«Мы не хотим воевать»

«Все мужчины с 18 до 55 лет должны идти воевать, — пишет Елена из «ЛНР». — В начале мобилизации мужчин доставали из общественного транспорта, ловили на улице и приходили домой (носили повестки). Некоторые мужчины ходили на работу перебежками и в постоянном страхе, что их заберут. Через неделю некоторым мужчинам выдали бронь (знаю точно про тех, кто работает на заводах, в министерстве, на складах). Но бронь дали далеко не всем. Многие мужчины просто сидят дома уже три недели, на первых этажах ходят так, чтоб их не было видно в окне, пытаются вечером не включать свет. У меня лично так сидит парень дома и около 10 товарищей/знакомых. К тому же я живу в городе недалеко от линии (…) [боестолкновений]. Мы слышим уже три недели постоянные звуки обстрелов. Это очень страшно. Мы хотим мира!»

«Силой и обманом затолкали»

Сергей — студент выпускного курса Донецкого медицинского университета. 22 февраля ему и его друзьям позвонили из деканата и сказали, что их не призовут, что от университета в военкоматы уже разослали списки студентов-очников, и им нужно срочно туда явиться и просто забрать справки о том, что их нельзя призывать.

— Мои друзья пошли в тот же день, я решил пойти на следующий, что меня и спасло. Тех, кто явился «за справкой», сразу записали в «добровольцы». Вообще, я сомневаюсь, что деканат наш начал бы по личному желанию студентов обманывать. Скорее всего, все это было с подачи ректора Игнатенко Григория Анатольевича. А потом он выступал по местному телевидению и говорил, какие у нас студенты молодцы, добровольно пошли республику защищать.

— И что ты с тех пор делаешь?

— Прячусь.

— Дома?

— В другом месте, конечно. По прописке ведь могут прийти проверить, принести повестку.

— Ты уже четвертую неделю прячешься?

А вот сейчас, родственники говорят, опять на каждом углу стоят полицейские, всех проверяют, всех заворачивают сразу же, сажают в автозаки и везут к местам мобилизации.

— А что с твоими однокурсниками?

— Пока они были здесь, в лагере, мы переписывались. Условия там были отвратительные. Некоторым не хватало зимней формы и давали летнюю, мои друзья спали на бетоне до тех пор, пока их родители не привезли корематы и спальные мешки. Это мои три личных друга, и с ними были еще несколько сотен человек. Моим друзьям еще повезло, их отправили в медицинскую роту. А те ребята, которые позже шли (которых затащили обманом или запугали), их отправили уже кого в артиллерию, кого в снайперы. Вот, например, в Горловке в медроте шахтеры, и студентов-медиков отправили просто вояками обычными. Естественно, им сначала сказали: это будут просто сборы, но уже через пару дней стало известно, что их отправляют кого в Херсон, а кого под Мариуполь.

— Какого вы все примерно возраста?

— 22–23 года.

— Сейчас с ними есть связь?

— Они иногда своим родителям умудряются как-то весточку отправить. Как я понял, они где-то там нашли телефон и отправляют весточки. Это буквально сообщения по три секунды «Мы живы» и все, это вся информация.

— Какие у них настроения?

— Ну какие могут быть настроения, когда вас силой и обманом затолкали на (…)? То есть у нас никто этого не хотел, здесь нет добровольцев. Это все производится обманом, шантажом — людей шантажируют увольнением, отчислением из университетов, тюремным сроком, штрафом по 200 тысяч.

У одного призывника началось желудочное кровотечение, и его четыре дня никуда не отпускали. То есть его рвало кровью, а его никуда не отпускали. Говорили: ничего, жди. На четвертый день он начал умирать, его отпустили, их тогда уже начинали перебрасывать, как я понял. Ну а потом я получил информацию уже от знакомых, которые работают в больнице в том городе, где был этот лагерь: у них один призывник умер от желудочного кровотечения. Я не знаю, это тот же или другой, однако смерть была в больнице того города, где были сборы.

— Ты что-то знаешь о тех однокурсниках, которые участвуют в боевых действиях?

— Знаю только, что тех ребят, которых распределили на артиллеристов, снайперов, стрелков, — их кинули в Мариуполь. Одну мою однокурсницу на днях перебросили из ее отделения в хирургию к раненым. Там студент (но не нашего вуза) говорит, что из всех призывников, где они были, выжил только он.

