Даже Медный всадник не справится

У петербуржцев низкая толерантность к сносу исторических зданий. Если в Москве за год спокойно сносят и сносят — никто этого особенно не замечает, то Петербург — притом что старой застройки в нем больше — в год теряет не больше полутора десятков, и это вызывает всеобщее возмущение.

В конце мая больше полусотни петербургских муниципальных депутатов обратились к Бастрыкину с просьбой «положить конец сносу исторического центра города». Обыкновенная вроде бы резолюция рисковала кануть в Лету вслед за другими подобными прошениями, но случилось неожиданное. В тот же день Бастрыкин откликнулся на обращение — а уже через три дня завели первое уголовное дело. С тех пор их — по разным поводам — было заведено еще четыре.

В августе в Петербурге начали ломать дом Салтыковой — памятник архитектуры на Большой Морской улице. 16 августа на место стройки приехал градозащитник Олег Мухин и стал снимать снос на видео — за что был жестоко избит. Бастрыкин поручил возбудить уголовное дело по факту сноса и — отдельно — об избиении Мухина. Демонтаж памятника не прекращается, и тогда председатель СК лично приезжает на место. Рабочих задерживают, а сам Бастрыкин увозит директора стройкомпании и инвестора на допрос — благо ехать недолго: питерское управление СК находится через Мойку от места вероятного преступления.

Параллельно СК заводит дело на петербургский Комитет охраны памятников (КГИОП). Следствие считает, что чиновники якобы систематически фальсифицировали даты постройки исторических зданий, что позволяло застройщикам их сносить. 

«Черное вдруг стало белым, и градозащитников вдруг стали слушать», — сказал кто-то на небольшой встрече активистов, на которую я попал. Эта фраза хорошо отражает настроение в градозащитной среде.

Тут стоит оговориться. В этом тексте фигурируют две организации, которые не стоит путать: Комитет по госконтролю, использованию и охране памятников истории и культуры (КГИОП) и Всероссийское общество охраны памятников истории и культуры (ВООПИК). Называются они в чем-то похоже, но это не должно вводить в заблуждение. ВООПИК — градозащитная общественная организация. КГИОП — ведомство, которое присваивает домам официальный статус памятника архитектуры. Но как-то так получается, что Комитет регулярно отказывает в этом статусе, а в судах систематически выступает на стороне застройщика. Олег Мухин по этому поводу рассказывает, что раньше в КГИОПе работали люди, имевшие отношение к культурному наследию, но все были оттуда уволены или ушли сами.

Мои собеседники предполагают, что в городе сформировалось отчетливое градостроительное лобби: и ярчайшее свидетельство этого — деятельность вице-губернатора Линченко. Он в городе координирует и строительство, и охрану памятников архитектуры.

— Это вещи несовместимые, — говорит Мухин. 

Грязь с подоконников

Первое уголовное дело в череде заведенных Следственным комитетом — дело о подготовке к сносу дома Лапина на Рижском проспекте. Это — усадьба XIX века, пристроенная двумя крыльями в 1950-е годы. СК считает, что в КГИОП якобы подделали дату постройки, изменив год с 1840-го на 1957-й. По дому Лапина идут параллельно и уголовное, и гражданское разбирательства. Я попал на гражданский суд.

Ситуация такая: компания «Сетл» захотела построить на месте дома Лапина жилой комплекс. Застройщик пришел в КГИОП и попросил выдать им разрешение на снос: дом, мол, радикально перестроен в середине прошлого века, поэтому больше не имеет исторической ценности. КГИОП с этим согласился. Градозащитники Олег Мухин и Роман Тимофеев решили это оспорить. 

КГИОП считает, что дома Лапина как такового больше не существует, и то, что было построено в 1950-е годы, не имеет ничего общего со старой усадьбой. Комитет охраны памятников настаивает: дом в его нынешнем виде диссонирует с окружающей дореволюционной застройкой, и потому его непременно нужно нести — и даже очень хорошо, что «Сетл» этим озаботился.

