с вечера, записал в дневнике:

За баксы совесть не растратив,

За честь готовый на правеж,

Последний рыцарь на Арбате…

А может, не последний все ж?

13 апреля 2000 ГОДА. Четверг. 

Доспехи Кружка и Школы Шмидта

Случилось событие, достойное Книги рекордов Гиннесса: студенческий научный Кружок прожил в ХХ веке ровно его половину. И все эти годы у него был один руководитель. И за полвека он не пропустил ни одного заседания. Нет, впрочем, было исключение. Лишь раз. Когда тяжело заболела его мать. Знаю, пожалуй, еще только один пример подобного долгожительства — фиановский семинар академика Виталия Гинзбурга.

А 50 лет назад в связи с предстоявшим тогда 20-летием Московского государственного историко-архивного института фотограф обходил аудитории и деканаты. Два его снимка оказались историческими.

На первом молодой преподаватель Сигурд Шмидт проводит обычный семинар для первокурсников. Необыкновенным оказалось то, что именно на нем сделал свой самый первый в жизни доклад — о хождении Афанасия Никитина за три моря — один из этих первокурсников, Сергей Каштанов, в будущем членкор РАН, руководитель академического Центра изучения феодальной России.

На втором снимке — тот же Шмидт. Ведет самое первое заседание Кружка источниковедения отечественной истории.

Сегодня Кружок по-прежнему жив, теперь уже в стенах Российского гуманитарного университета, первоосновой которого стал МГИАИ. И его по-прежнему возглавляет все тот же Сигурд Оттович Шмидт. Академик РАО. Председатель археографической комиссии РАН. Председатель Союза краеведов России. К этим его рабочим ипостасям (ни в одной из них он никогда не был свадебным генералом) надо прибавить еще одну.

В этой цитате, по мнению кружковцев, допущена одна грамматическая ошибка. По самовольно введенной ими в правила орфографии поправке слово «Кружок» всегда пишется с большой буквы. Как имя собственное. Как пароль. Как принадлежность к рыцарскому ордену. И это на всю жизнь.

Приглашения в Кружок случаются по-разному. Вот читает Сигурд Оттович лекцию, по обыкновению не из-за кафедры, а обходя аудиторию. Подходит к студенту, который, не слушая лектора, вместе с однокурсницей читает из-под полы цветаевскую «Поэму конца». Шмидт наклоняется над ними и говорит: «А мне больше нравится ее «Царь-Девица». Потом на экзамене, которого у провинившегося были все основания опасаться, пригласит его в Кружок. Потом этот студент, Александр Станиславский, станет доктором исторических наук, профессором, заведующим кафедрой в родном институте.

Назвав Шмидта одним из крупнейших современных историков, педагогов и научно-общественных деятелей, Дмитрий Сергеевич Лихачев отметил, что он всегда берет для исследования спорные исторические периоды, по которым еще не сложились устойчивые точки зрения. Сам Сигурд Оттович подтверждает свое пристрастие к полемике, начиная, например, строго научную монографию о временах Ивана Грозного словами: «Спор о многих явлениях государственно-политической истории и истории общественного сознания России XVI века продолжается».

И эта (да, собственно, как и любая другая) работа Шмидта отмечена одним несомненным достоинством: он никогда не играет в политические игры с историей. С математической точностью, опираясь на всю полноту добытой разноречивой информации, распутывая клубки неизбежных противоречий со скрупулезностью, исключающей какие бы то ни было недомолвки и утаивания, Шмидт излагает не свою версию истории, а саму историю.

вот отличительные черты Школы Шмидта, ее кредо, ее рыцарские доспехи.

Вспоминаю представительную всероссийскую конференцию по топонимике во времена, когда всеобщий психоз обратных переименований докатился и до серьезных научных аудиторий. Переименовывали тогда что угодно во что угодно. В Москве, например, переулку Аркадия Гайдара вернули «историческое» имя Казенный.

Сигурд Оттович на этой конференции аргументированно обосновывал необходимость вернуть на наши карты многие прекрасные, действительно исторические имена. Но резко выступил против предложения переименовать Гагарин обратно в Гжатск, ибо, говорил он, в новом имени — тоже великая история.

