На дне бомбовой воронки лежала железная кровать с зацепившейся за нее рваной белой простыней. На белом и среди мертвенно-серых брызг грязи из рисового чека — большие красные пятна. Окраину Ханоя, куда в промозглый декабрьский день 1972-го привезли группу журналистов, накануне сильно бомбили, и рядом действительно была больница. Но кровать в воронке выглядела инсталляцией. «Перебор», — подумал я. На фоне многих сотен разрушенных больниц и гибели несосчитанных миллионов вьетнамцев — солдат и гражданских, стариков и детей — она была лишней и только сеяла сомнение в том, что нам всегда рассказывают правду.
Та городская окраина, как и многие районы вьетнамской столицы, находилась за знаком С (cấm — «запрещено», в обиходе советских спецов — «витамин»), куда иностранцам нельзя было заходить. Но все знали, что там были перевалочные хранилища то ли техники, то ли боеприпасов для войны сопротивления в Южном Вьетнаме. Их американцы регулярно утюжили бомбежками, в том числе ковровыми.
«Высокоточные» боеприпасы у них уже тогда были, но, наверное, для чего-то более существенного, чем больницы и детские сады. Например, из того, что я видел вживую, — для ханойской ТЭС на берегу озера Белого бамбука или столичного вокзала Hang Co.