Мне лично кажется очевидным, что дом исторический — достаточно просто посмотреть на него. Это, конечно, не Зимний, но ни в какой диссонанс с окружающей застройкой здание не вступает. При этом 

«Он торчит из стены по всей протяженности дома — это очевидно свидетельствует о том, что дом сохранился на сто процентов», — говорит Мухин. Он уверен, что дом намеревались снести в начале июня: вокруг него уже возвели строительный забор, а с ГИБДД согласовали ограничение движения, чтобы проезжую часть занимали экскаваторы. 

«Но 31 мая СК возбудил уголовное дело, и не сложилось у них. Надеюсь, мы его спасем, но гарантий нет».

Зал суда — небольшая комната со школьными партами, за которыми с трудом помещается взрослый. В углу — обогреватель на колесиках. Под ногами скрипит линолеум в тигровую крапинку. Уставленный папками деревянный шкафчик увит зеленью; на верхней полке — пучеглазая сова из черного дерева. Судья Кузовкина разговаривает со всеми внимательно. «Всем встать! Можете садиться. Эксперт, пожалуйста!»

Из-за стола поднимается женщина в белом платье и розовой панамке с бантиком. Ее в суд привела сторона застройщика.

— Я так понимаю, что окна нашего дома — стилизация и подражание, — говорит судья. — А что мы можем увидеть в современном здании от старой усадьбы?

— От нее не сохранилось вообще ничего, — отвечает экспертка. — Оформление современного здания характерно для сталинского классицизма. То что окна тут похожи на дореволюционные — совпадение: при Сталине строили так же. Был бы старый дом построен в неорусском стиле, сбили бы всё. 

— Но карниз остался ровно там, где он был в историческом здании, — парирует Тимофеев. — Это свидетельствует о том, что фасад сохранился. 

— Конечно, потому что карниз подчеркивает деление на этажи, — считает экспертка. — Я же вам говорю: использовался мотив отделки исторического здания! Использованы старые фундаменты, какие-то фрагменты старых стен. Это была усадьба…

— От которой ничего не сохранилось? — с надеждой перебивает экспертку юристка ответчика КГИОПа Елена Патока.

Елена Юрьевна Патока много лет бессменно представляет КГИОП в судах. Ее внешность тоже подкупает. В аккуратном черном платье с кружевами на рукавах, не сходящей лица улыбкой и легкой сединой она чем-то похожа на Екатерину Шульман — только говорит, запинаясь о свои же формулировки. 

— Было построено совсем новое здание, которому был придан… в отношении которого были проведены работы по формированию отдельного архитектурного решения, которое не соответствует тому решению архитектурному, которое было у здания, размещав… размещающ… которое находилось на данном земельном участке до 1917 года. 

— Но карниз!.. — настаивает Тимофеев.

— Почему вы вообще решили, что это карниз? Это ваши домыслы? — парирует Патока.

— Это огрехи отделки! Это грязь с подоконников! — чуть не кричит адвокат «Сетла», тыча пальцем в фотографию.

— В новом здании были использованы прежние архитектурные приемы, — обращается к суду Патока. — Архитекторы просто сделали так, чтобы все соответствовало какой-то… — на языке у Патоки определенно вертится слово «среда», но она не дает себе его произнести. — Ну, в общем, чтобы красиво смотрелось. Демонтаж здания никаким образом не повлияет на существующую историческую среду. Просим отказать в удовлетворении требований в полном объеме. 

Градозащитники вызывают своего эксперта. После выступления к нему обращается адвокат застройщика.

— Разрешите вопрос. Вы сказали, что истцы ранее задавали вам вопросы. Они же вам диктовали ответы? 

— Так, снимаю вопрос! — отрезает судья.

— Хорошо, — продолжает представитель «Сетла». — Это оплачиваемая работа?

— Нет, — отвечает эксперт.

— То есть у вас вообще нет никаких перед ними обязательств?