Обостренная совесть. Откуда это? Гены родителей? Уроки учителей? Да, мать и отца он очень любит. Отец у него легендарный — Отто Юльевич Шмидт. И не менее легендарные учителя 110-й школы: чуть ли не все просвещенные родители Москвы мечтали, чтобы их дети учились в школе Ивана Кузьмича Новикова, у Ивана Ивановича Зеленцова, у Веры Акимовны Гусевой, у Бориса Михайловича Вайнштейна. И в науке ему был дан прекрасный наставник — академик Михаил Николаевич Тихомиров. И сам он стал поистине легендарным Учителем, потому что с детства и по сей день в нем живет великий Ученик.

18 июня 2007 ГОДА. Понедельник. 

Твердый знак

В «Кентавре», научном приложении к «Новой газете», опубликована моя беседа с Сигурдом Шмидтом «Твердый знак истории». К этому самому твердому знаку истории он был приобщен задолго до того, как стал одним из ведущих историков России.

Когда на земле Сервантеса и Гойи шла смертельная схватка республиканцев с мятежным генералом Франко, там выпустили серию открыток, посвященную подвигу челюскинцев. На одной из них он, еще пятнадцатилетний юноша, сфотографирован рядом с отцом, легендарным полярным исследователем, на фоне самолета, улетающего для открытия первой на планете станции «Северный полюс — 1».

Беседовали мы со Шмидтом у него дома, в Кривоарбатском.

— Сигурд Оттович! В популярной передаче на телеканале «Культура» услышал: Россия переживает кризис историзма. Это верно?

— Сказал бы так: мы живем в час глухого исторического беспамятства и одновременно — необычайно сильной жажды возвращения к своим истокам, историческим корням. От того, что пересилит, зависит будущее страны. У нас слишком часто цитируется, но редко глубоко понимается пушкинское: «Два чувства дивно близки нам, В них обретает сердце пищу: Любовь к родному пепелищу, Любовь к отеческим гробам». А ведь это ключевые слова — о связи с предками, о памяти истории как пище для сердца.

— У Пушкина в черновиках дальше было: «На них основано от века По воле Бога самого Самостоянье человека, Залог величия его».

— Да, самостоянье через сердце. Ибо у простого человека, не обремененного научными историческими изысканиями, чувство историзма не возникнет, если оно не заденет его сердца. 

Человек, приспосабливаясь, учится трезво оценивать, что в этих условиях помогает ему, а что оказывается бесполезным. И к сожалению, для многих, как им кажется, в число якобы бесполезного попадает знание истории.

Когда число этих многих в реальности, а не в пропагандистских клише превышает некую критическую массу, в головах людей рождается исторический вакуум. Это и есть тот самый кризис историзма, о котором вы спрашиваете. Открывается дорога для беспамятства, для напора невежества и, что особенно печально, для наживы на нем. Кризис этот охватил все общество и катастрофически проявился в политико-государственной сфере в начале 90-х годов. Поток антиисторизма (часто под маской сенсационных «разоблачений») буквально захлестнул телеэкраны, эфир, страницы бульварных романов и желтой прессы. Даже такой бесспорный мастер, как Никита Михалков, мог, например, себе позволить, намеренно дав в титрах название фильма «Сибирский цирюльник» в дореволюционном написании, влепить грамматическую ошибку. Твердый знак — дань сегодняшней моде! — в конце поставлен. Но что слово «цирюльник» и до революции, и после, вплоть до 1956 года, писалось через «ы», никто не догадался.

— У одного питерского поэта есть стихи о правде истории: все зависит от того, какие Пимены напишут ее школьный учебник. Но — если продолжить мысль — Пимен от «Единой России» напишет одну версию отечественной истории, от «Союза правых сил» — другую, от ЛДПР — третью, от «Яблока» — четвертую, от КПРФ — пятую. Возможен ли вообще в нынешних условиях единый школьный учебник истории, который удовлетворит всех?

— Думаю, возможен. Но для этого в основу и новых учебников отечественной истории, и вообще ее преподавания надо положить три принципа.

Первый. Перенацеливание преподавания истории в школе с государственно-политических акцентов на более доступные детям и подросткам культурные, общественные, на повседневную жизнь: в каких домах жили наши предки, каков был их домашний обиход, что и на какой посуде они ели, какие были у них орудия труда, оружие, средства передвижения, какие расстояния между городами… 

Надо переходить от освещения истории узкими лучиками наших политических карманных фонариков к расширению общего светового круга жизни.

Принцип второй. Соединение преподавания истории с краеведением. И тут чрезвычайно актуальными оказались подходы и методики, выработанные в нашей стране за десятилетия до этого, в первой трети XX века.

