*** 

Село Каракокша, Чойский район Республики Алтай. Помощник председателя и главный спикер «Туба калык» Таир Бодрошев привез нас на турбазу «Радуга». В деревянном домике ее хозяин и глава общины тубаларов Чойского района Валерий Чепконаков в камуфляжном комбинезоне как раз вскипятил воду и предлагает чай из собранных в тайге трав. На столе алтайский мед, талкан (мука крупного помола из ячменя) и другие угощения.

Усевшись на стул, Бодрошев, мужчина средних лет с крупным и немного наивным лицом, делится с товарищами своими ощущениями от жизни с меткой «иноагента».

— Особо опасен, — шутит Чепконаков.

— Не подходить! — откликается Бодрошев.

— Вы с ним общаетесь теперь вообще? Все-таки «иноагент»… — вмешиваюсь я в дружескую беседу.

— Да какие они «иноагенты»? Но у нас сейчас любой, кто против «Единой России» слово скажет, тот сразу — сепаратист и «иноагент». Сейчас такая тема идет, — отвечает мне еще один участник чаепития, глава семейно-родовой общины «Альбаган» Андрей Карасев. — Мы, тубалары, отстаиваем только свои интересы — сохранение нашей исконной среды обитания, — а в политику не лезем.

Тубалары — тюркоязычный народ, живущий в северной части Республики Алтай. По последней переписи 2010 года, численность тубаларов составляет почти 2 тысячи человек, большинство которых проживает в селах в Чойском и Турочакском районах, а еще около 100 человек — в столице региона Горно-Алтайске. «Тубалары — это лесные люди (йыш кижи). Мы собираем ягоды, колбу (черемшу), травы, кедровый орех, сушим грибы, охотимся и рыбачим, потому что, кроме тайги, рек и воздуха, у нас ничего нет», — объясняет Бодрошев, уточняя, что в последнее время тубалары начали осваивать и новое для себя направление — этнотуризм.

Священный кедр

Пока Бодрошев везет нас на своей старой «легковушке» в Чойский район — «вотчину тубаларского народа», где жили его предки и до сих пор живут многочисленные родственники, он рассказывает, что сначала не поверил в то, что «Туба калык» признали «иноагентом». «Я подумал, что фейк, но залез в интернет и убедился, что наша организация попала в реестр. Недолго думая, сразу поехал в Управление Минюста по Республике Алтай, чтобы узнать, почему это произошло», — рассказывает тубалар. 

На месте ему пообещали дать комментарии в течение нескольких дней, но практика показывает, что ждать объяснений можно долго.

«Я думал, что у нас общество давно прогнило, думал, как крысы все побегут [от «иноагентов»], и хотя есть те, кто спрашивает, куда мы деньги дели, многие люди нормально отнеслись. Еду тут с горы, а мне сигналят и говорят в шутку: «Молодец! Где твои доллары? Где твой Land Cruiser? Я отвечаю: «Сейчас из ремонта заберу только», — со смехом рассказывает Бодрошев. 

Когда мы сворачиваем с федеральной трассы на Каракокшу, Бодрошев почти сразу замечает самосвал, груженный стволами кедра, и очень раздражается: 

Для большинства тубаларов кедр — это священное дерево, которое в принципе нельзя рубить. Старейшина тубаларского народа Анастасия Тодожокова рассказывает, что в детстве мама ей даже не разрешала ломать кедровые ветки. «Дома мы, живя в кедровой тайге, не строили из кедра, только из пихты. Кедр был только для того, чтобы шишки собирать. К нему было негласное отношение как к божеству. Мой племянник Володя, охотник, до сих пор делает на горе благопожелание кедру, говорит, что только тогда что-нибудь попадается», — говорит она.

А во-вторых и в главных, кедр — основной источник пропитания для местного населения. Целые деревни (включая их русских жителей) на Алтае выживают именно за счет кедрового ореха, который собирают в лесу. Килограмм ореха можно продать за 300–400 рублей, а в урожайный год (раз в 3–5 лет) одна семья может заработать до миллиона рублей или, по крайней мере, заработать на машину, говорят местные жители. «Когда сезон, тубалары такие деловые становятся, всюду на такси ездят», — смеется Бодрошев.

При этом кедр — ценная и дорогая порода дерева, за которой охотятся все лесозаготовители. В последние годы вырубка кедра в Республике Алтай достигла таких масштабов, что в 2019 году были запрещены любые рубки в орехово-промысловой зоне (сплошном кедровом лесе или, как выражаются местные, «кедраче», где местные жители собирают орех).

Бодрошев по дороге в Каракокшу несколько раз останавливает машину и предлагает прогуляться вглубь леса по одной из множества уходящих туда дорог, явно раскатанных грузовиками. Он уверен, что на делянах (выделенный участок для вырубки леса) мы обнаружим срубленный кедр.

На одном участке рядом со штабелями пихты и березы (они ценятся гораздо меньше кедра) встречаем лесоруба, который очень удивляется, когда слышит, что мы ищем. «Кедр вообще нельзя рубить, — смеется он. — Чтоб посадили, что ли? Даже ветровал (упавшие от ветра деревья. — «Новая») боятся брать. Я в прошлом году взял почти 10 кубов ветровала, так на меня уголовное дело завели, два месяца таскали, но потом замирение сторон было».

— Врет он, что ли? — спрашиваю я Бодрошева, когда мы отходим подальше.

— Может, он лично и не занимается таким, но мы же видели КамАЗ с кедрой. Просто эти деляны, куда мы сунулись, оказались правильные, но на третьей точно попадем на кедр! — уверяет меня Бодрошев, хотя найти заготовленный кедр нам в тот день так и не удалось. 

«У нас были полевые обследования орехово-промысловой зоны летом, и мы обнаружили уходящую в ее глубь дорогу, которую расчищал бульдозером «Каракокша Лес» (местное лесохозяйственное предприятие, которое тубалары подозревают в нечистоплотности. — «Новая»). Зачем? Чтобы вывозить лес зимой! Мы пожаловались, и они от всего отказались, но ведь не сам же по себе бульдозер работал», — жалуется Тодожокова. Рубят и вывозят кедр всегда зимой, потому что по снегу проще добраться в труднодоступные участки тайги, да и обычные дороги на Алтае зимой ровнее, чем в теплый сезон.