— У меня обязательство прийти в суд и дать свою экспертную оценку. То есть я не на зарплате, если вы об этом.

— Нет, что вы, я просто вопрос задал…

«Мы же не формалисты»

Судья удаляется в совещательную комнату. Участники процесса выходят в коридор — градозащитники уходят пить кофе; я остаюсь с их оппонентами. Застройщик с КГИОПом на короткой ноге: «Лен, ну помнишь, я тебе ту папку показывал…» Они рассуждают о градозащитном движении.

Ну мы же терпим соседа-алкоголика, который, простите, писает у нас в арке. Здесь точно так же к этому надо относиться. (Понятно, что это о представителях общественности).

— Хотелось бы, чтобы все-таки справедливость была, — отзывается его союзница, пришедшая на суд слушателем. — Ведь мы же не формалисты! Нужно, чтобы они осознавали, что каждый их иск в случае проигрыша может обернуться для них ответственностью. Но, увы-увы.

— Но это пока.

— Ага, ключевое слово — «пока»! — зловеще замечает женщина. — Вот у нас есть здание, которое разрушается, — хоть один градозащитник хотя бы мусор убрал, покрасил бы, провел бы субботник. Это невыгодно. Почему они должны останавливать наш проект? 

— Потому что дом в результате снесут, — говорю.

— Когда кто-то что-то делает, очень удобно сказать, что все это неправильно! Вот пойдите посмотрите на коммунальные квартиры… Это же ужас просто! Грязь, пыль, скученность…

— То есть вы волнуетесь за людей, живущих в коммуналках? — спрашиваю.

Женщина немножко теряется.

— Я считаю, что чем больше строят нового, тем лучше, и город должен развиваться! В Москве же строят больше! Но мне с вами неинтересно разговаривать, ваша позиция понятна: все извратить и сделать хуже.

Суд решил «Мухину и Тимофееву в удовлетворении исковых требований отказать». Мы выходим на улицу; 

До сих пор я на судах не бывал — и ожидал увидеть какую-нибудь гнусную канцелярщину, толкование подзаконных актов и прочую скуку. А было очень увлекательно. На момент показалось, будто мы живем в обществе, где дискуссия о карнизе может привести к справедливому решению. И я наивно поверил в этот спектакль, потому что поставлен он умело и правдоподобно.

Суд дважды отказывал градозащитникам в проведении экспертизы, хотя они готовы были ее оплатить. Тогда им не пришлось бы доказывать свою правоту по фотографиям: определить дату постройки можно, взяв анализ раствора, скрепляющего кирпичи. Более того, в случае если суд посчитает, что истцы наняли нечестного эксперта, судья может назначить своего.

Омоложение

В Петербурге есть замечательный закон № 820: ни одно здание, построенное до 1917 года, нельзя снести и на его месте построить что-то другое. На суде стало понятно, как КГИОП трактует этот закон так: если дом хоть как-то изменился с момента постройки, то историческим он быть перестал. «А если его на пять сантиметров надстроили? А если на десять?! Он еще исторический или уже нет?!» — негодует Тимофеев.

Градозащитник, глава фракции «Яблоко» в городском Заксобрании Борис Вишневский утверждает: у КГИОП систематически что-то не то получается с датами постройки зданий. «Это десятки — я не преувеличиваю! — ситуаций». КГИОП в ответ на это объясняет, что устанавливать даты — не их прерогатива, что правда. Год постройки дома устанавливает Росреестр — Комитет защищает их даты в судах. Олег Мухин рассказывает то же: «Сколько домов по этой схеме полегло, подсчету не поддается, но около десяти из них у нас получилось спасти».

— Как правило, нам удавалось эти странные даты опровергнуть в судах, — продолжает Вишневский. — Поэтому КГИОПу в последнее время приходится очень трудно. В связи с этим они решили — думаю, в тесном союзе с застройщиками — изменить закон об исторических зданиях.

