Орел, телец и лев

После яркого солнца снаружи кажется, что в доме сумрачно. Крашеные стены гладкие и прохладные на ощупь. Тот самый лев с человеческими глазами —справа у окна. Считается, что это символическое изображение евангелиста Марка.

Слева — беленая русская печь. Когда-то она действительно топилась, но больше не будет. Музейные волонтеры объясняют, что отопление вредит деревянным конструкциям.

В красном углу — херувим, Георгий Победоносец и орел (как полагают искусствоведы, это символ Иоанна Богослова). Между окнами нарисованы деревья с яблоками и тюльпанами на ветках. Самое дальнее «древо жизни» поливает маленькая фигурка в платье. На потолке — ангел с цветущей веткой (возможно, евангелист Матфей). В этом месте к потолку подвешивали люльку, чтобы младенец мог разглядывать лицо наверху.

За дверью — узкая спальня, выкрашенная розовым (как говорится на странице музея, это редкий для крестьянской живописи цвет). Во всю стену растянулось гусиное стадо. Птиц погоняет прутиком юноша в греческой тоге. Музейщики считали, что это зарисовка с натуры — гусей в Поповке до сих пор много. Комментаторы в соцсетях узнали в пастухе святого Трифона.

О художнике ничего не известно. «Он был профессионалом. Пользовался красками собственного изготовления. Сделал их мастерски, так что за 100 лет цвета не потерялись,— говорит представитель музейной команды Максим Музалевский.— Судя по всему, это был человек свободного образа мысли и с чувством юмора. Изображая символ евангелиста Луки, он вместо тельца нарисовал корову—животное, более известное крестьянину и полезное в хозяйстве. Ангела над зыбкой он сделал женщиной».

Необыкновенные росписи нашли в 2009 году. «Поповка — поющее село. На 240 жителей у нас три хора. К нам приехали студенты саратовской консерватории, чтобы записать обрядовые свадебные песни, и университетские филологи — за фольклором,— вспоминает учительница музыки сельской школы Наталья Кузьмина.— Ребята спросили, нет ли в деревне еще чего-нибудь интересного? Я предложила сходить в этот дом. Последний хозяин умер почти за десять лет до того, здесь никто не жил».

Студенты отвезли фотографии в хвалынский музей Петрова-Водкина. Через полгода музейщикам позвонила незнакомая барышня из Санкт-Петербурга.

Это была Юлия Терехова—искусствовед из Европейского университета, специалист по домовой росписи. Еще студенткой Юлия объехала Архангельскую, Вологодскую, Кировскую, Тюменскую области, Урал, Алтай, Бурятию и была уверена, что знает «в своей сфере плюс-минус всё». Роспись в домах — не редкость в северных регионах, но чаще речь идет об отдельных живописных элементах — тут цветочек, там птичка. В Поволжье ничего подобного не встречалось. То, чего не бывает, Юлия случайно увидела на любительских фотографиях во время студенческой конференции в Саратове.

Терехова была уверена, что местные власти или бизнесмены—владельцы соседнего горнолыжного курорта превратят домик в музей. Но быстро поняла, что придется действовать самой. Девушка выкупила избушку у наследников владельца за собственные 80 тысяч рублей.

Хранитель и гости

Посещение музея совершенно бесплатно. Если кому и достаются донаты от гостей, то дяде Пете, деревенскому хранителю музея. Его троюродная тетка Матрена Михайловна росла в доме со львом с пяти лет. Здесь работал домашний детсад, мама тёти Моти присматривала за своими и соседскими детьми. Сама Матрена Михайловна вырастила 13 детей и прожила почти 90 лет.

«Конечно, знали, что в доме нарисовано,—заметно «окая», рассказывает дядя Петя. — Ну и нарисовано, какая разница. Около льва койка стояла, а дети на печке спали».

Петр Егорович живет напротив музея. Вокруг его дома — зеленый забор с жестяными петухами, пышные анютины глазки во дворе. Говорит, что родился в Поповке, «у тетки в конюшне, в роддом тогда не возили». Поэзией Некрасова собеседник не увлекается, но цитату приводит почти дословную: «Семья-то была большая, да мужиков двое — отец и я. Пять сестер, старшая 1938 года рождения, младшая — 1960-го».