«Никакой обещанной нам защиты не было»

«Я из «ДНР» и полностью подтверждаю проведение у нас мобилизации в добровольно-принудительном порядке, — пишет Виктория. — Моего близкого родственника забрали на фронт по повестке, так как он простой рабочий на госпредприятии, а таких, как известно, никто не спрашивает. Мы думали, что его вернут, так как у него две справки: одна по состоянию здоровья и вторая по уходу за больным человеком. Однако это не помогло. Он сутки провел под открытым небом в легкой одежде в ливень, а затем человека, который не служил, отправили неизвестно куда. 

С 10 марта он не выходит на связь. Возмущению как моему, так и всех жителей республики, нет предела. Ничего не говорят, связаться на данный момент никак нельзя. Родственник рассказал, что с ним были люди, у которых так же есть медицинские и другие справки о непригодности, но это никого не волнует. Их отправили защищать нас, но в то же время 14 марта был прилет в центр Донецка, в результате которого погиб 21 человек (туда не прилетало даже в 2014-м). И таких, как мы, много: простых рабочих… Мы просто надеемся, что получим хотя бы одно сообщение с текстом: «Жив, здоров. Скоро буду дома».

Хочется, чтобы хоть кто-то знал: война в ДНР не заканчивалась, и никакой обещанной нам защиты тоже не было».

Мы связались с Викторией. Она сообщила, что ее родственник находится «за пределами республик» и ничего о нем до сих пор неизвестно. По ее словам, началась следующая волна мобилизации: «На центральной автостанции моего города снова мужчин забирали просто из автобусов».

«Просто люди у власти сошли с ума»

Светлане 32 года, она говорит очень осторожно, сбивчиво. Чувствуется, что ей страшно.

— Не только в «ДНР» отношение, как к собакам. В «ЛНР» тоже вылавливают на улицах мужчин. Силой забирают. Люди напуганы, боятся выйти из дому. Реально страшно. Просто подходят, спрашивают твой возраст, сажают в бус и увозят. Ни о каких повестках речи вообще не идет. Беззаконие полное. После 18:00 страшно выйти на улицу. Стоят по микрорайонам и прям спрашивают у прохожих: «Возраст?», «Возраст?», «Возраст?». И тут же забирают.

Посылки наши доходят, но у них там тюремные законы, все это достается другим. Это какой-то кошмар. Страшно жить с таким отношением властей. Если человек отказывается от мобилизации, угрожают расправой на месте. Просто люди у власти сошли с ума. Это идиотизм.

— А в твоей семье кого-то забрали в армию?

— Нет. Мы тщательно пытаемся это предотвратить. Всеми способами.

— Кто-то есть, но он прячется?

— Естественно. А зачем? Это же совершенная глупость. Просто несусветная.

— Много таких, кто прячется?

— Конечно. Все, у кого есть возможность, прячутся.

— А почему люди прячутся?

— А зачем? Наши семьи все почти разделены пополам! Через линию [соприкосновения Украины и «ЛДНР»] через эту! Все, кого туда посылают, — у них дети, например, живут через бугор (они их вывезли туда, дети в институты поступили там). А сейчас пап всех мобилизуют, чтобы они пошли туда, на своих детей? Это же глупости! Абсурд ситуации! Некоторые знакомые похватали инсульты-инфаркты, даже не доехав туда. И, конечно, многие прячутся.

— А были те, которые хотели идти?

— Да. Всегда есть идейники. Без них не бывает. Это естественно. Но это меньшинство. Я, конечно, сейчас рискую, когда с вами говорю. Мы все в страхе. Вообще по улицам в основном ходят женщины. Мужчин очень мало. Мы как в клетке. Зашуганные, запуганные. Всем страшно. Все очень боятся всего.

— Есть какое-то сопротивление в народе?

— Нет! А как? Как сопротивляться вооруженным людям? Вчетвером пришли домой — вчетвером! с оружием! — как ты будешь им сопротивляться? Никак. Какое сопротивление?! Конечно нет. Все хотят жить.

— А женщины что-то делают?

— Женщины работают за всю семью. А что можно? Что мы сделаем? Вот у меня маленький ребенок — что я сделаю? Я хожу на работу. Мне ж нужно тоже как-то жить. Ехать некуда. Было куда ехать. Там, куда было ехать, сровняли с землей просто весь город. Поэтому всё. К сожалению, нет такой свободы — выбора, слова.

— Этот город на территории Украины?