Да, КГИОП хочет внести в закон поправки. Если они будут приняты, то охранять они будут не всё, что построено до 1917 года, а только то, что включено в некий «перечень ценной средовой застройки». Какие дома в него войдут, определят эксперты, которых КГИОП же и пригласит. Вишневский уверен, что немалая часть зданий будет объявлена неценными, и их можно будет снести и застроить. «В этом нет никаких сомнений: мы видим, как на судах они отвергают наши высокопрофессиональные экспертизы».

ВООПИК

Летом в Петербурге были разгромлены две важнейшие градозащитные организации. Из петербургского отделения ВООПИК и Совета по культурному наследию при Смольном почти синхронно исключили наиболее настырных членов. Изгнанные из старого состава ВООПИК недавно создали новую организацию — «Старый Петербург».

Несмотря на то, что ВООПИК и КГИОП постоянно судятся и преследуют разные цели, они уже шесть лет ведут совместный проект под называнием «Открытый город» — организуют экскурсии, лекции и другие мероприятия. На это из городского бюджета ежегодно выделяется по 20 млн рублей. В июне руководитель проекта Антон Иванов, по словам активистов, якобы не пришел на годовой финансовый отчет и перестал ходить на заседания отделения, после чего был исключен из него большинством голосов. Иванов это решение не признал и обвинил других членов в том, что те занимаются «лишь провокациями, митингами, политическим самопиаром», после чего «окопался» в штаб-квартире на Литейном и отключил электронные пропуска всем членам организации.

— После этого наше отделение подверглось рейдерскому захвату, — рассказывает исключенный из ВООПИК Вишневский. — Московское руководство исключило из него четырех самых активных и известных людей. А на голосовании оказались люди, никогда не имевшие отношения к ВООПИК, и выдавали их за недавно вступивших.

Иванов — бизнесмен, он, согласно данным ЕГРЮЛ, владеет строительными компаниями*, выполняющими, в том числе, госзаказы КГИОПа. Его бизнес-партнер Дмитрий Хрупин впоследствии стал членом совета отделения. Их компании вместе участвуют в конкурсах, на что стоило бы обратить более пристальное внимание, считает исключенный из ВООПИК Алексей Ковалёв. Всего фирмами было выполнено в общей сложности 163 госконтракта на 663 млн рублей.

По словам Вишневского, ВООПИК всю свою историю взаимодействовал с властями, а многие члены Общества входили в городской Совет по культурному наследию. «Этот орган хоть и консультативный, но решения, которые он принимал, как правило, учитывало правительство города». Вишневский рассказывает, что ВООПИК участвовал во всех рабочих группах и экспертных советах, которые организуют Смольный и Заксобрание, и его авторитет всегда признавался городскими властями.

Разгром ВООПИКа и Совета при Смольном Вишневский связывает с законопроектом КГИОПа: «Они прекрасно понимали, что ВООПИК при своем еще недавнем руководстве будет всячески этому сопротивляться. А наша позиция очень важна при изменении законов о культурном наследии. Несмотря на то, что у нас юридически не было права вето на изменение законов, властям трудно было бы объяснить, почему они действуют вопреки мнению экспертов Общества».

«Я еще кричал: „Убивают!“»

Я прихожу в гости к Олегу Мухину — захожу в арку старинного дома на Вознесенском проспекте. «Столы умеете таскать?» — спрашивает меня Олег. Мы открываем гараж, достаем раскладной деревянный стол: Олег позвал своих друзей и коллег посидеть во дворе и отпраздновать удивительные успехи движения. В арку поминутно заходят люди, здороваются и садятся за стол. 

Атмосфера царит одухотворенная: впервые за долгое время у питерских градозащитников появилось что-то вроде надежды. Сидящие за столом составляют поздравление Бастрыкину с днем рождения. Мухин приносит поздравительную грамоту, оформленную на красивой гербовой бумаге. Пришедшие спорят о формулировках.

«Подписывайте с обратной стороны» — «А почему?» — «Чтоб не портить. Он же это на стенку повесит, чтоб наши подписи не мешали».