За пределы деревни дядя Петя выезжал по особым случаям — в военкомат и за невестой на станцию Возрождение. «Как с армии пришел, отец сразу меня женил, чтобы не избаловался. Ухаживал за ней, конечно. А вот как?.. Цветов-то как раз и не было. И на танцы так и не сходили, — дядя Петя трет затылок, пытаясь припомнить что-нибудь романтичное.— Венчались украдкой. Я-то пастух, а Валя в библиотеке работала. И вот уже 50 лет с бабушкой живем».

Спрашиваю, не скучно ли всю жизнь провести в своей деревне?

Весь остальной мир едет в Поповку сам (во всяком случае, так было до последнего времени). «Англичане были, немцы, французы, — загибает пальцы Петр Егорович. — Как я с ними разговаривал? Они по-своему, я по-своему, а уж молчали мы одинаково».

Запомнились хранителю только первые гости из Соединенного Королевства — семейная пара с переводчицей. После экскурсии дядя Петя пригласил их на обед. Показал русскую печку в кухне (в отличие от музейной, она не побелена, а обложена кафелем), трюмо, шифоньер и велосипед с 30-летним пробегом. 

Туристов в Поповке встречают школьный ансамбль «Терешаночка» и хор «Раздолье», в котором поют пенсионерки. Пожертвования идут на новые костюмы.

В 2015 году благодаря меценатам ребята из «Терешаночки» побывали в Мюнхене, выступали в монтессори-школе. Затем школьники и педагоги на неделю ездили в Москву. В 2016-м — на восемь белых ночей в Петербург. Музеи согласились принять детей из Поповки бесплатно. В конце 2019-го готовилась поездка в Великобританию, но помешал ковид.

«Такое не проходит бесследно», — говорит о полученных детьми впечатлениях учительница Наталья Кузьмина.

Сейчас в Поповке 39 школьников и 13 детсадовцев. В школе осталось 9 классов. Старшей ступени обучения нет, без ЕГЭ нельзя поступить в вуз.

После появления музея в Поповку протянули интернет и асфальтовую дорогу. Дорога, правда, после первой зимы уплыла. Но со второго раза у казенных подрядчиков получилось.

— неунывающий дядя Петя вдруг перестает хохмить. Медпункта и аптеки в Поповке нет. Раньше по вторникам и пятницам приезжала фельдшер из соседней Елшанки, но теперь ушла на пенсию. Ближайшая больница — за 25 километров в райцентре.

Сохранение наследия

В доме со львом прошло почти двадцать волонтерских лагерей. Добровольцы из Саратова и Москвы привели дом и двор в порядок. В 2012 году на грант фонда Потанина здесь поставили аудиогид и информационные стенды, открыли сайт музея. В 2014-м на грант фонда Тимченко рядом с избушкой построили культурный центр—здесь есть огромное окно в поле, библиотека и даже телескоп.

В 2017-м музейщики объявили сбор денег на реставрацию домика, износ которого приближался к 70 процентам. Пользователи портала Planeta.ru пожертвовали больше 700 тысяч рублей. Команда получила средства фонда Ильи Варламова и Фонда президентских грантов.

В Саратове бывали случаи, когда здание падало раньше, чем подходила очередь на ремонт. Кроме того, по закону тендер выигрывает не лучший специалист, а самый дешевый.

В Поповку пригласили реставраторов фирмы «Нагель», работавших, например, в Асташовском лесном тереме в Костромской области. Дом со львом нельзя было просто разобрать и собрать заново, заменив сгнившие части. Роспись здесь нанесена непосредственно на стены, сложенные из плах — половинок расколотых вдоль бревен. Реставраторы подвесили стены на металлическом каркасе и положили под них новый фундамент.

Оказалось, что крупные ели, из которых больше 100 лет назад было сделано основание избы и обшивка, в Хвалынском районе теперь не растут. Девятиметровые бревна привезли из Вологодской области.

Исследование показало, что при постройке фасад был раскрашен в яркие пасхальные цвета. Реставраторы узнали не только оттенки, но и состав краски на льняном масле. Сейчас дом украшен в точности, как век назад. Не стали красить только современные копии элементов декора—доски обшивки и части резьбы, оригиналы которых были утрачены к моменту реконструкции.

Работы длились полтора года. В 2020-м участники проекта получили профессиональную премию AD Design Award в номинации «Сохранение наследия».