30 июля 1918 года в представленной руководству страны записке знаменитой КЕПС (Комиссии Российской академии наук по изучению естественных производительных сил), которой руководил В.И. Вернадский, о задачах научного строительства говорилось: «…Научная работа не может замыкаться в отдельные и немногие центры, но должна искать опоры в научных силах, широко рассеянных по территории России, где уже пробуждается стремление к изучению местного края и подготовляется тот живой интерес к познанию страны, на котором воспитывается любовь к Родине».

Нашими методиками, разработанными в «золотое десятилетие» отечественного краеведения (1917–1927), пользуется сейчас весь мир. Это был период тесного союза «родиноведческого принципа» (термин великого педагога К.Д. Ушинского) и большой науки.

Думается, что школьный учебник отечественной истории в связи с этим должен существовать в двух ипостасях, быть как бы «двойной звездой». Одна из них — в виде базового учебника, не очень объемного, содержащего основные факты, события, имена общероссийского масштаба. А вторая — региональный учебник (для центра России, Поволжья, Дальнего Востока и т.д.), в котором — общие методологические подходы, но материал в основном местный.

Понять, что такое ход истории, разобраться в сложном триединстве: человек — природа — культура, в том, что сейчас относят к экологии, культурологии, экологии культуры, легче, обращаясь к визуально, на расстоянии собственного взгляда, окружающей тебя жизни. Все становится личностнее, ближе. И поэтому понятнее.

И наконец, третий принцип. Критерии истинности, умение докапываться до истины, распознавать и защищать ее в историческом контексте. А это невозможно без системы обоснований, воспитывающей умение творчески и честно мыслить. Чрезвычайно важно, чтобы человек еще в школьные годы усвоил не конъюнктурный (когда важность тех или иных событий, личностей меняется в зависимости от направления политического ветра), а научный, источниковедческий подход к прошлому. Этот подход предполагает обоснования степени доверия к исторической информации.

Учить пониманию: от того, на основании каких данных делаются выводы о прошлом своей страны, во многом зависит будущее и ее, и их самих. При таком подходе изучение истории становится сферой не только исследовательской мысли, но и формирования убеждений и нравственных принципов личности. История — учебный предмет, в котором серьезно работает память. Но все-таки главный девиз тут: «Запоминая, размышляй и доказывай».

— И последний вопрос. «Прошлое… связано с настоящим непрерывной цепью событий, вытекающих одно из другого». Это мысли героя чеховского «Студента» (его сам автор считал лучшим своим рассказом). «И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой». Близко вам такое восприятие прошлого?

— Да, бесспорно. Задень историю — отзовется современность. Задень современность — отзовется история. И у человека или народа, не слышащего звучания этой струны, не видящего двух концов этой единой цепи, нет будущего.

17 июня 2010 ГОДА. Четверг. 

Арбатский километр — единица измерения истории

Только что в Историко-архивном институте РГГУ на уже вошедших в традицию «Встречах на Никольской» прошла презентация второго выпуска «Арбатского архива». Когда пытаюсь определить главное, что меня поразило в этой книге, густо насыщенной фактами, событиями, судьбами замечательных людей, на память приходит очерк В. Чачина об Арбате в послевоенной «Комсомольской правде». В школе автору и его одноклассникам часто умозрительно объясняли, что улица, на которой они выросли и которую исходили вдоль и поперек вместе с впадающими в нее переулками, — это и есть один километр. 

И оно, конечно, было знакомо другому старожилу улицы. В первом выпуске «Арбатского архива» воспроизведена его исповедь, начинавшаяся стихами, написанными четверть века назад: «От любови твоей вовсе не излечишься, сорок тысяч других мостовых любя. Ах, Арбат, мой Арбат, ты — мое отечество, никогда до конца не пройти тебя».

Булат Окуджава принимал самое живое участие в рождении шмидтовского «Арбатского архива». Вошел в редколлегию, дал в первый выпуск свои стихи, сопроводив их запоминающимся эссе. Во втором выпуске — новая встреча с Булатом. Но — к великой печали — уже с памятником.

Инициатор, «крестный отец», главный редактор «Арбатского архива» — Сигурд Шмидт. Это его детище неотделимо от его же «Московской энциклопедии» (историческая параллель: отец, Отто Юльевич, был главным редактором первого издания «Большой советской энциклопедии»). Конечно, и «Московская энциклопедия», и «Арбатский архив» — плод усилий больших творческих коллективов. Сердцевину их, между прочим, составляют питомцы его Кружка. Но это и личное, очень личное дело самого Шмидта.