Тайга не наша

Валерий Чепконаков, который был избран на должность главы чойских тубаларов всего семь месяцев назад, объясняет: «Наша цель — в первую очередь сохранение тайги, наших лесов, чтобы оставить первозданную природу нашим потомкам».

— А как этого добиться? — спрашиваю я.

— Ну как, — говорит Чепконаков. — Отстаивать!

Вместо Чепконакова отвечает чуть более искушенный в общественной деятельности и риторике Карасев: «В основном в судах!» У тубаларов из-за их малочисленности за каждое важное направление деятельности отвечает один человек: Карасев, например, бьется за признание Чойского района территорией традиционного природопользования (ТТП). «Сейчас территории для наших традиционных видов деятельности — рыболовства, охоты, сбора дикоросов — здесь нет. А статус этот не дает без разрешения местного населения ни продать лес, ни спилить, ни в аренду сдать. То есть это закрепит лес за жителями Каракокши», — объясняет глава общины «Альбаган».

По его словам, это также позволило бы местным официально собирать кедровый орех и продавать его не на черном рынке. 

На это закрывают глаза, хотя получается, что мы как бы у государства воруем, а ведь тут тысячу лет вообще-то наши предки орех собирали. А вот если бы был ТТП, то мы могли бы уже продукцию сертифицировать и открыто продавать», — мечтает Карасев.

Вся Каракокша кроме бюджетников, по словам Карасева, живет за счет тайги. Тубаларов здесь, кстати, немного (около 100 из 1500 человек). Да и сам Карасев на тубалара совсем не похож. «По маминой линии я тубалар, а папа — кержак, русский старовер, и хотя бабушка в 90 лет меня крестила, сам я — язычник», — рассказывает он.

В судах вера предков Карасеву не помогает, и он постоянно там проигрывает: за последние годы уже шесть или семь раз, он сам точно не помнит. «Мы судимся с администрацией из-за отказа в создании ТТП, и вроде закон на нашей стороне, он позволяет нам это сделать, [но не выходит]», — жалуется Карасев. Тодожокова рассказывает, что писала министру природных ресурсов Республики Алтай письмо с просьбой заложить участки для ТТП, но ей не ответили, а на решающее совещание по лесоустройству не пустили главу «Туба калык» Петра Бедушева.

Тубалары таким развитием событий не удивлены. Людмила Бодрошева (тетя Таира) из соседнего села Уймень объясняет: «В Чойском районе никто не даст Карасеву создать территорию традиционного природопользования. У нас тут основной лесной фонд, отсюда кормится полреспублики! Им это невыгодно. Где они тогда будут лес брать, как будут жить и карманы набивать? Поэтому они будут искать любые препоны, чтобы его отпинывать». Надо сказать, что в других регионах ТТП создавать потихоньку начали.

Карасев опасается (и вполне обоснованно), что мораторий по рубкам в орехово-промысловой зоне изменят, поэтому и добивается создания ТТП. «В элитных кругах очень распространено деревянное домостроение из кедры, и они лоббируют этот вопрос, чтобы разрешить у нас санитарные рубки, а так можно и до 70 процентов вырезать. 

Чтобы этого не происходило, нам надо тайгу взять под свой контроль», — говорит Карасев.

— Это как козла в огород с капустой отпустить и сказать: «Ты выбирай только травку, которая между кочанами растет», — говорит Тодожокова и рассказывает, что глава республики Олег Хорохордин уже пытался пролоббировать санитарные рубки в орехово-промысловой зоне, но после того, как петицию против этого подписали 100 тысяч человек, в Минприроды Хорохордину отказали.

Местные власти, впрочем, не оставляют попыток внести поправки в мораторий, чтобы вести деятельность в орехово-промысловых зонах. «Еще в 2019 году там лежало больше 2 тысяч кубов ветровальной древесины (упавших стволов. — «Новая»), которую взять никто не может. Выходить после моратория с инициативой разрешить снова кедр рубить как-то нелогично, но что делать с лесом, который создает уже и пожароопасные ситуации? Да и просто бесхозяйственно это как-то, — объясняет мне глава фракции «Единая Россия» в алтайском парламенте Владислав Рябченко. — Пытаемся с этими вопросами выйти на исполнительную власть, ведем беседу с Министерством природных ресурсов».

С ним в этом согласен и независимый депутат Сергей Кухтуеков: «Грубо говоря, погибает кедра гораздо больше, чем его заготавливают. Есть насаждения, которые если не спилить, то они просто упадут и сгниют, поэтому бережное отношение как раз и подразумевает санитарные рубки и добычу ветровальной древесины», — считает депутат.

Роковой грант

— «Иноагентом» вообще должны были признать только меня, потому что это я все пишу, всем звоню и всюду хожу, — рассказывает Анастасия Тодожокова. Ей 80 лет, она — старейшина тубаларского народа, а также главный, несмотря на солидный возраст, мотор тубаларского сопротивления.

Таир Бодрошев называет свою маму «черным кардиналом» (имея в виду серого) тубаларского народа: «Мы — ее руки, которые куда-то сходили, что-то сделали, а мысли все — ее. Если бы не она, я бы, наверное, этим не занимался. Вот сейчас я с вами поехал, а она доделывает отчет для WWF (Всемирного фонда дикой природы), хотя зрение уже начинает подводить».

Тодожокова не самая типичная тубаларка, она почти всю жизнь проработала в Горно-Алтайске и является кандидатом химических наук. «Когда немцы Москву брали, в глухой тубаларской деревне родилась девочка. И в это время кому она была нужна? Маму забрали обратно в колхоз через пять дней, меня нянчили сестры 4 и 8 лет — молока не было: мамы не было, корова не доилась. Выживали как-то в послевоенное время», — рассказывает она о своем детстве.