«Том Сойеры»

В нынешнем году культурно облагородить музейный двор позвали плотников-любителей, организующих в Саратове «Том Сойер фест» (ТСФ). Это волонтерский проект по восстановлению старинных домов, действует более, чем в 20 регионах. Участвовать в ТСФ может кто угодно. Можно—деньгами, можно — руками. Можно прийти на строительную площадку, не умея делать вообще ничего, и выполнять функции чернорабочего. А можно чему-нибудь научиться, если найдется желающий учить. Назвать хотя бы приблизительное количество участников нельзя: волонтер может отработать на объекте один день, а если хочет — весь сезон.

Участники не получают никакого материального вознаграждения. Каждый сам придумывает причину бесплатно потратить свои силы и время.

«Том Сойеры» работают с домами, не имеющими официального статуса памятника. Выбирают здания, которые находятся в людных местах, и не определены под снос. Ну и владельцы должны быть не против.

В 2018-2020 годах саратовские волонтеры восстановили деревянную избушку на улице Мичурина и двухэтажный особнячок, в котором жил скульптор Александр Кибальников (автор памятника Третьякову у Третьяковской галереи и Маяковскому на Триумфальной площади). Перед началом работ участники проекта уточняли в мэрии, что здания не считаются аварийными. В конце 2020-го, когда в доме Кибальникова оставалось доделать оконный декор, городские власти объявили, что оба объекта снесут.

«Ничто не убивает инициативу так, как осознание бесполезности своего труда»,— говорит бывший координатор саратовского ТСФ Александр Ермишин. В этом сезоне волонтеры не брали новых объектов в Саратове.

Александр занимается собственным бизнесом — торгует шинами. Раньше состоял в партии «Яблоко». Ходил на выборы в гордуму независимым кандидатом. Возглавляет общественное движение «Жить здесь», участвует в экологических акциях — защищает ёлки на городских улицах, чистит загаженную канализацией речку Гуселку и т.д. Саратовскому начальству активист, выделяющийся на сером фоне заасфальтированной общественной и политической жизни, знатно надоел.

Спрашиваю Александра: возможно ли волонтерство, объединение людей сейчас, когда из-за разногласий по «украинскому вопросу» рвут отношения даже родственники? «Это всё шарахнуло по обществу, — мрачно кивает Ермишин. — Но в «Том Сойер Фесте» мы изначально группировались вокруг дела, а не политических идей. Рядом со мной работали товарищи в майках с Путиным. Когда люди вместе тащат и шкурят бревно, между ними завязываются другие отношения. Это сильнее, чем идеологические пристрастия. Мы разные, но мы живем на берегу загрязненной реки, ходим по разбитым тротуарам без деревьев. Это должно нас объединить. Наверное, государство этого опасается.

Подозрения вызывают и экскурсоводы. Вдруг они не то и не так, как надо государству, рассказывают людям. Потому и был принят закон об обязательной аттестации…

Бизнес или желание поделиться знаниями?

Саратовец Максим Музалевский возит горожан в Поповку почти десять лет. Его проект «Саратовская фототропа» работает в сфере авторского туризма — это рассчитанные на небольшую аудиторию экскурсии, участники которых знакомятся с неочевидными достопримечательностями.

«Представьте человека, который интересуется резными наличниками. Это, например, я. Нахожу село, где есть пять удивительных наличников. Собираю 20 человек, которые хотят это увидеть, и мы едем. Такой маршрут не поставишь на поток, крупным агентствам это не подходит», — объясняет Музалевский.

По наблюдениям собеседника, такие поездки становятся всё более популярными, этому сегменту туристического рынка почти не помешала пандемия. «Нас подкосит новый закон об обязательной аттестации экскурсоводов», — опасается саратовец.

Законопроект начали обсуждать в Госдуме в конце 2019 года. Представители крупных турфирм поясняли, что новый документ поможет бороться с нелегальными гидами.

Государственные мужи усмотрели в законопроекте свой интерес. Депутат Госдумы Борис Пайкин уверял, что идет «планомерный захват отечественного рынка иностранными гидами-переводчиками, при этом зарубежные туристы получают искаженное представление об истории и культуре России в произвольном трактовании». В первой редакции документа говорилось об утвержденных маршрутах и технологических картах ведения экскурсии — нечто подобное существовало в советские времена.

Закон вступил в силу в июле.

Такие комиссии в каждом регионе создадут «исполнительные органы в сфере туризма». В Саратовской области туризмом ведает отдел регионального министерства культуры. Комиссия пока не создана. Каждые пять лет аттестацию нужно проходить заново.