Сигурд Оттович говорит, что он, пожалуй, единственный человек в Москве, который всю жизнь обитает в той квартире, в которой появился на свет. Думаю, он скромничает: такого человека трудно отыскать и вообще на планете Земля. Ну, прежде всего надо ухитриться явиться в мир не в роддоме или другом родовспомогательном заведении… Такое, правда, бывает. 

Да, его родина — Арбат. У этого магического круга отечественной духовности есть свои средоточия, часто не совпадающие с топографией. Скорее эти средоточия — в тихих арбатских переулках, в одном из которых, Кривоарбатском, где причудливо повенчаны московская старина и знаменитый Круглый дом конструктивиста Мельникова, Шмидт родился и живет по сей день.

Но, может быть, больше всего «арбатство, растворенное в крови», откристаллизовалось в памятнике погибшим одноклассникам, что долгие годы стоял во дворе родной школы Шмидта, напротив церкви, где венчался Пушкин.

История его рождения уже стала легендарной. На всесоюзной художественной выставке, посвященной 50-летию комсомола, Вера Акимовна Гусева увидела работу своего ученика, фронтовика Даниэля Митлянского, «Реквием 1941 года. Моим одноклассникам, погибшим на войне». И предложила «перевести» эту работу в памятник. 22 июня 1971 года, в день 30-летия начала Великой Отечественной войны, памятник был открыт во дворе 110-й школы.

В его рождение был вложен бескорыстный труд многих людей и прежде всего знаменитых выпускников 110-й школы. А ведь в ней в разные годы, если взять ее с первоистоками в виде дореволюционных гимназий Флерова и Брюхоненко, учились Марина и Анастасия Цветаевы, Николай Тимофеев-Ресовский, Андрей Сахаров, Натан Эйдельман, Сигурд Шмидт, Вера Холодная, Игорь Ильинский, Мария Миронова, Борис Покровский, Андрей Попов, Андрей Синявский, Алексей Баталов, Леонид Дербенев, Ясен Засурский и многие другие выдающиеся люди нашей культуры и науки.

У бронзовых юношей «Реквиема 1941 года» — собственные имена, портретное сходство. Их пятеро. Одноклассники Даниэля Митлянского Юра Дивильковский, Игорь Купцов, Габор Рааб, Гриша Родин, а также шестой, погибший на фронте брат жены скульптора Игорь Богушевский.

У подножия памятника — мемориальная доска, и на ней 100 имен учеников и учителей школы, павших на великой войне. Говорят: 110-я была элитной школой. Это так. Однако где еще в мире вы найдете другую элитную школу, положившую на алтарь Отечества 100 жизней своих питомцев?

Один из 100 и один из пяти застывших в бронзе «Реквиема» успел оставить «Завещание», кончающееся словами: «Вспоминайте изредка обо мне, который был человеком грядущего. А человек грядущего — прежде всего гуманист, он выше всего ставит Человека. В Человеке заключена высшая красота и радость жизни. Уважайте в каждом человеческое, ищите его и создавайте. Настоящий гражданин грядущего — кто свободен от предрассудков и условностей, кто не боится себя и не боится, что кто-нибудь поймет его, кто выше всего в жизни ставит чудесное чувство любви и радость свободного творчества. Я умер за то, чтобы таким было человечество». Дата: 2 марта 1942 года. Личная подпись — Ю. Дивильковский.

Мне запомнился разговор с Даниэлем Митлянским на одном из юбилеев Шмидта. Наши места в зале Историко-архивного института оказались рядом. Накануне в каком-то телевизионном фрагменте я увидел новые работы Митлянского на библейские сюжеты, производившие очень сильное впечатление. Сказал ему об этом. И спросил, почему он так далеко ушел от своего «Реквиема 1941 года». Он ответил: «Но разве наша война — не библейская тема?»

Сама судьба памятника действительно заставляет задуматься о чуть ли не библейском противостоянии Добра и Зла в нашей повседневности.

В ночь на 9 мая 1992 года какие-то подонки надругались над памятником. Сбили надпись «Памяти павших будьте достойны», разворотили пьедестал. По сути, предстояло возрождать памятник заново.

С одной стороны — самоотверженность и бескорыстие очень многих людей, когда он создавался. С другой — времена теперь были иные. Жестокие, меркантильные. И трудно было ожидать повторения того давнего, святого бессребреничества. Но оно повторилось. Среди тех, чьими душевными усилиями и безвозмездным трудом памятник был возрожден, скульпторы Даниэль Митлянский и Иван Казанский, архитектор Борис Маркус, прораб Анатолий Создателев, мастера Сергей Иванов и Сергей Шибанов, юрист Абрам Гальпер, тогдашний директор 110-й школы Алла Ивановна Кузнецова, Булат Окуджава, Александр Городницкий (не за это ли Александра Моисеевича возвели в ранг почетного выпускника 110-й, хотя он заканчивал другую, ленинградскую школу?!). И еще многие другие.

