Старые фейки, вечные истины

К воспоминаниям литератора Владимира Бурнашева (1810–1888) при жизни многие относились скептически, слишком много в них было неточностей и даже передергиваний, хотя сами герои как на подбор: от Грибоедова и Лермонтова до Сперанского и Ермолова, не забыв, конечно же, и самого А.С. Пушкина. В какой-то момент их перестали печатать вовсе, сочтя, что правда важнее очевидной популярности текстов у широкого читателя. Но в последние годы жизни статьи Бурнашеву заказывал сам Лесков — не чтобы их печатать, но чтобы поддержать опального мемуариста. Все потому, что «своими чертами характера и литературной судьбой Бурнашев напоминал Лескова, — пишет составитель книги А. Рейтблат в предисловии, озаглавленном «Анекдотист и летописец слухов» и продолжает: — Те же неуживчивость и конфликтность, та же литературная неприкаянность и «внелагерность», тот же интерес к анекдотической истории и историческому анекдоту». Сам Лесков посвятил Бурнашеву очерк «Первенец богемы в России».

Филологи так и не достигли единства во мнении, кто такой Бурнашев — мистификатор или заслуживающий доверия источник? Даже в авторитетном издании «А.С. Пушкин в воспоминаниях современников» (1974) он был одновременно назван и фальсификатором, и заслуживающим доверия. Сегодня его назвали бы автором культурных фейков, но о том, что это важный не только для историков материал, говорится в очерке знаменитого филолога Юлия Оксмана. Он был подготовлен в начале 1930-х для книги «Журналисты пушкинской поры», но так и не увидел свет в легендарном издательстве «Академия» и впервые публикуется сейчас в двухтомных «Воспоминаниях петербургского старожила». Двухтомник Владимира Бурнашева «Новое литературное обозрение» выпустило в популярной серии «Россия в мемуарах». Сюда вошли, в частности, и заметки о Канкрине и Булгарине, и написанное для Лескова, который, говорят, вдохновлялся некоторыми страницами Бурнашева при написании «Левши» и «Тупейного художника».

Удивительно, что на многочисленных страницах, посвященных московской жизни, ни разу не упоминается имя Чаадаева. Меж тем то же «НЛО» опубликовало исследование — а точнее, так даже расследование Михаила Велижева «Чаадаевское дело» — о том, как в 1836 году автора спорной статьи лично император объявил сумасшедшим, лишь бы с ним не спорить. Среди многочисленных причин была и неожиданная, она связана с мистическим в мышлении Николая I и тем, что статью Чаадаева он читал в дни важных для себя личных и религиозных дат: совпало!

Обращение к научному наследию, к личности ученого, благодарность как часть науки — важная часть культурной памяти. «Водолей» опубликовал объемный сборник «Профессор, сын профессора», он посвящен памяти недавно ушедшего из жизни выдающегося филолога Николая Алексеевича Богомолова. В книгу вошли воспоминания о крупнейшем знатоке литературы Серебряного века, а также статьи его коллег — в том числе об Ахматовой и Ходасевиче, прозе Михаила Кузмина и забытом наследии забытого брата Сергея Дягилева, Юрии Дягилеве-Череде. Есть и статья о бардах — Николай Алексеевич был знатоком бардовской песни вообще и Окуджавы в частности. В разделе «Публикации» — в частности, письма Леонида Пастернака и статья Георгия Шенгели «Валерий Брюсов», а также расшифровка огромного видеоинтервью ученого, говорящего о личном.

Истории, но уже замков, посвящена книга «Жизнь в средневековом замке» Джозефа и Френсис Гисов. Издательство «Колибри» подает ее как книгу, важнейшую для создателя «Игры престолов» Джорджа Мартина, он использовал ее для написания своего бестселлера. Не все, надо признаться, потратили время на «Игру престолов», и не все уверены, что его тратить нужно, а вот уделить внимание Гисам стоит. Замок как феномен культуры не менее интересен, чем замок как романтическое место. Основываясь, в основном, на английском и частично французском материале, авторы рассказывают не только о фортификационном значении замков и их обитателях, но и о живших вокруг, о том, что ели и пили (привозимое из Бордо вино в XIII веке было еще довольно некачественным, даже за столом у богатых приходилось скорее цедить, чем пить), а главное — о том, почему и как закончилась эпоха замков. Главным стали финансовые вопросы — замки, как и рыцари в качестве воинов, становились экономически невыгодны, а новым владельцам требовались новые стандарты повседневного жилья.