Экскурсовод сможет работать только в регионе, комиссия которого его аттестовала. «Но, например, у меня есть маршрут по наличникам, который проходит через Саратовскую, Ульяновскую, Нижегородскую, Ивановскую, Воронежскую область. Мне придется сдавать экзамены во всех регионах или маскироваться?» — задается вопросом Максим. 

По подсчетам министерства экономического развития, в России работают около 8 тысяч профессиональных экскурсоводов и гидов. «Люди, которые принимали закон, считают, что экскурсии — это бизнес. Но для многих это —возможность поделиться знаниями. Форма сохранения исторической памяти, —рассказывает Музалевский.

Скорее всего, ниточка передачи знаний о прошлом этого села прервется».

Сельские хроники Поповки

С точки зрения ревнителей единственно верного понимания отечественной истории, прошлое Поповки возмутительно противоречиво.

«Здесь никогда не было крепостного права. Земли в междуречье Волги и Терешки принадлежали Чудову монастырю, жители платили оброк. С 18 века крестьяне стали государственными»,— рассказывает хвалынский историк Алексей Наумов.

Накануне Первой Мировой в Поповке жило больше двух тысяч человек. Треть населения составляли раскольники. В урочище Черемшаны под Хвалынском находились восемь старообрядческих монастырей. В уездном городе больше половины жителей придерживались старой веры.

«Хвалынский край был бунтарским, — говорит Наумов. — Многие жители ездили на заработки в Баку, где действовали большевистские ячейки. Домой они привозили революционные идеи. Известно, что на промыслы ездил, например, отец Михаила Суслова. Семья Сусловых жила в селе Шаховское, которое тогда входило в Хвалынский уезд».

В 1920 году в Саратовской губернии случился неурожай. Но показатели продразверстки не уменьшили. Из сел вывезли даже семенное зерно. В 1921-м посевные площади упали на 40 процентов. По официальной статистике губернского экономического совещания, только 25 процентов сельскохозяйственного инвентаря находилось в исправном состоянии. Ремонт не делали, так как не хватало запчастей, а квалифицированную рабочую силу уже в течение шести лет забирали на фронт. 

На юге в Ровенском районе захватил власть штаб «Революционных войск голодающих и угнетенных крестьян». На востоке в дальнем Заволжье — Озинках и Дергачах войну местным начальникам объявили бывшие красные командиры, собравшие собственные вооруженные формирования. В западных районах Саратовской области появились тамбовские «антоновцы». На севере Хвалынск был захвачен «повстанческой армией» казака Федора Попова, которая с боями перемещалась по огромной территории от Дона до Самарской губернии. В «армии» было 9 тысяч человек.

Губернские власти паниковали. «Неимение сил не только кавалерийских, но и пехотных дает бандам возможность разгуливать в любом направлении. Саратовская губерния для Республики во всех отношениях будет потеряна»,—телеграфировали в Москву губком РКП (б), губисполком и губчека. «Саратову надо помочь из Москвы архиэкстренно», — ответил Ленин.

В 1925 году в Хвалынском уезде побывал американский журналист Альберт Рис Уильямс. В начале голода он вместе с женой приехал в Россию, чтобы снять фильм и помочь пострадавшим. «Уильямс был очарован советской властью», — отмечает Наумов. Американец путешествовал по российской провинции шесть лет, собирая материал для книги о влиянии новой власти на жизнь крестьян.

В библиотеке Колумбийского университета в Нью-Йорке Алексей нашел неопубликованный репортаж Уильямса из Поповки. Журналист описывал, как на Николу Зимнего у церкви проводились кулачные бои стенка на стенку с соседней деревней.

В 1930-е годы местных крестьян не только раскулачивали, но и преследовали за веру.

«Мой прапрадед из села Сосновая Маза успел продать дом и корову. Уехал в Москву, строил метро. Прабабка рассказывала, что за его семьей из села поехали многие. В Москве образовалось землячество, которое существовало десятилетия», — рассказывает Наумов.

В детстве Алексей приезжал на каникулы в поселок Северный под Хвалынском. Старожилы рассказывали, что разрушенная усадьба когда-то принадлежала доброму барину, но не знали даже фамилии. Еще школьником Наумов начал разыскивать информацию об этом человеке, поступил на истфак. Забытым барином оказался граф Александр Медем.