Тубаларка выжила и окончила «кузницу национальных кадров» — областную национальную школу, после чего поступила в Алтайский политехнический институт, получив специальность инженера-химика. Но и этого Тодожоковой было мало. «Почувствовав, что не хватает знаний», Тодожокова поступила в аспирантуру в Москве, работала в Институте проблем химической физики в Черноголовке. «Я занималась новой для меня, аборигенки, вещью — растворимыми гомогенными катализаторами. Об этом в то время не было никаких книг, только журналы на английском языке. Я переводила со словарем по предложению за 10–15 минут, но у меня это дело пошло, и я получила два патента. Основной патент, которым можно похвалиться, — это мой растворимый катализатор, который стал обменивать водород на дейтерий», — рассказывает она.

Вернувшись на родину, Тодожокова начала преподавать в Горно-Алтайском государственном университете, чем занималась почти 50 лет. Общественной работой она заинтересовалась только в 1999 году, когда в истории тубаларов и других малочисленных народов в России в кои-то веки случилось радостное событие: был принят федеральный закон «О коренных малочисленных народах РФ», вводящий для них ряд льгот.

«В селе Уймень, где в то время не было дороги, электричества и никакой связи, меня выбрали старейшиной народа тубаларов», — рассказывает Тодожокова. Организация «Туба калык» (в ней три сотрудника и 78 членов) была создана позже, в 2013 году, и существовать на собственные средства ей всегда было тяжело. «Туба калык» почти сразу выиграла президентский грант, а в 2015 году на деньги ООН выпустила диск с песнями, которые тубаларские старейшины поют на своем языке. 

Недавно «Туба калык» взяла деньги у Фонда дикой природы (WWF), который давно защищает на Алтае снежного барса и горного барана. Кроме того, в 2020 году фонд вместе с компанией «Ив Роше» высадил в Республике Алтай больше миллиона деревьев.

В 2021 году глава Республики Алтай Хорохордин подписал с WWF соглашение о сотрудничестве, и в «Туба калык» решили, что могут себе позволить взять грант. «Это ведь не иностранное финансирование, это наше, российское отделение, которое подписало соглашение с нашим главой. Перед нами 16 юридических лиц с ними работали и не являются «иноагентами», а мы, 17-е, какие-то несчастные тубалары, которые хотят сохранить среду обитания, вдруг попали в «иностранные агенты», — возмущается она.

Грант в 450 тысяч рублей тубаларам выдали на подготовку общественных экологических инспекторов по мониторингу орехово-промысловой зоны Чойского и Турочакского районов. «У нас обучались семь тубаларов-охотников, и все было хорошо, но с нами в кошки-мышки сыграли в Минприроды. Они обещали, что в тесте будут вопросы только по лесу — про патологии, про виды рубки, про краснокнижных животных, растения и тому подобное. Мы по ним и прошлись», — рассказывает Тодожокова. 

За два дня до теста чиновники сказали, что сдавать его надо в Кемерово и по общей программе охраны окружающей среды. «Я туда звонила и просила ближе к лесу держать вопросы, но в итоге наших про законодательство спрашивали, и наши посыпались. Специально завалили их», — говорит Тодожокова, которая теперь думает заново обучать двух инспекторов уже за свой счет.

Бодрошев уверяет, что «Туба калык» политической деятельностью не занимается, а «работает на сохранение сплоченности народа», развивает культуру и язык, а также производит экологический мониторинг своей среды обитания. Впрочем, руководитель организации Петр Бедышев ранее неоднократно выдвигался кандидатом на выборах разного уровня от партии «Патриоты России», например на выборах в Госсобрание в 2014 и 2019 годах.

Неразрешимый конфликт

Долгие годы (местные предпочитают формулировку «испокон веков») тубалары жили на территории нынешней Республики Алтай без русских. Все изменилось в начале 50-х годов прошлого века, когда сюда привезли репрессированных, основали для них новые поселки, создали леспромхозы, которые начали активно рубить кедр. «До третьего класса русских я вообще не видела. Рядом жили староверы, но мы не соприкасались. А потом соотношение тубаларских семей и русских, немцев, калмыков и других сразу стало 1 к 50», — вспоминает Тодожокова. Когда спустя годы немцы, западные украинцы и калмыки уехали домой, наедине с тубаларами остались русские, а для них, совсем не лесного народа, единственным источником дохода в этих отдаленных от цивилизации местах остается лесозаготовка. И так уж вышло, что хоть кедр на Алтае растет почти везде, именно в Чойском и Турочакском районах, где компактно проживают тубалары, дерево особо высокого качества, пригодное для промышленной заготовки.

Хотя Андрей Карасев и утверждает, что в деревнях, когда «орех идет», его заготавливают все — и русские, и тубалары, и дети, и пенсионеры, — он признает, что интересы у людей разные. «Кому-то охота лес пилить, кому-то охота шишки собирать. Но когда ты кедру свалил, то зарабатывает один человек, а когда кедра плодоносит, зарабатывает вся деревня. Но это противостояние идет», — говорит он.

Депутаты Госсобрания об этом конфликте знают. Кухтуеков как предприниматель (он продает не что-нибудь, а воздух в баллонах) беспокоится за коллег, которым стало сложно получить доступ к сырью древесины для легального бизнеса. «Процентов 80 лесопереработчиков, которые занимались углубленной переработкой, перестали работать в тех объемах, в которых работали раньше. Они вынуждены либо закрывать бизнес, либо существенно сокращать, а другого способа добывать деньги у жителей Чойского и Турочакского районов нет. Оттуда наблюдается сейчас существенный отток населения в более развитые регионы республики и за ее пределы», — говорит он.

По словам депутата, мораторий введен для законопослушных граждан, «а не для структур, которые используют коррупционные связи и коррупционное воздействие». «Они получают доступ к тому, чего у других нет, и, соответственно, более бесконтрольно начинают добывать древесину. И как раз общественные организации вроде «Туба калык» замечают все это и пытаются информировать общество и органы надзора о том, что происходит», — говорит Кухтуеков.

