Комментарий · Культура

О времени и о себе, или драка издыхающих империй

Книжные новинки октября, не покореженные временем

Книги остаются почти единственным объектом культуры, который не сильно коснулось время. Начавшиеся притеснения известных писателей, несомненно, скажутся на книжном ландшафте, но пока он остается разнообразным и интересным. Обращаем ваше внимание на новинки октября.

Евгений Водолазкин, «Чагин». — АСТ, Редакция Елены Шубиной

Новый роман Евгения Водолазкина стоит читать хотя бы потому, что он, как никакой другой, является точным анализом обстоятельств, в которых живет сейчас наша страна. Нет, в этой книге нет ни слова о спецоперации, или о митингах, или о судах, автозаках и прочих обязательных атрибутах российской действительности. Книга вообще не про то. «Чагин» — об истории, о памяти и о том, где заканчивается первое и начинается второе. Для Водолазкина обращение к теме времени, конечно, не новость, но именно «Чагин», в котором автор скрупулезно анализирует механизмы памяти, пытаясь понять, что можно забывать и что забыть не получится, — именно «Чагин», а не социальная проза, выглядит наиболее актуальной для России книгой. Именно становящаяся все более популярной во всемирной литературе тема памяти кажется наиболее актуальной для страны, где историю то и дело пытаются подменить воспоминанием, а воспоминание — вымыслом.

цитата

«— Очень просто, — ответил Исидор. — Слова, которыми мы описываем события, есть часть этих событий. И если передавать события в точности, то слова и не могут быть другими. Одни и те же события вызывают к жизни одни и те же слова.

Барлоу почесал переносицу.

— А повторение слов может вызвать повторение событий?

— Само собой».

Николай Кононов, «Ночь, когда мы исчезли». — Individuum

Роман Николая Кононова является очередным напоминанием русскому читателю о том, что все уже было. «Ночь, когда мы исчезли» — это такой компаративистский анализ того, что именно из дня вчерашнего мы повторяем в нашем сегодня, чего мы повторить не должны и что вообще нам делать с окружающим настоящим. По точному определению Марии Степановой, «роман оборачивается пособием по существованию в сегодняшнем дне и уроком истории для всех, кто забыл, как иметь с ней дело».

цитата

«ИРА. Я закончил. Я не агент НКВД и работал именно так, как сказал. Однажды наступит момент, когда правда выйдет наружу.

Д. Эта реплика очень кстати. Сейчас нам ясно, что ничего нового вы не рассказываете, и мы хотим предложить сделку. В СССР вас в любом случае не отправят. Так что можете не надеяться, не бояться — как угодно. Но на кону ваша будущая жизнь в Европе… 

ИРА. Что вы имеете в виду? 

Д. Американцам вы не нужны, они не будут вступаться за агента абвера, которого британская корона, возможно, захочет судить. Иными словами, вы можете надолго лишиться свободы — а можете, наоборот, обеспечить свое будущее. Причем во втором случае вам не надо ничего выдумывать. Надо рассказать все с самого начала. Будто мы перечеркиваем все услышанное и вспоминаем заново. 

ИРА. Иными словами, последний шанс?

Д. Можно выразиться и так. 

ИРА. А что, если я скажу, что все делал, во-первых, ради игры, связанной с нашим общим будущим, — причем более крупной игры, чем драка издыхающих империй, — а во-вторых, для одного человека? 

Д. Этот человек — Иисус Христос? Спасибо, мы уже уверились в вашей религиозности. 

ИРА. Религиозность — блеф. Я не религиозен».

Александр Ливергант, «Агата Кристи: свидетель обвинения». — АСТ, Редакция Елены Шубиной

Если биография Агаты Кристи на русском языке должна была быть написана, то она должна была быть написана именно так: «Окончательное решение созрело в тот же день. Когда в десятом часу вечера, в пятницу 3 декабря 1926 года, она раздвинула тяжелые бархатные шторы…" — и далее, и далее, в полном соответствии жанру и стилю оригинала. Александр Ливергант написал о королеве детектива единственно возможным способом: он написал о ней детектив. И чувствующая себя в своей тарелке Кристи предстает перед читателем трехмерной и живой, подробной и таинственной, сложной, как все ее сюжеты, и призывающей нас эти сюжеты распутать — в общем, самой собой.

цитата


«Воскресенье, 12 декабря, вечер.

По сообщению Evening News, в воскресенье состоялась «большая воскресная охота на миссис Кристи». Полиция рекомендовала участникам массовых поисков «надеть старую, поношенную одежду и готовиться к суровым испытаниям, а также взять с собой собак-ищеек, если таковые имеются в наличии». Мужчинам и женщинам рекомендуется надевать сапоги, женщинам — шерстяные юбки. Над головами прочесывающих местность в поисках пропавшей женщины летали самолеты, весь район был разбит на секции: болота, карьеры, озера, реки. Полицейские вели на поводу эльзасских овчарок, колли и терьеров. Свои услуги предложили фирма водолазов, а также восемьдесят членов олдершотского мотоклуба».

Моника Спивак, «Андрей Белый. Между мифом и судьбой». — НЛО

Еще одна биография — но уже совсем иного жанра и об ином классике. Моника Спивак, заведующая Мемориальной квартирой Белого, создает портрет своего героя по-научному последовательными мазками, но от этого портрет не становится скучнее, а наоборот: полноценнее и объемнее. Накладываются контрасты: аргонавтический миф, христианство и антропософия, символизм и советскость, высокодуховность и эпатаж. Прорисовываются детали: анализируется любовь к собиранию камешек как творческий принцип, разные типы дневников, рисунки. Одной из самых интересных частей книги можно считать подробный рассказ об оккультных, эзотерических увлечениях Белого, о Штайнере, которого он считал своим учителем. И все эти оттенки портрета — контрастность, экзотичность и эзотеричность — сливаются в итоге в общее полотно, изображающее не только самого Белого, но и его время.

цитата

«В шестой главе («Я был своим собственным кризисом…») рассматривается самый тяжелый период жизни писателя — берлинский (1921–1923). Именно тогда от Белого ушла жена Ася Тургенева, и эта личная трагедия определила и его мировосприятие, и эпатажное поведение, в деталях описанное многочисленными мемуаристами. Прежде всего им запомнился подвыпивший Белый, отчаянно выплясывающий фокстрот и другие модные танцы в берлинских кафе. Танец и эвритмия рассматриваются в книге как проявления, соответственно, плотского и духовного начал. Миф о «танцующем Белом», сложившийся в воспоминаниях потрясенных этим зрелищем очевидцев, сопоставляется с реалиями его берлинского танца».