— Да. Ужасно. Мы просто все ждем, когда это все закончится уже. Это какой-то маразм. Тогда, в 2014-м, как-то все раз — и начертилась линия. 

«Как будто они пленные или тюремные заключенные»

Ольга пишет из Донецка. Она считает, что все, что происходит, незаконно, и просит распространять информацию:

«Это все правда, и ситуация очень плачевная, страшная и ужасная. Мужчин забирают на улице, снимают с автобусов, останавливают машины, приносят повестки в ЖЭК, университеты, на рабочие места. Везде пишется информация, что все добровольцы, но заставляют идти в военкомат под угрозой увольнения с работы, отчисления из университета или уголовной ответственности. Моему жениху и другу пришли повестки, позвонили из ЖЭКа и сказали срочно забрать — или уголовная ответственность. Мой жених пошел в военкомат по повестке 26.02.22. 

В первый день им выдали форму и обувь, отвезли в школу города Иловайск, спали на полу, по полдня просто стоят на улице, на морозе, первые несколько дней не кормили, после давали пару раз в день немного еды, горячей воды нет, холодная не всегда, людей очень много, туалета нет, яма на улице, отношение зверское, многие парни заболевшие, по ночам грузили машины. 

Один раз молодой человек не сбросил [телефон], и я слышала разговор с ними от лица какого-то командира, как будто они пленные или тюремные заключенные, это было страшно слышать и понимать, что все происходит у тебя на родине с гражданами. Многим парням и мужчинам становилось плохо, их забирала скорая, так как даже не проверялись болезни. Один молодой парень говорил, что у него астма, все равно забрали, и в один день из-за условий он потерял сознание. Забирают с астмой, заболеванием сердца, плохим зрением и другими болезнями. 03.03.22 в 6.00 утра всех разбудили, выдали оружие, не всем даже выдали патроны, пользоваться не показали как, целый день стояли на улице под дождем, ночью их отвезли на ЖД-вокзал и посадили на поезд, там только один раз покормили, все уже неделю немытые, заболевшие, никому не говорят, куда и зачем везут, после отвезли в Херсон, и там связь оборвалась. Парень постоянно говорил, что отношение и условия просто кошмар, он бы много рассказал, но не может. Уже больше недели нет связи, непонятно, где и что с людьми. Обещали, что будет хотя бы обучение, в итоге молодых парней и мужчин забрали непонятно куда и зачем, но по сути можно догадаться. 

Отправка необученных в горячие точки — кто-то же за этим стоит и должен нести ответственность.

Страшно читать списки пленных, раненых и убитых… Страшно не знать, где они и что с ними. Нужно сохранить жизнь нашим мужчинам и молодым парням. В городе почти нет мужчин, остались только дети, подростки и старики, ситуация тяжелая, обстрелы продолжаются, а семьи остались без силы, защиты и помощи».

«Желать друг другу смерти — это очень низко»

Екатерина родом из небольшого поселка, который находится, по ее словам, «на временно неподконтрольной территории Украины», хотя официально в России принято говорить «ДНР». Мобилизация в поселке началась 19 февраля.

Забрали ее отца. Вот что она рассказывает:

«Их привезли в военкомат, определили в противотанковый взвод, первую ночь они ночевали в здании техникума на полу. 23 февраля их перевезли в другой город, поселили в общежитии, в котором на 500 человек было два туалета без смыва, с водой тоже были проблемы, к вечеру их покормили. Через день-два их перебросили в (…), село возле Волновахи, там они были несколько дней. Их никто не кормил, как рассказал папа, они словили гуся и сварили из него суп. Вместе с ним в том селе было 70 человек из нашего поселка. Мужчины стали болеть, жены собирали им посылки с теплыми вещами, едой и лекарствами, эти посылки долго не могли к ним доставить. 5 марта он перестал выходить на связь, неделю связи с ним не было. Вторую посылку он не получил, потому что его взвод перебросили в другое место. Через неделю он написал, что жив, сказал, в каком месте находится. Связи с ним снова нет».

Забрали и ее 20-летнего брата, прямо с улицы в Донецке: «Его направили в Новоазовск, определили в снайперы. Нужно пояснить, что с детства у него проблемы со зрением и селезенкой, он не годен для службы. В данный момент его отпустили домой, так как он заболел пневмонией».

Мы созвонились с Екатериной.

— Ты знаешь, куда отправляют ваших родных и знакомых?