Даже официально за 2021 год в Республике Алтай выявили 108 случаев незаконной рубки лесных насаждений, но, по словам единоросса Рябченко, число «черных лесорубов» незначительно, и с ними разбираются правоохранители, а вот в Каракокше ситуация, по его мнению, сложилась непростая. «Поэтому, с одной стороны, запрет в орехово-промысловых зонах — это хорошо, ведь кедра, действительно, становится все меньше и меньше, но, с другой стороны, люди просто сегодня лишены элементарного: возможности работать и зарабатывать», — говорит единоросс.

В том же Уймене, по словам Людмилы Бодрошевой, работы почти никакой нет: кроме администрации есть три пилорамы, чьи хозяева держат два магазина. 

— Выход надо искать из кризиса, — констатирует Рябченко.

— Какой, например?

— Если бы я знал, — смеется в ответ единоросс и разводит руками, — я же просто депутат, хоть и возглавляющий комитет.

Депутат Кухтуеков считает, что даже незаконный лес мог бы приносить доход республике, если бы его перерабатывали, но в Республике Алтай из-за дорогого электричества и слабой производственной базы этим никто не занимается, да и кедровый орех до ядра или кедрового масла перерабатывают уже не на Алтае, а вывозят в другие регионы в виде кругляка.

По мнению Кухтуекова, сбалансированное и научно обоснованное лесозаготовление дает возможность заниматься и углубленной переработкой, и сбором дикоросов. «Многие понимают, что заготовка нужна, это их хлеб и будущее их детей, но в то же время знаю, что заготовка варварским способом ни к чему хорошему не приведет. А если кто-то говорит, что надо вообще запретить рубить лес, то он должен сказать, где взять деньги, чтобы накормить народ, который в лесу живет», — резюмирует он.

Лесная инспекция

Тех, кто против любой рубки кедра, много в Турочакском районе Республики Алтай, где, по словам Бодрошева, живут не такие «пассивные и инертные тубалары», как в Чойском, а сплоченные и активные.

Вместе с членами Общественного совета села Артыбаш (находится на знаменитом Телецком озере) мы отправляемся в горы проверять деляну, где прямо сейчас вырубают лес. Минут через сорок езды по сплошному лесу попадаем на большую поляну, где штабелями свалены стволы срубленных деревьев, в том числе и кедра.

В экспедицию общественники взяли не только журналистов, но и эксперта — доцента кафедра ботаники и прикладной биологии Московского областного университета Романа Апарина. Он осматривает стволы кедра, лежащие на земле, и комментирует: «Это грубейшее нарушение всех правил, потому что семенные деревья должны обязательно оставлять при массовых рубках именно для того, чтобы они продуцировали семенной материал».

Сам Общественный совет состоит в основном из женщин — частично тубаларок, частично русских. Женщины гурьбой подходят к рабочим, которые после согласования с начальством выдают им договор на работу. Председатель совета Наталья Корчуганова зачитывает его коллегам вслух: выясняется, что деляна здесь почти на 3 тысячи кубов, из которых около 400 кубов кедра. Услышав эти цифры, все охают.

— А почему так много?

— Все проплачено потому что!

— Нет-нет, это процент законный, — отвечает кто-то и оказывается прав.

Дело в том, что мораторий на вырубку кедра распространяется только на орехово-промысловые зоны (ими признается лесной массив, в котором больше 30% кедра), а в других местах кедр можно вырубать.

«В результате лес выбирается под ноль, на космических съемках видно, что полностью стопроцентно вырезают пихту и кедр. Мы жалуемся, людей сажают или штрафуют, но все равно прибыли им важнее. Мы же не можем взяться за вилы и идти напролом, наша деятельность не направлена на это. Мы должны показывать, что происходит, а власти реагировать», — объяснял мне накануне Бодрошев.

Хотя рабочие просят не ходить на место вырубки, чтобы никого не придавило деревом, женщины отправляются искать свежие кедровые пни. Участок, где поработали лесорубы, абсолютно голый, но ходить по нему из-за оторвавшихся веток непросто. «Рубят подчистую, все лысое становится», — причитают женщины, поднимаясь по склону. Кедра здесь находят немного — в основном здесь растет (а точнее, росла) пихта.

«Почему им выписывают такие объемы, надо задавать вопросы выше, — говорит Корчуганова, изучая огромный кедровый пень, — такими темпами останемся без кедра, потому что древесина в цене подросла, а лес восстанавливается очень долго и сложно. Предприниматели, у которых много денег и свои люди в органах, любым путем пытаются себе выписать лесосеку».

— У тебя большой кедр? — подходят к Корчугановой коллеги и, получив утвердительный ответ, кричат мужчинам: 

— Идите сюда с рулеткой и телефоном!

Члены Общественного совета Артыбаша периодически организовывают групповые выезды на подобные деляны и недавно были в селе Бийка в том же Турочакском районе. «Сейчас мы легко собрались, потому что это рядом с поселком, а до места в Бийке доехали только двое из наших. Там в договоре было 100 кубов кедра, а стволов лежало больше, чем на 600 кубов. Мы все пересчитали и отправили в органы», — рассказывает Корчуганова.

Возмущенные жители Бийки тогда записали видеообращение к главе республики, и 9 февраля был задержан, а затем арестован директор Турочакского лесничества Сергей Есиков. Хотя его обвиняют в получении взятки за разрешение одному из местных лесозаготовителей срубить новогодние ели, дело было возбуждено и по факту незаконной вырубки кедра в окрестностях Бийки, а сумма ущерба, по данным пресс-службы прокуратуры, составила почти 11 миллионов рублей.

На громкий скандал среагировала даже «Единая Россия». По словам Рябченко, в Бийке в деляну попали островки сплошного кедрача, где местные жители традиционно заготавливали орех. «Мы сегодня думаем выйти с инициативой, чтобы такие куски кедрачей выводили из деляны, так как понимаем жителей», — говорит он.

