Ничего личного, только… индустриализация

Нагляднее всего это экономическое неравенство в СССР проявилось во время голода 1932–1933 годов — одной из самых страшных гуманитарных катастроф XX века, унесшей жизни от 5 до 8 млн человек. Огромное количество жертв голода во многом было вызвано тем, что формально равные советские граждане были неравны в доступе к продовольствию. Вместо того чтобы помогать всем нуждающимся, государство разделило голодающих на группы в соответствии со степенью полезности для себя. Небольшому числу привилегированных оно действительно помогло, зато остальным предоставило заботиться о себе самим.

Неравенство прямо вытекало из политики индустриального прагматизма, последовательно проводимой руководством СССР в 1930-е годы. Несколько упрощая, индустриальный прагматизм — это принцип приоритетного снабжения продовольствием и другими товарами тех, кто непосредственно работал на главный советский мегапроект 30-х годов — индустриализацию.

В начале 30-х годов в СССР существовала сложно устроенная карточная система, делившая общество на множество более или менее привилегированных групп в отношении доступа к продовольствию. В самом благоприятном положении были городские индустриальные рабочие, ниже их по рангу стояли городские служащие, еще ниже — сельские служащие и работники совхозов. Отдельно снабжались номенклатура, армия, милиция и т.д. В самом низу пирамиды находились колхозники — им карточек не полагалось вообще.

они могли получить по карточкам мясо, рыбу, яйца и масло. Рабочие, отнесенные к самому последнему — третьему — списку, не получали по карточкам вообще никаких продуктов животного происхождения (последние стали дефицитом после коллективизации, поскольку поголовье скота сильно сократилось). В теории эти продукты должны были выдаваться за счет не государственных, а местных фондов, однако в реальности в начале 30-х не всегда можно было отоварить даже хлеб и крупу.

Историк Е.А. Осокина точно и остроумно сформулировала суть карточной системы 1931–1935 годов: «Кто не работает на государство, тот не ест». Как будет показано ниже, иногда это было буквально так.

Продовольствие как орудие твердой дисциплины

В законченном виде идея использования продовольственного пайка в качестве орудия поощрения и наказания была воплощена в ГУЛАГе. Т.н. система Френкеля (см. сноску 1) впервые была опробована в конце 1920-х годов на Соловках, а в начале 30-х распространилась на все лагеря Советского Союза. Суть ее была проста: питание заключенного ставилось в зависимость от выполнения им нормы. Например, существовали «штрафной», «гарантированный», «трудовой», «ударный» пайки. Количество выдаваемых продуктов могло меняться, но принцип всегда был одним и тем же: невыполнение нормы влекло ухудшение питания. В самые плохие годы пайки были настолько малы, что не покрывали даже физиологических затрат организма. Получался заколдованный круг: чем хуже питался заключенный, тем хуже он выполнял норму, поэтому снова получал минимальный паек и снова не выполнял норму и т.д. «Система Френкеля» была одной из причин высокой смертности в ГУЛАГе.

Тот же самый принцип был применен и в 1932–1933 годах. Если мы заглянем в постановления Политбюро о предоставлении нуждающимся продовольственных ссуд (см. сноску 2), мы встретим там стандартную формулировку: «Отпустить 200 тыс. пуд. зерна (рожь) <…> на продовольственные нужды рабочих совхозов, МТС, МТМ [машинно-тракторных мастерских], а также партийного и беспартийного актива нуждающихся колхозов». Хотя позже, весной 1933 г., Политбюро уже не уточняло, кому именно предназначается помощь, местные власти уже усвоили мысль, что продовольствие полагается далеко не каждому. Так, после выделения Северному Кавказу крупной ссуды местные власти даже выпустили специальную брошюрку с инструкциями о том, как следует распределить эту помощь. Содержание брошюры было в высшей степени примечательно:

Иными словами, помощь оказывалась не всем нуждающимся («уравниловка»), а только тем из них, кто отрабатывал ее в колхозе. Исключение, правда, составляли дети, которых было положено подкармливать отдельно («подкармливать», впрочем, слишком громкое слово: по инструкции детям в день выдавалось только 100–150 г хлеба). Результаты такой политики не заставили себя ждать. Советский активист, знакомый с положением на Северном Кавказе, писал: 

В Республике немцев Поволжья хлеб выдавали буквально в соответствии с «системой Френкеля»: те, кто перевыполнял планы сева, получал 150-процентный паек, а те, кто недовыполнял, — 50-процентный. Сильно отстающие хлеба не получали, а в выходные дни хлеба не полагалось вообще никому (см. сноску 4).

Из единоличников помогали только тем, кто выполнял план по севу, а за провинности помощи тут же лишали. В Украине партийное начальство требовало оказывать продовольственную помощь в первую очередь «колхозникам, имеющим большое количество трудодней и оказавшимся в связи с плохим хозяйствованием или неправильным распределением результатов хозяйствовании без хлеба, и семьям красноармейцев (как колхозников, так и единоличников)». И только во вторую очередь ее получали колхозники и единоличники, находящиеся «в исключительно тяжелом положении» (учитывая ничтожный размер ссуды, о чем речь пойдет ниже, понятно, что им не хватало).

Председатель украинского ГПУ Балицкий (ведь голод — дело особой политической значимости) приказал своим подчиненным следить, чтобы «отпускаемая из государственных и местных ресурсов продовольственная помощь была бы оказана действительно нуждающимся и в первую очередь колхозникам с большим количеством трудодней, бригадирам, трактористам, семьям красноармейцев, колхозникам и единоличникам». Однако, уточнял он далее, следует помогать только тем единоличникам, которые пожелают вступить в колхозы или заключат контрактационные договоры с совхозами. А вот «нетрудовой или паразитический элемент — спекулянты, кулаки, люди без определенных занятий, упорно не желающие работать» ничего не получают и подлежат выселению на Север.

Обком Днепропетровской области в феврале 1933 года призвал местных партийных работников «не возлагать особенных надежд на получение продовольственной помощи из области» и «не потакать в собственной среде и среди колхозников иждивенческим настроениям» (уже к марту в области насчитали 1700 умерших от голода). Поэтому помощь была положена только добросовестным колхозникам, выработавшим 350–400 трудодней, а прочим нуждающимся предлагалось «самоснабжаться», отыскивая ямы с зерном, спрятанным кулаками от хлебозаготовок. Счастливец, обнаруживший такую яму, мог претендовать на 10–15% найденного. Спасение голодающих должно было стать делом рук самих голодающих.

На этом фоне необычным гуманизмом выделялась Киевская область: в феврале партийные органы, еще явно не понимая масштаба проблемы, требовали помогать всем нуждающимся без разбора и «до 5 марта ликвидировать все случаи опухания и поднять на ноги всех, пришедших в полную нетрудоспособность от истощения».

Увы, из этого благого начинания ничего не вышло: в марте Киевский облотдел ГПУ подсчитал, что по области к тому времени от голода уже скончалось 12 801 человек. Более того, 

В июне киевские власти уже действовали так же, как и везде по стране: усиленное питание полагалось только тем, кто работает, а те, кто после получения помощи работать отказывался, больше ничего не получал (см. сноску 6).

Цели и средства

Таким образом, целью государственной помощи в 1933 году было не предотвращение голода и голодных смертей, а обеспечение весеннего сева (что, в общем-то, власти не слишком скрывали). Если на продовольственные ссуды, по официальным данным, в 1932/1933 году было выделено 330 тыс. т зерна, то на семенные — 1270 тыс. т.