— (…) Сын нашей соседки под Сумами (ему лет 19–20), кого-то отправили в Крым, кого-то под Харьков. Женщины подняли панику, кто-то отправился в Донецк в комендатуру — узнавать, что да как. На следующий день к нам в поселок приехали люди из МГБ, провели «изъяснительную беседу», сказали, что гражданских не отправляют на передовую. И сразу же сменили начальника (не знаю, кто он по званию), которому подчиняются мобилизованные. Чтобы никто никому не звонил и ничего не рассказывал.

— А где сейчас твой отец, известно?

— Место дислокации постоянно меняется.

— Твой отец не прятался?

— Нет, он не прятался. (…) делает с людьми разное. В нашей семье тоже есть разногласия по политической теме. Понятное дело, что их не добровольно призывали. Я не могу за него отвечать, я не знаю, что он сейчас чувствует, связи у меня с ним нет. Но были те, кто не хотел. Есть те, кто до сих пор прячется. Очень много тех, кто прячется.

— Знаешь кого-нибудь?

— Когда твой брат выздоровеет, его заберут опять?

— Да.

— Он хочет или нет?

— Думаю, он не хочет. Мы на этот счет с ним не разговаривали. Дело в том, что он занимался журналистикой или, как я считаю, пропагандой своего рода, потому что там по-другому никак. Каких-то независимых СМИ там точно нет. И еще до всех этих событий, давно, мы с ним обсуждали это, и он, конечно, был в шоке и говорил, что это все ужасно — все, что они пишут. Он понимал, что нужно уезжать, что так продолжаться не может.

— Уезжать из республики?

— Да. В Россию.

— Интересно, что у тебя другие взгляды. Не такие, как у твоего отца. Какие настроения вообще в твоем поселке?

— Честно, по-разному. Но большинство, как мне кажется, не за Украину, если уж так прямо говорить. Есть те, кто все-таки хочет возвращения этих территорий обратно. Есть те, кто не хочет, их намного больше. Я сама была подвержена пропаганде. Когда в 2014-м началась (…), мне было 14 лет (сейчас мне 22). Мы там росли. Я не знаю, как мне удалось, конечно, свое мнение поменять. Я была ребенком, была в окружении взрослых, слушала, что они говорят, а это же все очень сильно влияет. Но все-таки как-то мое мнение поменялось.

— В России тоже много подобных разногласий, и в семьях тоже.

— Сейчас всем тяжело. У меня нет объяснения, как нужно действовать, как нужно думать. Я выбрала для себя свою позицию, свою точку зрения, и остальным стараюсь ее не навязывать. Я надеюсь, что это все равно когда-то закончится. И все восстановится, просто какой ценой… И общение восстановится. Я уверена, что многие в Украине понимают, что россияне не хотят этой (…).

Единственное, что меня сильно раздражает, это то, как люди, которые пережили это в 2014–2015-м, теперь желают остальным пережить. Я этого просто не понимаю. Как мамочки могут оправдывать убийство детей тем, что убили детей здесь? Как вообще это может укладываться в голове? Какая ты мать после этого? Может, это мой радикализм? Но я этого не понимаю. Желать друг другу смерти — это очень низко.

«Мы очень удивились этой эвакуации»

Гражданин «ДНР», 18-летний Виталий, сам чудом избежал мобилизации: как студента российского вуза его выпустили с территории «республики», где он был на каникулах, в Россию еще до 24 февраля. А вот его отца мобилизовали.

— Как тебе удалось выехать в Россию?

— На блокпосте (это еще до границы) нас всех вывели из автобуса, нас всего было несколько мужчин. Проверили документы. Я уже и не думал, что попаду в Россию. Думал, все. Но у меня была справка из российского университета, и я не состоял на учете в военкомате. Я выехал. Остальных не пропустили.

— Как забрали отца?

— На шахту отца сразу пришло 400 повесток. А мой отец — офицер запаса. Год назад его вызывали на военные сборы, у нас в «ДНР» это абсолютно нормальная процедура: кому угодно могла прийти повестка, и нужно явиться в военкомат, тебя дней на пять отправляют куда-то на полигон и чему-то учат. Сейчас пришла такая же повестка, как год назад. 20 февраля отца забрали.

На улицах мужчин тоже прямо хватали. Искали с полицией. В моем городе, в моем доме за соседом снизу пришли с полицией. Такая мобилизация — очень принудительная. Она проходит у нас очень беспощадно. Не берут только очень «важных» мужчин. А так, кто не сумел спрятаться, всех берут.