Если в Бийке деляна была маленькая, то на таких больших, как та, куда мы приехали с Общественным советом Артыбаша, сложно поймать лесорубов за руку. «Кедр не складируют, а быстро увозят на переработку [в другой регион], и надо следить тщательно. Естественно, все нарушают. 

Про эту схему, когда кедра вырубают больше положенного и тайно вывозят под покровом ночи, рассказывает и депутат Кухтуеков.

Корчуганова настаивает, что защищать надо не только орехово-промысловую зону, потому что ее на всех уже не хватает: в сезон на Алтай за кедровым орехом приезжают бригады со всей Сибири.

Кедровые сувениры

Спустившихся со склона членов общественной инспекции из Артыбаша поджидает бизнесмен Михаил Киршин, чьи рабочие и вырубают лес на деляне. Подошедшая Корчуганова дарит ему веточку кедра с маленькими шишками (доказательство, что срублено плодоносное дерево). Бизнесмен объясняет, что по закону имеет право рубить кедр, которого в деляне может быть до 30%. Он вроде как и оправдывается, но вины за собой явно не чувствует и постоянно сам атакует непрошенных гостей.

— Е-мое-о-о-о, так вы весь кедр вырубите! — сокрушается пожилая тубаларка Эмма Туймешева, опираясь на палку.

— Здесь можно вести рубки, и назначаем это не мы, а лесоустроительная организация. Я взял деляну на аукционе, кедры срубил тут около 100 кубов из разрешенных 400, поэтому никаких нарушений нет. Я хотел бы обратиться с человеческой просьбой о справедливости: не пишите разгромных статей, — говорит он, не поворачиваясь в мою сторону. — А то, бывает, сделают репортаж, не соответствующий действительности, отработают финансы, а у меня останавливают работу, приезжает ОБЭП, прокуратура, меня проверяют — ничего не находят, а мы сидим-курим.

Киршин говорит, что только рад бы был, будь на его деляне только пихта, но видно, что собеседники ему не верят. Бизнесмен рассказывает, что после института работал лесничим, потом создал сеть магазинов с сувенирами из кедра, работал в государственном лесхозе, но после запрета на вырубки в орехово-промысловой зоне «предприятию пришел конец».

Бизнесмен настаивает, что рубить кедр не только можно, но и нужно. Он рассказывает, что естественный прирост леса составляет миллион кубов в год, а Россия всей страной вырубает только 217 тысяч кубов древесины в год, а в советское время должны были по плану вырубать 3 миллиона кубов в год, но не получалось. «Мы все должны, не вредя, пользоваться лесом — от этого зависит уровень жизни», — рассказывает Киршин.

По словам старейшины Тодожоковой, в советское время, действительно, активно рубили кедр, но места, где люди орешничали, не трогали, да и за лесом следили. «Леспромхоз на второй год после вырубки сажал молодой кедр, а мы с сестрой ходили его два раза за лето осветляли (убирали траву вокруг ростка. — «Новая») — тяпкой тюк, тюк, тюк. А сейчас никто не осветляет. Плюс тогда упавшие ветки вывозили, и лес был почти чистый. Тайга постепенно не то что исчезает, но происходит ее перерождение, ведь кедр медленно растет, а береза и все лиственное растет быстрее и его задавливает», — говорит она.

— Вы должны оставлять семенные деревья на деляне для естественного восстановления леса! У вас их нет почему? — почти кричит на бизнесмена Корчуганова.

— Когда здесь десятки лет назад была рубка, то оставили семенники кедровые. Почему сплошную вырубку сейчас назначили лесоустроители? Потому что кедрового подроста нету, посмотрите! — отвечает бизнесмен, указывая рукой на оставшиеся деревья. — Я лесник по образованию и знаю, что теперь нужно рубить всплошную и засадить заново.

— Это малоэффективный способ, — возражает Корчуганова, — Доказано уже, что надо оставлять кедр.

— Ну нет подроста! В любом случае я ничего не нарушаю, и на пилораме лежит 100 кубов моего кедра, хотя мне 400 разрешено.

— А может, вы уже отправили [на продажу], — хитро говорит Туймешева.

— Можете проверить в ЕГАИС, что я ничего не отправлял, а без этого я ничего не могу вывезти, на любом посту мне конец. Девушки, вы поймите: если бы мне написали оставлять, я бы оставлял тогда.

— Вы почистите свою деляну за собой?— нервно спрашивает Туймешева. — А восстанавливать будете?

— Как работает бизнес-аукцион? Для понимания, — Киршин разговаривает с женщинами как с неразумными детьми. — Ты выигрываешь, отдаешь деньги, вырубаешь, а восстанавливает лесхоз, которому государство из моих денег выделяет средства на саженцы. Я же не профессионал по лесовосстановлению, но если бы по закону надо было, то я бы посадил.

— Летом тут болото, и никто ничего не посадит, — печально говорит Туймешева.

— При сплошной рубке, если оставить старый кедр, то его ветром в 90 процентов случаев сшибает. Девушки, по краю деляны растет кедр, и вы хорошо знаете птицу таралку, которая все сюда и затаскает, — находит новый аргумент Киршин.

— На таралку будем надеяться? — с сарказмом говорит Корчуганова, и все горько усмехаются.

Киршин рассказывает, что запрет на вырубки в орехово-промысловой зоне — трагедия для местного населения, которое даже дров не может заготовить из гниющего ветровала, а цена на кедровый пиломатериал с 6 тысяч рублей поднялась до 18 тысяч. Бизнесмен, кстати, еще в 2019 году рассказывал, что в Чойском районе из-за запрета 250 предприятий закрыто, а из Каракокши уехало 500 человек.

Темнеет, холодает, и общественные инспекторы решают поехать на пилораму, чтобы продолжить разговор с Киршиным там. Пока едем вниз, местная жительница Татьяна рассказывает, что несколько лет назад переехала из Москвы на Алтай, чтобы переждать «всемирную перестройку в спокойном месте».

