Субстанция народа подвижна, изобретательна и неоднородна, что бы там ни говорили злые языки. Собственными метаморфозами реагирует она на явления истории, выдает из глубин своих новые, доселе неведомые характеры. Новые классификации.
Вот частичная мобилизация. Ответом ей сразу же стало живое народное творчество, породив как минимум четыре весьма своеобразных социальных типажа. Рассмотрим.
- Первую категорию лучше всего именовать с использованием глубинной народной лексики: «не-чмошники». Термин этот взят из речей одной симпатичной блондинки, которая недавно заметила в сердцах: «Только чмошники могут от призыва бежать! Не мужики! А если сказала страна: надо, — вставай и иди. Что уж тут!»
Соответственно, те мужчины, что, получив повестку, сжимают губы и идут, куда предписано, — это и есть «не-чмошники».
Сомнения разные, может, и среди них тоже есть, но есть же и «надо» — этот величайший онтологический русский императив. С ним и любой вопрос — не вопрос:
- «Идешь воевать?» — «Так надо».
- «С кем воевать?» — «С кем надо».
- «За что воевать?» — «За что надо».
Ответив примерно таким образом, сознание «не-чмошника» обретает уверенность.
- Вторая категория — «застенчивые». Эти мужчины имеют больше сомнений. Императив «надо» не слишком глубоко пустил в них свои корни. Их сознание определяется вопросом, на который ответ «надо» не засчитывается: «Зачем?» Однако никакого другого ясного ответа тоже не приходит. Они не готовы терять свою нажитую картину мира и молча следовать за политической доктриной и логистикой призывных комиссий. Но не готовы и уезжать из страны, что было бы откровенно явленным неодобрением мейнстримной политической повестки и тоже — утратой знакомой картины мира.
Не готовые, по сути, ни к одному из имеющихся радикальных вариантов, они как бы «застенчиво» уклоняются. Остаются жить в своих городах, но не по месту квартирной прописки; временно выходят из социальных сетей; сторонятся как безлюдных, так и слишком людных маршрутов. Существование «застенчивых» становится тревожным, но крайне интересным. Они как будто участвуют в глобальном детективном шоу, где им досталась роль потенциально подозреваемых. И любой пристальный взгляд случайного прохожего может здесь оказаться — слежкой.
То, что существенно отличает их от российских эмигрантов 20-х годов прошлого века, — добровольность выбора. По факту их еще не объявили классовыми врагами и не экспроприировали собственность, как было тогда. Они могли бы просто уйти на дно, стать «застенчивыми» — но предпочли вариант следопытов, «пионеров». Тут выбор не того рода, что «или так, или погибель». Тут речь больше об этике, а скорее даже — об эстетике. Возможно, покидая страну, они становятся хранителями той созидающей и живой ее силы, что потом и будет положена в новое основание.
- Четвертый типаж можно назвать «спящими». Так в мировых разведках называют агентов, которые лишены прямой миссии, но являют собой потенциальный актив. Они ожидают, когда система даст существенный сбой, — вот тогда и произойдет их выход из глубочайшего прикрытия. А самое надежное прикрытие для «спящего» — это когда даже он сам не будет сознавать себя таковым. До самого последнего момента.
Парадокс российской ситуации в том, что не какие-то «темные иноземные силы» создают «спящих», как повторяют то злые языки. Она сама, российская ситуация, производит «спящих» в огромном количестве. По сути, каждый новый проект, каждый запрет и постановка на контроль, на которые столь щедра система, — их производит. Исчез товар в магазине, выросли цены, посадили ученого, избили поэта, закрылись визы и, апофеозом, — мобилизация. Тут на геев и либералов все не спишешь.
Похоже, что «спящие» — это и есть главная категория в народном характере на сегодняшний день. Самая социально широкая: от униженного профессора до уволенного рабочего. И всякий день разрастающаяся. Если и возможен сейчас для страны какой-то реальный футурологический проект, то не найти ему лучше названия, чем «Спящая Россия».