«„Вашу роль в становлении торжества закона трудно переоценить" — высокий слог. Я подпишу, но это требует жестких корректировок! Давай лучше: „Мы готовы поздравить с днем рождения при условии…"».

«Ты чего стоишь?» — «Да вот думаю: идти в „Росал" или в „Красное и белое"?»

«Сделать еще кому-то кофе?»

Олег — крупный мужчина с рыжими вьющимися, как у Тараса Бульбы, усами; под стеклами очков виднеются еще не зажившие синяки. Слово «избили» звучит буднично, но рассказ Олега меня потряс. 16 августа он с товарищами приехал на Большую Морскую, зашел во двор и примерно две минуты снимал снос дома Салтыковой на видео. В это время из подворотни вышли трое мужчин и стали кричать ему: «Кто ты такой?! что ты делаешь?!» Олег убрал телефон и попробовал уйти.

— Я с ними не дрался, но сопротивлялся и пытался вырваться. Но они меня повалили, насели на меня и били. Мне было страшно. Больно мне тоже было. Я лежал на груди, пытался закрыть голову руками. В конце концов, меня перевернули на бок, достали из кармана телефон, я его разблокировал под угрозой физической расправы.

— И как это было сформулировано?

— «Щас мы позовем толпу узбеков и…» Я его разблокировал, они удалили видео. Я еще кричал: «Убивают!» Мне удалось чуть-чуть вырваться — тогда они меня снова повалили, снова били руками и ногами, а затем стали душить. Я не мог дышать и потерял сознание на мгновение.

Олег говорит бегло, сбивчиво, слегка заикаясь.

— Возбудили уголовное дело. Это все важно как прецедент: кто-то может сказать, что сотрясение мозга это фигня, не стоит жаловаться, но просто в следующий раз сломают челюсть, а потом руки-ноги. Поэтому сейчас важно очень четко этому беспределу поставить заслон, иначе все будет усугубляться. В Москве градозащитников бьют, а в Питере до сих пор не били. Я про регионы не говорю.

Олег рассказывает, что суды в последние годы становятся все менее честными. «Судьи могут совершенно спокойно говорить, что красное — это белое, и наоборот. Ой, что черное — это белое…»

Мухин считает, что Смольный ориентирован на крупных строителей. 

Спец по руинам

— Но даже у нас, — продолжает Олег, — есть мелкие строители, и их становится больше: тех, которые покупают аварийные здания для того, чтобы их сохранить. Есть в Петербурге такой Ян Юрьевич Бобрышев — он бы мог их снести, перестроить, надстроить еще парочкой этажей. Но он этого не делает — ну на чердаке сделает этаж. Потому что он ориентирован на прибыль, а не на сверхприбыль. 

Я по наводке Олега прихожу к Бобрышеву в его офис на Петроградской стороне. Ян Юрьевич — крепкий человек в костюме, с добрым лицом и мягким голосом. Мухин называет его градозащитником, но сам Ян Юрьевич от этого определения открещивается. «В одной статье про меня написали: «Энтузиаст строительного рынка, спец по руинам» — мне так понравилось, — говорит Бобрышев. — Теперь, когда меня спрашивают: «Как вас представить?», я говорю: спец по руинам».

— Дом, в котором мы сидим, пришлось разобрать и построить заново из новых материалов, потому что он горел. Человек пошел к соседке, поджег дверь из хулиганских побуждений и ушел спать. А проснулся, когда люди уже прыгали из окон. 11 человек погибли. Сидит пожизненно. Когда мы пришли, дом уже 20 лет стоял без кровли. Замораживание, размораживание: берешь кирпич, и он просто крошится в руках — ну вот чё тут сохранять? Здесь надо разобрать и собрать заново».