— Сейчас Путин ездил в Китай на Олимпиаду и подписал 150-летний договор аренды на освоение Сибири и Дальнего Востока!

Быстро выясняется, что в нашей машине все — сторонники плановой экономики и национализации, в том числе и лесной отрасли, а также убежденные противники вакцины от коронавируса и QR-кодов как «клейма на лбу».

На пилораме в Иогаче (соседний с Артыбашем поселок) местных жителей сразу распаляют лежащие тут штабелями те самые 100 кубов с деляны.

— У меня профиль не лесозаготовки, а сувениры из кедра, на которых мы и зарабатываем какую-то копейку. Вы поймите, у нас промысел здесь такой всегда, наши деды приехали сюда лес валить, мы этим всегда занимались, и для нас это важно, — настаивает Киршин.

— Но этот лес пригодился бы нашему населению для орехозаготовок? — спокойно спрашивает Корчуганова.

— Я смотрю как профессионал. Как деревья, так и люди старятся. Есть перестойный древостой, который почти не плодоносит, и я считаю, что мы сделали хорошо, что его вырубили, — говорит он в окружении десяти противников.

— Санитары леса, — произносит кто-то с иронией.

— Да, я знаю, что сейчас сформировано мнение, что лесозаготовители сродни ворам, — говорит Киршин, и все кивают. — Плюются в нас, кидаются камнями. Но это тяжелая профессия, неблагодарная, но очень нужная. Вам самим не из чего же будет строиться!

— Есть пихта! Люди и ей рады, — отвечают люди хором.

— Все, что здесь есть, сделано из кедра. У тебя самой, Наталья, дом из кедра. Ты не хочешь в пихтовом доме жить, потому что он сгнивает, — обращается к Корчугановой бизнесмен.

— Нам на Бийке сказали, что туризм существует только за счет валки кедра, потому что мы, мол, строим турбазы из кедра! Это очень циничное оправдание для рубки священного дерева. Кто дает вам право распоряжаться судьбой кедра? Где мораль, которая оправдывает вас, что вы это делаете ради сувениров или заготовок? Ответственность за тайгу лежит на каждом человеке! Душа болит, как увидела эти 100 кубов кедра у вас, — произносит эмоциональный спич еще одна участница экспедиции Наталья Шичкова, и все начинают собираться по домам.

Позже Корчуганова объясняет мне, что дом ее построен из кедра, но купленного на рынке и что она в этом не видит непоследовательности. «Киршин уверенно себя так ведет, потому что ему повезло, что на деляне кедра не было. Ненормально валить массив кедра ради этих побрякушек [сувениров]», — резюмирует она.

Космический дождь

В Уймене, по словам жительницы этого села Людмилы Бодрошевой, живут всего 74 тубалара, и самому старшему из них 67 лет. «Смертность высокая среди пожилых. Старшее поколение у нас, во-первых, изработалось: раньше все трудились на лесоповалах, что сказывалось на здоровье. А во-вторых, сказывается, что мы живем в районе падения космических ракет», — объясняет миниатюрная и очень хорошо говорящая по-русски Бодрошева.

Действительно, с 70-х годов советские космические корабли, стартующие с Байконура, сбрасывают на Горный Алтай отработанные ракетные ступени. 

Район падения № 327 площадью более 2 тысяч квадратных километров включает в себя верховье реки Уймень, что примерно в 70 километрах от одноименного села. Конечно, в этих местах никто не живет, но охотники-тубалары часто забредают туда в поисках животных и находят «подарки с неба».

Житель Уйменя охотник Петр Авошев включает компьютер и показывает нам видеозапись, которую он сделал, когда ходил на рыбалку выше Уйменя. На видео Авошев смотрит на большой белый кусок обшивки ракеты и говорит товарищу: «Мы спорили, что это такое, а это, оказывается, остатки инженерной мысли лежат на высоте где-то 2500 метров. Хорошо, что ракеты запускают ночью, а то может и на голову прилететь такая штука где-то 2,5 на 2 метра».

Авошев рассказывает мне, что таких обломков в гольцах (так местные называют скалистые вершины гор) очень много. Роскосмос вроде как выделяет финансирование на уборку, но забирают только самые крупные фрагменты. «У меня на охотничьем участке тьма мелких обломков, а у Витьки долго лежал огромный топливный бак целиком, и когда к нам поехали журналисты BBC, тот чудом исчез, — смеется охотник беззубым ртом. — Вертолет, видимо, поднял и в другое место выбросил. Журналисты приехали, а его нет».

Охотник относится к обломкам космических кораблей как-то не всерьез, постоянно смеется, хотя рассказывает совсем несмешные вещи. «Как нам объяснили, если гептил (компонент ракетного топлива. — «Новая») на тебя попадет, то будут химические ожоги. Вот мужики с Каракокши как-то мох собирали [сразу после пролета корабля], все вымазались гептилом и в течение года умерли», — говорит Авошев. По словам Тодожоковой официально объявили, что причина смерти — чесотка.

— А у вас здоровье ухудшилось?

— Да не жалуюсь, — простодушно отвечает охотник.

— Но зубов-то нет у него, — вставляет Бодрошева.

— Да я не знаю, как это действует, но соболь часто попадается весь плешивый, не знаю уж, отчего он болеет. Сами обломки точно обладают радиационным фоном, и если ты рядом с ними побудешь, то на тебе скажется. В Улагане (еще один поселок в Республике Алтай. — «Новая») мясо накрывали обломками, и собаки не ели потом, шалаши себе строили из них, а Витька на них дрова возил, санки сделал. Жесть! — смеется охотник.

— Витька-то живой?

— Не… Потерялся в тайге. На голову маленько действовало [излучение], похоже, вот и заблудился, — отвечает охотник.

В советские годы, рассказывает старейшина Тодожокова, на падение ракет никто не жаловался. «Это было стратегическое, оборона родины, и ракеты летали военные. Все мы понимали, что потерпеть надо. А сейчас это же просто извозчик летает и на нас гадит», — объясняет она.