В первую очередь власти, особенно местные, использовали ссуды как инструмент поощрения и наказания: поощрялись те, кто хорошо работал в колхозах и исправно выполнял задания по весеннему севу, а наказывались единоличники (за то, что не вступают в колхозы) и плохо работающие колхозники. Кроме того, власть поддерживала отдельные группы населения, чья лояльность была для нее важна (семьи красноармейцев), а также тех, кто непосредственно был занят в государственном секторе, т.е. совхозы, МТС, МТМ, и вездесущий совпартактив (колхозы формально не были государственной собственностью). Предоставление помощи зависело не от того, насколько в ней нуждался человек, а от того, насколько его считало ценным государство — тот самый принцип индустриального прагматизма в действии.

Из этого правила было мало исключений, но справедливости ради нужно упомянуть и о них. В большинстве документов в отдельную категорию выделялись дети: их пытались кормить лучше, например, выдавать молоко. В Киевской области каждый ребенок ежедневно должен был получать полстакана молока. Иногда что-то перепадало и больным, но ресурсы, выделенные на эту цель, были слишком скудны. В той же Киевской области предписывалось делить истощенных колхозников, попавших в больницы, на больных и выздоравливающих и «значительно улучшить питание последних, с тем чтобы как можно скорее выпустить их на работу» (в документе не говорится, за счет кого следует улучшить питание, но, учитывая дефицит хлеба, все довольно очевидно (см. сноску 7).

Достаточно ли было 330 тыс. т зерна, выделенных государством на продовольственную помощь? По переписи 1926 года, население РСФСР составляло 101 млн человек, а УССР — еще 29 млн. Предположим, что в помощи в 1933 году, по самой скромной оценке, остро нуждалось 10% населения в РСФСР и 25% в УССР, — получается 17,3 млн нуждавшихся. Поскольку голод был и в других республиках СССР, увеличим эту цифру до 20 млн. Таким образом, если бы помощь делилась на всех равномерно, то на одного человека все равно пришлось бы не более 16,5 кг. При блокадной норме 250 г в день можно было протянуть на этом пайке два-три месяца. Еще одна характерная деталь: часть помощи местные власти попросту разворовали.

Для сравнения: царское правительство во время голода 1891–1892 годов закупило и раздало в ссуды голодающим 57,8 млн пудов зерна (950 тыс. т), т.е. почти в три раза больше, чем в 1932–1933 годах. И это при том, что в деревне оставались собственные запасы (в 1933 году, после хлебозаготовок, — уже нет), существовала частная благотворительность (в 1933 году отсутствовала как класс) и, наконец, никто не запрещал крестьянам уехать из деревни и найти какую-нибудь временную работу в более благополучных губерниях (советская власть запретила и это).

Можно ли было дать голодающим больше хлеба? Несомненно. В 1930/1931 году СССР экспортировал 5,8 млн т зерна, в 1931/1932-м — 4,8 млн т, и даже в 1932/1933 году — 1,4–1,6 млн т. Если бы Политбюро за счет урезания экспорта создало резерв хотя бы в 1 млн т, это, без преувеличения, спасло бы миллионы жизней. Но даже и без того в стране было достаточно зерна, только тратилось оно на что угодно, кроме помощи нуждающимся. Например, на производство пива и водки в 1932/1933 году ушло 1,2 млн т (см. сноску 8).

Подведем итоги.

Справедливо утверждение, что голод не был искусственно спланирован с целью истребить ту или иную социальную либо этническую группу.

Но справедливо и то, что власти отнеслись к страданиям голодающих безучастно и сделали для спасения жизней гораздо меньше, чем могли бы.

При помощи голода власть желала преподать крестьянам жестокий урок, заставив нерадивых работать в колхозах и выполнять план. Вспомним знаменитое письмо Сталина Шолохову: «Уважаемые хлеборобы вашего района (и не только вашего района) проводили «итальянку» (саботаж!) и не прочь были оставить рабочих, Красную армию — без хлеба». Итог такой политики хорошо известен: миллионы смертей от голода. Конечно, в дальнейшем отношение к крестьянам смягчилось: во-первых, сопротивление коллективизации было окончательно сломлено, а во-вторых, Политбюро, посмотрев на последствия, решило, что еще одной такой гуманитарной катастрофы не хочет.