Александр Оттонович получил блестящее юридическое образование. Но сразу после университета с молодой женой уехал из Петербурга в хвалынское имение. Развивал передовые для того времени агротехнологии, закупал молотилки, построил водонапорную башню, сыродельню, паровую мельницу в неоготическом стиле и церковь в стиле модерн—это редкость для храмовой архитектуры.

Во время Первой Мировой граф возглавлял врачебно-питательный отряд Всероссийского земства. Не брал в руки оружия, но находился на передовой. После революции Медем отказался уезжать из России и в 1931 году умер от туберкулеза в тюремной больнице.

Наумов написал о Медеме диссертацию, две книги и снял документальный фильм. Об истории Хвалынска — городка, в котором осталось 12 тысяч жителей, — Алексей может говорить часами.

«Люди не читали старых доносов»

«Почему в маленькой Поповке никто не помнит, как звали хозяев дома, кто его расписал, куда все они делись? Да потому что за это убивали!» — взрывается Голицын. Алексей — саратовский журналист, он единственный в регионе занимается архивными исследованиями по репрессированным. «Если ты помнил, кем был твой дедушка, — это фактор риска для всей семьи. Потомки выживших с детства понимали: меньше знаешь—крепче спишь».

Алексей редактирует саратовский журнал «Волга». В 2014 году в редакцию принесли рукопись—воспоминания местного литератора о культурной жизни Саратова 1930-х годов. «Я должен был написать комментарии. Видел в тексте имя—и понимал, что ничего не слышал об этом человеке. Следующее имя—тоже никакой информации! Я начал копать»,—вспоминает Голицын.

Выясняя судьбу героев, Голицын пошел в архив ФСБ. За восемь лет нашел и прочитал больше 20 уголовных дел.

В 2021 году Алексей выпустил книгу о репрессированных саратовских художниках. «Мне не удавалось найти сведения всего по двум. И вот в конце лета я получил дело одного из них—Якова Вебера!». Вебер жил в селе Мюльберг (сейчас — Щербатовка). Попал под раскулачивание, так как у художника был наемный работник—подмастерье, который смешивал краски. 60-летнему живописцу дали 10 лет лагерей. Позднее наказание смягчили до пяти лет ссылки. Вебер вспоминал: блатные в бараке считали, что он не жилец, и уже разыграли в карты его золотые коронки.

По закону прочитать уголовное дело репрессированного могут только его родственники. Голицын разыскал потомков Вебера в Германии. ФСБ сочло, что не сходятся сведения в документах 1896 года, подтверждающих родство. Родственная линия нужной степени близости нашлась в Нижнем Новгороде. Оказалось, что внуку художника—78 лет и он не выходит из квартиры, опасаясь ковида. Саратовец из своего кармана оплатил вызов на дом нотариуса, чтобы пожилой человек мог оформить доверенность.

В архиве ФСБ нельзя ксерокопировать материалы. Разрешено делать выписки от руки. «На машинке напечатано только обвинительное заключение для тройки. Остальное писал следователь, имевший, как он сам указывает, «нисшее образование». Много ли разберешь и перепишешь за час? Я попросил разрешения пользоваться фотоаппаратом. Нельзя. А диктофоном? Мне ответили: в здание управления запрещено проносить нелицензированную технику. А какая лицензированная?.. Там, видимо, поняли, что этот псих не отстанет никогда. И прислали мне копии дела Вебера по почте, лишь бы больше не приезжал. Всего пять лет ушло».

Спрашиваю Голицына, зачем ему это надо? «У меня что, выбор есть? —усмехается он. — Кроме меня, это делать никто не будет. А я уже знаю механизм, и настырность появилась».

Алексей рассказывает, как в этом году случайно понял,

«Не знаю, на чем основана моя уверенность, но думаю: если мы будем знать о людях, которых лишили жизни по прихоти государства, о том, как именно это происходило, это не повториться», — говорит Голицын. Он напоминает, что с 1934 года политические дела, в отличие от уголовных, рассматривали без адвокатов и свидетелей, с немедленным исполнением приговора. Самое длинное судебное заседание из тех, протоколы которых он читал, длилось 20 минут. Самое короткое — десять.

Как говорит исследователь, «доносчиком мог быть кто угодно»: «Корыстных стукачей, которые пытались добиться личной выгоды, было немного. В основном, люди действовали из страха, ведь существовала статья о недонесении, и из-за веры в государство. Никто не допускал мысли, что государство может творить зло».

Чтоб и не читали, судя по всему, и нужна аттестация — экскурсоводов, например, для начала, а потом — и учителей истории…