По-настоящему забеспокоились местные жители летом 2011 года, когда на территорию Горного Алтая упали обломки взорвавшегося «Прогресса». Он вез на МКС около 800 килограммов гептила, но Роспотребнадзор, проводивший несколько месяцев ежедневный мониторинг воды, почвы и растений, следов вредных веществ не нашел.

Вскоре после своего появления «Туба калык» активно занялась этой проблемой. Хотя ученые считают, что вреда от падения ракет нет, в 2013 году в Уймень приехали врачи, взяли биоматериал почти у сотни человек и отправили на исследование в пермский Федеральный научный центр медико-профилактических технологий управления рисками здоровью населения.

«Полученные результаты свидетельствуют о необходимости углубленного комплексного клинико-лабораторного обследования населения, попадающего в зону возможной экспозиции», — говорил тогда руководитель регионального Роспотребнадзора. «Даже у четырехлетней девочки нашли это вещество, пусть в меньшей концентрации, но дальнейшие результаты они отказались объявлять. Анализы берут по-прежнему и отдают в пермский институт, но информацию никакую не предоставляют. А нитроза куда делась, она же не разлагается, а накапливается», — возмущается Тодожокова. 

По словам Людмилы Бодрошевой, страдают от ракетопада не только охотники: «У нас основные реки текут сюда с верховий, а мы же этой водой пользуемся — скважин у нас нет. Мы кормимся с тайги — травки, ягодки, грибочки, орехи, — и вот половина молодого населения до 35 лет — без зубов. Много заболеваний эндокринной системы, сердечно-сосудистой, раковые заболевания». Она даже утверждает, что в огородах, не накрытых пленкой, в Уймене все желтеет, показывает в деревне селекционный кедр, у которого почти все ветки, действительно, пожухли.

Регулярно проверять свое здоровье самостоятельно тубалары в Уймене не могут. Людмила Бодрошева, которая сама себя называет просто «человеком, которому, похоже, больше всех надо, без регалий», пока мы разговариваем с охотником Авошевым, звонит заведующему уйменским фельдшерским пунктом (ФАП) с просьбой показать ассортимент лекарств.

«Какое тебе начальство запретило? При чем здесь главный врач? — говорит в трубку Бодрошева, нарываясь на отказ. — Если вы мне палки будете вставлять в колеса, я разнесу этот весь ФАП, и главврачу достанется. Лучше спокойно открой и покажи, что у тебя нет медикаментов, что вместо нового ФАП, на который выделили денег, просто переоборудовали часть здания администрации. Чего боишься?»

По словам Бодрошевой, из райцентра Каракокши в Уймень периодически приезжают терапевт и педиатр, а в саму Каракокшу, где нет ни гинеколога, ни окулиста, ни других узких специалистов, не ходит общественный транспорт, хотя идти до нее 25 километров.

Старейшина Тодожокова, кандидат химических наук, объясняет, что, хотя гептил с ракетных баков выдувается, «он в виде ядовитого облака летит, куда ветер дует, может, на Уймень, а может, на Каракокшу, и этим туманом все дышат». «Гептил превращается в четыре ядовитых вещества. Одно из них — нитрозодиметиламин — устойчиво, накапливается в организме, репродуктивные способности снижает и ведет к онкологии, — рассказывает Тодожокова. — А еще там имеется бериллий, двухвалентный металл, который заменяет в организме кальций, поэтому уйменские ходят без зубов, которые у них просто крошатся и выпадают. Мы три раза добивались, чтобы всем сделали медосмотр, который выявил, что только 15% тубаларов абсолютно здоровы: у всех дерматиты, повышенное давление, больные почки».

Охотник Авошев по просьбе Тодожоковой лет пять назад приносил ей в пакетиках из зоны падения ступеней воду, землю, траву, снег и даже больных зверей. «Мне здесь бесплатно в Роспотребнадзоре делали анализы, но мои же выпускники выдают мне нулевой результат. 

— Доказательств нет, независимые исследования не проводили?

— На какие деньги? Надо на это еще грант получить, — смеется Тодожокова.

Кроме тубаларов никто всерьез проблемой с загрязнением тайги космическим мусором не озабочен. Жителей предупреждают о предстоящих полетах, да, пожалуй, и все.

«Несгоревший гептил в воздухе с водой смешивается и полностью нейтрализуется. Это как бы простая химия. Главный эколог нашей страны Светлана Родионова говорила, что Уймень ничем не отличается от любого другого села, где совершенно ничего не падает. Понятно, что сами железяки лежат и формируют какой-то радиационный фон, но их же собирает Роскосмос», — утверждает единоросс Рябченко.

— То есть это тоже проблема, с которой ничего не сделать? — интересуюсь я.

— А что сделаешь? Страна от космоса не откажется. Когда космодром «Восточный» строился, я думал, что с Байконура летать перестанут, но это, похоже, будет нескоро. Из-за испытаний ядерного оружия в Семипалатинске шлейф шел на Алтай, и семьям платят пенсию, есть ряд других льгот, а про ступени, похоже, просто нравится людям судачить — никаких изменений в той же воде нет.

— Ну они сами рассказывают, что у них у всех зубы выпадают, — говорю я, а Рябченко в ответ называет проблемы, которые, на его взгляд, вызывает на Алтае падение ракетных ступеней: «Зубы везде у всех выпадают, но вот говорят, что когда запуск, то у людей на турбазах на южном побережье Телецкого озера расстройство желудка, да и грохот от них стоит серьезный».

По словам Ивана Кольцова (ранее его Центр независимых исследователей Республики Алтай также был признан «иноагентом»), который давно занимается экологической деятельностью, исходя из отзывов ученых из Горно-Алтайского университета и разговоров с людьми, которые проводили реальные полевые исследования, «проблемы в действительности нет». «Никаких значимых и даже выявляемых доз вредных веществ не фиксировали. Проблема там скорее психологическая, связанная с эффектом плацебо, когда люди считают, что якобы что-то отравлено и от этого им плохеет», — говорит Кольцов.