— Куда их отправляют?

— Мы до последнего надеялись, что людей, которых мобилизовали, не кинут на (…) [в зону боевых действий]. Это обычные рабочие, шахтеры. Но неделю назад выяснилось, что в Мариуполе погибло [называется цифра, которую мы не можем подтвердить] человек в какой-то роте, которая состояла именно из мобилизованных.

— Как вы это узнали?

— У нас маленький городок. Все друг друга знают. У нас как по сарафанному радио сразу разлетается информация. Вот муж маминой подруги как раз был в Мариуполе, прям вот в этой самой роте. Ну вот митинг в Донецке как раз должен был быть по этому поводу — чтоб не отправляли мобилизованных (…) [в зону боевых действий].

И тут в центр Донецка прилетела «Точка-У». Никто не понимает, откуда она взялась, кто ее выпустил, но говорят, что целью этого снаряда был как раз митинг возле администрации нашего президента Пушилина.

Некоторых наших мобилизованных отправили (…) на какие-то учения. И пару дней назад многие из этих мужчин стали звонить своим родственникам с территории Украины… Страшно, когда обычных рабочих отправляют в мясорубку. Роте отца выдали винтовки Мосина (это оружие, которое разработано в 1891 году!). А сначала им раздали оружие, но не раздали патроны.

— Ты знаешь, где сейчас твой отец?

— Он находился в Волновахе. Там они стояли на дежурстве, следили за порядком. Но несколько дней назад их передислоцировали обратно на территорию «ДНР». И, несмотря на то, что они не участвуют в боевых действиях, у них в батальоне уже четыре 200-х и несколько 300-х — эти люди подорвались на минах, на растяжках.

— Когда началась эвакуация людей, вы предполагали, к чему это ведет?

— В моем окружении никто не эвакуировался. У нас у всех есть квартиры, работа, платят (на тот момент платили) нормальные деньги. У людей все было нормально. Мы очень удивились этой эвакуации в нашем городе, потому что все было тихо. 

Еще до этих событий, когда стала появляться информация, что в Донецке что-то взорвалось, потом на границе, в Белгородской области, обстреляли какой-то сарайчик, люди понимали, что это какие-то провокации. Например, взорвали машину возле Народной думы «ДНР» — просто пустая машина, одна на парковке, вдруг взрывается, и это подается федеральными каналами как полнейший ужас и террор. Когда я смотрел на все эти наигранные взрывы, я думал, что сейчас они введут войска на территорию «ДНР» и «ЛНР». И все. И прекратят наши вялотекущие боевые действия, которые длились восемь лет. Но мы не могли представить, что начнется (…).

Когда меня высадили из автобуса на границе, я даже не был напуган. Думал, ну отправят на учения на территории «ДНР», вот и все.

— Какие настроения в твоей семье?

— Мы стараемся не унывать. Мы помним 2014 год. Тогда не было ни воды, ни света, в магазинах ничего нельзя было купить. Сейчас все-таки какие-то сбережения есть, как-то получается жить. Когда отец попал в Волноваху, мы стали переживать — это ведь уже не территория «ДНР». Но он не участвовал в боевых действиях. Мы надеемся, что скоро его демобилизуют. Мы подбадриваем друг друга. Мама пьет успокоительные. Я тоже вот заканчиваю курс успокоительных.

— Ты помнишь 2014-й?

— Тогда мне было 10 лет, родители успели вывезти меня в Россию. Отец находился тогда в квартире один. В июле и августе были бомбежки, которые нас коснулись. И даже осколок снаряда попал к нам на балкон. Вот отец там два месяца жил без света, все время спускался в подвал (нам повезло с планировкой дома, у нас подвал прямо под нашим подъездом), обкладывал мягкими игрушками кровать, чтобы его не порезали стекла, если они вылетят. В 2015-м все как-то остановилось, и я вернулся. Я помню, как, возвращаясь, мы видели село, которое почти полностью было разрушено — это был ужас. И потом еще несколько лет, когда я приехал в «ДНР», у меня были постоянные тревоги.

Я считаю себя русским, хотя у меня отец украинец. Сейчас ощущать себя русским тяжело. Многие люди в мире плохо стали относиться к русским… Потому что они думают, что обычные люди принимают какое-то участие в этом, как-то инициировали это, что ли. Это не так.