Особо — о роли Сигурда Шмидта. Среди его высоких научных титулов есть и такой — в те времена он был зампредседателя оргкомитета по празднованию 500-летия Арбата и стал одним из тех, кто «пробил» специальное решение правительства Москвы о воссоздании памятника в 110-й школе.

А в конце этого же года во второй раз открывали возрожденный памятник в 110-й школе. Теперь его перенесли из школьного двора и расположили на внешнем фасаде здания высоко над землей. Ну совсем как в стихах Татьяны Кузовлевой о белоснежном храме, подножие которого люди забросали грязью:

За то, что был он чист и непонятен,

И не похож на все, что есть вокруг,

Он мог бы быть приговорен к распятью,

Не будь он выше человечьих рук.

Я пришел сюда вьюжным декабрьским утром 93-го года. Более очевидным стало теперь сопряжение памятника с соседним, проступающим сквозь пургу и утреннюю синеву храмом, в котором Пушкин венчался с Натали. И еще — когда на исходе 93-го года я снова увидел пять бронзовых мальчиков, уходящих в метель и словно бы возносящихся над землей, передо мной встали полные боли глаза Сигурда Шмидта, какими они были тогда, утром 9 мая 92-го…

С.О. Шмидту

Вы слышите: грохочут сапоги…

И все видней сквозь сумерки рассвета,

Сквозь траурное пение пурги

Храм, помнящий венчание Поэта.

Как закрутила омуты снегов

Арбатская неверная погода,

И звуки человеческих шагов

Как заглушила на исходе года!

Бессмертия и смерти карусель –

Декабрьская вечная дорога.

И бронзовые мальчики в метель

Уходят от лицейского порога.

15 АПРЕЛЯ 2022 ГОДА. ПЯТНИЦА. 

Нынче ему исполнилось бы 100 лет…

Чему сегодня учит Сигурд Шмидт?

История — она высокородна.

Запанибрата обращаться с ней,

Как с девкою продажной, — это ведь

Опасное занятие. Она

Сама ответить может и народам,

И их царям, генсекам, президентам

С такой убойною возвратной силой,

Что вдребезги — былое их величье.

Так что совет всем тем, кому неймется

Ее на свой манер перекроить:

Поосторожнее на поворотах!

Так лучше для нее. Но и для вас!

Коль прóвода истории коснуться

Захочешь, чтоб узнать в мгновенье ока,

Что там, на том конце, то твердо помни:

Недешево то знание дается —

По проводам истории проходит

Высоковольтный, бьющий насмерть ток.

Там светлые и мрачные страницы

Неразделимы голыми руками.

Там в правду историческую густо

Вплелась и историческая ложь.

Где истина? Не ведаю… Но есть

Нам в помощь в вечном поиске детектор

Лжи псевдоисторической. Его

Всем нам и щедро, и великодушно

Так, за спасибо, дарит Сигурд Шмидт.

10 января 2023 ГОДА. Вторник.

Вспомнил одну сентенцию, вычитанную, кажется, у Андрея Вознесенского. Смысл ее: мы уже настолько оборзели в наших «дискуссионных» оплеухах друг другу, что давно пора остановиться, поостыть и разойтись по… библиотекам. Доучиваться у предков. В более конкретной привязке к сегодняшнему дню: разойтись по библиотекам, открыть мудрые книги Сигурда Шмидта, действительно — подлинного доверенного лица истории. Можно, конечно, залезть и в интернет. Но библиотеки — надежнее.

К сожалению, «материальной силой» его идеи еще не стали, не овладев пока не столько даже массами, сколько умами тех дам и господ, товарищей и граждан, коим по долгу службы выпала нелегкая доля решать, например, ту же задачу об учебнике истории и его Пименах. Когда в высоких, в том числе и кремлевских кабинетах и залах еще при его жизни время от времени собирали их вместе с озабоченной общественностью, я каждый раз с огорчением убеждался: а Шмидта опять пригласить забыли…
Впрочем, я оптимист и верую в торжество объективной истины. Ибо…

Вот почему за концепцией Шмидта — будущее. Истинно вам говорю.