«Жизнь в средневековом замке» написана популярно, как многотомная «История Англии» знаменитого английского писателя Питера Акройда. Последняя его книга, «Новая эпоха», посвящена ХХ веку от англо-бурской войны до Тони Блэра — и как же обойтись без Елизаветы и двух важнейших из десяти премьеров ее правления, Черчилля и Маргарет Тэтчер? Собственно, любой из шести томов можно читать по отдельности и с любой страницы, все зависит от того, какая именно вас эпоха интересует и что именно в ней привлекает внимание. Как всегда, много обобщений и при этом забавных деталей — все-таки помощники у Акройда первоклассные, не зря он благодарит их во всех изданиях, включая и прежние свои бестселлеры, вроде биографии Лондона. Среди наблюдений — о том, как в 1930-е развивались супермаркеты, как клиенты сперва их полюбили, а затем жаловались на падение качества товаров. Или о новой мужской моде после Первой мировой, отбросившей идеи маскулинности: бороды, усы и трубки воспринимались уже как символы мужской напыщенности.

С ХХ веком связано и переиздание классического труда Карла Ясперса «Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии» в не менее классическом переводе Соломона Апта (М., «Альпина Паблишер»). Это курс лекций, прочитанных в Гейдельберге в зимнем семестре 1945/46 года и посвященных духовной ситуации в Германии. Как пишет в предисловии к книге Николай Эппле, «Берясь подчеркивать в статье Ясперса фразы, словно бы специально написанные в ответ на самые насущные для сегодняшней России вопросы, обнаруживаешь, что подчеркнутыми оказываются 90% текста».

Это сложная и одновременно простая книга, описывающая жизнь после катастрофы, она во многом выстраивается вокруг аргументов против коллективного мышления:

С 30-ми связана и судьба героя книги Дмитрия Смолева «Юрий Ларин. Живопись предельных состояний». Сын Николая Бухарина (1936–2014) был ярким художником; жаль, что его работ не так много в музейных собраниях. Книга Смолева — ее название восходит к ларинской «концепции предельных состояний» — посвящена и жизни (здесь, по понятным причинам, хватает лагерных сюжетов), и творчеству, и позднесоветскому контексту, в котором это творчество развивалось. Примечательны постскриптумы к судьбе Ларина: первая посмертная выставка прошла в Иоанновском равелине Петропавловской крепости, а его сын, известный футбольный тренер Николай Ларин, получив в этом году несправедливо жестокий приговор, был вынужден, чтобы покрыть требования Москомспорта, продавать картины из собрания отца.

Этим картинам не грозит судьба однодневок, о которых пишет Милан Кундера: «Интерпретация, превращающая все в китч, выносит смертный приговор произведениям искусства». Кундера формулирует эту мысль в одном из девяти эссе, вошедших в его сборник «Нарушенные завещания» (М.: «Колибри»). Помимо прочего здесь тексты о Стравинском и Набокове, Томасе Манне и величайшем, вероятно, прозаике ХХ века Роберте Музиле. Главное при чтении его афористичных наблюдений — не обобщать их излишне, хотя соблазн велик, особенно когда Кундера пишет об эмиграции и связанной с нею болью ностальгии и болью отчуждения — процессе, когда «то, что было нам близко, становится чужим». Кундера сравнивает врастание в новый быт, в новую страну с любовными отношениями: «Отчужденность в ее оскорбляющей, изумляющей форме проявляется не по отношению к женщине, которую пытаешься заарканить, а к той, которая когда-то была твоей». Он вспоминает Гомбровича, отказавшегося вернуться в Польшу после падения коммунистического режима — жест, сопоставимый с отказом Бродского приехать хотя бы в Петербург.

Экзистенциальное отречение — то немногое, что оправдывает отказ от поездок. Те не просто заменяют средство от стресса, они еще могут заменять университеты. Свидетельством тому — «Испания от И до Я. Двойники Дали, сервантесовская вобла и другие истории заядлого испаниста» Татьяны Пигарёвой (М., «Слово»). Отлично изданная, с оригинальными рисунками Оксаны Лебедевой-Скочко и необычной суперобложкой (когда ее развернешь, получается карта Мадрида 1656 года), книга объемлет множество веков и сюжетов. От истории музея Прадо к судьбам детей республиканцев, вывезенных в СССР (почти половина из них погибла на фронтах Второй мировой), от работы в качестве переводчика с королевой Софией до описания сложного симбиоза абстрактной живописи и франкизма в конце 50-х. Автор — филолог-испанист, журналист и культурный деятель, не просто многих и многое видела и многое знает, она еще умеет строить сюжеты — редкое качество в эпоху тик-токов и диалогов, сводящихся к обмену репликами, монологов лаконичных, как стендап. Даже если читатель прежде не был испанофилом, он станет им после прочтения Пигарёвой, а если вдруг не станет, то это случай безнадежный.