— У меня с Мухиным принципиальный спор, — говорит Бобрышев. — Я меняю лестницу, а он говорит: надо ступеньки сохранять. Нафига их сохранять? Ступеньки выщерблены — надо взять другие, по которым удобно ходить, которые удобно мыть уборщице. Он говорит: ну им же двести лет! Но автор-то задумал ступеньки не такими! В тех зданиях, куда мы приходим, ступеньки, как правило, отсутствуют, потому что лестницы провалились. Нет, ну если ничего не менять, то мы должны были оставить вот так…

Ян Юрьевич показывает мне фотографию руин — это восстановленный им впоследствии дом на Боровой улице: облезлые кирпичные стены без крыши и перекрытий. На стене висит фотография того же дома сейчас — роскошные мансарды, плоская крыша с клумбами и стеклянными оградками, стены приятного песочного цвета. На мой взгляд, общего у этих двух зданий мало. Но Бобрышев явно сделал все, что мог.

Сейчас у компании Бобрышева в работе 19 зданий. «Первый дом мы делали три года, следующий — два. Сейчас — несколько месяцев, и в доме уже можно жить».

— Мы с архитектором говорили недавно: «А вот мне больше предлагают в другом месте» — «Ну что я могу сказать, иди. Мы вот столько можем платить» — «Но у вас интересно…» — «Выбирай» — «Ну, остаюсь».

Самое важное — это средовая застройка, — считает Бобрышев. — Говорят: «Этот дом не памятник, он совершенно обычный». Так важно сохранять именно обычную среду! 

В 820-м законе явно прописано: если здание аварийное и восстанавливать нечего, — пожалуйста, сноси. Но потом делай то же самое. И это сразу отбило у многих желающих купить домик, довести его до аварийного состояния, потом снести и построить что-то глобальное из стекла и бетона. 

Бобрышев считает, что де-юре аварийными можно признать половину зданий в историческом центре, и уверен, что большую часть из них можно привести в порядок, не разрушая. «Необратимая аварийность — это когда перед нами груда кирпичей; все остальное можно восстановить. Если мы в космос летаем, почему мы аварийный дом не можем восстановить?»

С тех пор как Ян Юрьевич стал заниматься реконструкцией исторических зданий, он всегда сам живет в них. «Если лифт не работает, значит, у меня лифт не работает; я со всеми в одной лодке».

Энтузиаст строительного рынка

Несмотря на то, что ценности Бобрышева очень близки к тому, за что борются градозащитники, он все-таки строитель и сочувственно относится к проектам коллег.

— Я за предсказуемость. Как застройщик я понимаю: самое тупое — если ты купил участок и понимаешь, что это вот так, — а тут все вдруг поменялось. Поэтому все боятся работать в центре: у тебя, казалось бы, все нормально с документами — и в любой момент их могут отменить. На Большой Морской люди действуют по проекту, согласованному с КГИОПом. Да, он плохой. Но я не знаю, какие еще нужны основания: ты получил разрешение на снос, это было опубликовано, все это видели… 

Бобрышев считает, что в петербургском градостроительстве нет монополии, строительные компании работают независимо от органов власти, а силовики не должны заводить уголовные дела, если дома сносят по закону. 

— Почему СК считает, что КГИОП во всем виноват, а я считаю, что в каждом случае разные предпосылки, разные застройщики — нет никакой спайки, организованного, осознанного лобби. Каждый выступает индивидуально — это вопрос его совести, его ответственности. У нас действительно делается все, чтобы было как можно меньше застройщиков — так проще договориться. Но пока у нас абсолютно капиталистический рынок, и застройщиков достаточно много.

Бобрышев говорит, что все его проекты в конечном счете были согласованы «может, не с первого раза, но с седьмого».

— Дорогу осилит идущий; мы с ними общаемся. Я очень уважительно отношусь к Макарову: он совершенно откровенен — хотя бы объясняет свою позицию. Он не искусствовед и не культуролог — он юрист, действует по закону. КГИОП защищает не застройщика — он защищает свое решение. Это логика чиновника: приняли бумажку, ставят печать — после этого они уже будут биться насмерть. Вы хотите, чтобы они сами встали и сказали: «Мы не правы»? Ни один чиновник никогда так не скажет. Макаров — лучший председатель, и мы живем в самой прекрасной стране на свете — так и запишите.

Если рядом стоят два дома — исторический и новый, — люди купят квартиру в новом, с подземным паркингом и системами очистки воды. Мы в меру сил даем людям альтернативу. Единственный выход — перевоспитывать людей. Повышайте сознательность масс. Надеюсь, что с позиции экстремизма чуть-чуть вас сдвинул на какую-то здравую.

Часть большой игры

21 сентября после обыска в своем кабинете на Мойке был задержан председатель КГИОП Сергей Макаров, после чего его увезли на допрос в Следственный комитет. Ему предъявили обвинение в превышении должностных полномочий и взяли с него подписку о невыезде.

У Мухина «нет версий», почему Бастрыкин заинтересовался градозащитной повесткой. Олег видит в этом искренний порыв главного следователя. «Видимо, Бастрыкин это делает потому, что ему принципиально сохранение исторического наследия». 

У депутата Бориса Вишневского другое мнение:

— У меня есть предположение, что это часть очень большой игры и что дело не только и не столько в желании руководителя СК неукоснительно исполнять закон. Я не могу исключать, что в данном случае Бастрыкин действует в связке с людьми, которые хотят Беглова [губернатора] заменить на кого-то другого.

— У вас не возникало сомнений, стоит ли иметь дело с СК?

— Нет, у меня нет абсолютно никаких нравственных препятствий. Это орган, который в государстве предназначен для расследования событий и для заведения уголовных дел. В других ситуациях он действует абсолютно неприемлемо и занимается политическими заказами. Но у меня нет другого, хорошего Следственного комитета. Нет других органов, которые могут легально наказать за нарушение закона. Я к ним обращаюсь как к функции.

…Когда-то давно, 30 лет назад, Александр Бастрыкин был профессором в Университете профсоюзов. В то время ректором там был и по сей день остается Александр Сергеевич Запесоцкий, с которым Бастрыкин с тех пор водит знакомство.

В 2012 году в пользование университета перешла неприметная деревянная дача в Озерках. К тому моменту она была уже ветхая, но былое величие проглядывалось: линейное остекление, резные балконы, стрельчатые окна и витражи. КГИОП объявил дом объектом культурного наследия, что обязало университет его отреставрировать. Тогда Запесоцкий подал в суд на КГИОП: дескать, наш дом не памятник, дайте ему мирно сгнить. 

— Договориться с КГИОП не удалось. Тогда и началась кампания против чиновников. Первый звоночек был еще год назад — тогда несколько федеральных телеграм-каналов накинулись на [председателя КГИОП] Макарова, — рассказывает человек, близкий к Смольному, который попросил не публиковать его фамилию. — А Бастрыкин — человек эмоциональный, порывистый. Скорее всего, с ним встретились и пожаловались: городу хана, ужасный Макаров его рушит, а от несчастного ректора и профсоюзов требует решить вопрос с каким-то захудалым сараем.

А тут еще письмо Бастрыкину от Мухина и других общественников — и понеслось.

В период внезапной градозащитной активности Следственного комитета в профиле Александра Бастрыкина на сайте «Стихи.ру» появилось много стихов о родном Петербурге. Глава СК и раньше обращался к этой теме, например в стихотворении «Незаконно возведенным мансардам Санкт-Петербурга».

Душа уединения просит…

И удивительность мансард

Фасада плоти не испортит,

И не ухудшит вражий взгляд!

Мансарды как Подобье крыши!

Кто вас придумал, кто создал?

По вам не разбегутся мыши,

И враг не вступит за Урал!

Но, как творение безбожия,

Там — вас не примет Монферран!

И у Исаакия подножья

Сметёт Имперский Ураган!

Покиньте ж невские просторы!

Покиньте Марсовы поля!

Подите прочь! Уйдите в горы!

Живите там, себя любя!

* Компании ООО «Научно-Производственное и Проектное Объединение «Союзстройреставрация» и ООО «Темпл Групп»