В конце концов тубалары, похоже, смирились с тем, что изменить ситуацию с падением ракет не получится. «Это неизбежность, потому что нашей стране, нашему правительству, да и вообще всему человечеству нужно развивать космос. Мы от этого страдаем, но тубалары считают так: «День прошел — хорошо, падают ракеты — ну и ладно, живем же, плоды тайги имеем — и этому рады». Мы много не берем от жизни, такой менталитет у нас, не такой, как у кавказцев или казахов, простой жизнью живем, в мыслях о простом: как накормить и одеть ребенка, как добыть в лесу зверя», — говорит Таир Бодрошев.

Сбербанк и золото

Защищая кедр, тубалары, конечно, не остаются в стороне и от других экологических проблем Республики Алтай. Так, в 2021 году «Туба калык» активно участвовала в борьбе местных жителей против проекта по добыче золота на месторождении «Брекчия» на реке Чуря в 8 километрах от Телецкого озера, памятника Всемирного природного наследия ЮНЕСКО.

«Туба калык» собрала на общественные слушания по вопросу о разработке месторождения всех своих активистов, а представители ООО «ЗДК «Алтайская корона» доказывали, что разработка будет чистой, но люди выступили против. «Когда добывают открытым способом золото, это всегда загрязнение! Мы не хотим, чтобы у нас, как в Кемеровской области, пыхтели заводы и были лунные пейзажи. Тубалары и русские, все жители выступили против», — рассказывает Бодрошев. Золото на Алтае добывают, но на руднике или просеиванием россыпного золота.

Победе гражданского общества поспособствовало и то, что против проекта выступили власти республики. В частности, глава Горного Алтая Хорохордин сказал еще до слушаний: «Правительство региона продолжает последовательно выступать против этого проекта. Телецкое озеро, нашу природную жемчужину, мы не можем поставить под угрозу загрязнения… Каждый год эта тема возникает, надо заканчивать с этим».

Вот и депутат Рябченко рассказывает мне про ценных рыб в реке Чуря, которые могут пострадать от применения при разработке месторождения цианида. Он, впрочем, предупреждает, что история еще не закончилась. «Здесь нельзя говорить о победе экологов и местных жителей. У них лицензия на разработку до сих пор не отозвана, ведь недропользование — это федеральная тема, за которую отвечает Минприроды, а золотодобыча интересна для государства», — объясняет он.

По информации депутатов Госсобрания, лицензия оформлена и на другое месторождение около верховья Самыша, который и вовсе впадает в Телецкое озеро. «Будем бороться и поднимать общественность», — пообещал единоросс Рябченко (петицию против добычи золота у Телецкого озера подписали 46 тысяч человек.

Среди других экологических проблем Алтая — уничтожение Манжерокского озера из-за возведения в его окрестностях горнолыжного комплекса. «Озеро, можно сказать, погибло, потому что весь ил, который является основой питания многих микроорганизмов, со дна полностью вычистили. Потеряны практически безвозвратно краснокнижные растения. Нарушается подпитка озера из-за земляных работ и вырубки леса», — рассказывает депутат Кухтуеков. В эту историю, в отличие от «Брекчии», правительство Алтая не вмешивается и не встает так уверенно на сторону экологических активистов. Возможная причина в том, что главный бенефициар проекта, по словам Кухтуекова, Сбербанк. За расположенное вне территории проживания тубаларов Манжерокское озеро активно сражается общественная организация «Сакральный Алтай» (в ней состоят и многие тубалары).

«Я не удивлюсь, если их тоже признают «иноагентом», — говорит Кухтуеков. Руководитель «Сакрального Алтая» Зинаида Тырысова со мной разговаривать отказалась, а другие члены организации объяснили, что она принципиально не берет гранты, содержит «Сакральный Алтай» на взносы, да и с журналистами лишний раз предпочитает не говорить, полагая, что так будет проще решать вопросы с правоохранительными органами.

Об отношении бизнесменов к природе Алтая наглядно свидетельствует и скандал с вырубкой сосновых лесов. «Недавно предприниматель организовал тотальные рубки в сосновых лесах, которые даже в войну не заготавливали, потому что они представляли ценность для будущих поколений. Но этому человеку было наплевать на все на это, прибыль была важнее», — рассказывает Кухтуеков. Вырубленный сосновый лес с советских времен находился на землях сельхозназначения (так называемых выпасах), где по закону вырубки не запрещены. «Никто ничего не мог сделать против той варварской рубки, все руками разводили. Сейчас мы, конечно, сделали там парк с особым режимом хозяйствования, но уже лишились достаточно большой части сосняков на берегу реки Бия, которые создают красоту и уникальность нашей местности», — говорит Рябченко.

«Эти радикальные действия дали общественный резонанс, были организованы митинги, после чего и наложили мораторий», — говорит депутат Кухтуеков и напоминает, что только скандал, разразившийся после падения вертолета с чиновниками, нелегально охотившимися за краснокнижными аргали, помешал продолжению этой практики.

Родовая земля

Сейчас тубаларов медленно, но верно лишают леса, а родной земли, по их словам, они лишены уже давно, и никто им ее возвращать не собирается. «До революции земля у озера нам была подарена в пожизненное пользование, но нас насильно выселили коммунисты с наших территорий, наш род раскулачили, моего деда посадили», — рассказывает Валерий Туймешев из Иогача.

Последние годы он безуспешно пытается получить себе хоть участок этой земли. 

«Родовая гора всегда была, и своим детям бы ее передать, но оформить участок в безвозмездное пользование из-за волокиты невозможно, хотя и есть закон. Это все земли гослесфонда, и их не дадут», — жалуется охотник из Уйменя Михаил Сапкин.

Местные жители утверждают, что их ущемляют и в их правах на землю как представителей коренных малочисленных народов. «По российскому закону нам положена бесплатная лицензия на охоту, но в Республике Алтай мы покупаем лицензии точно так же, как все остальные, и никаких преференций у нас нет. Почему-то везде работает этот закон, а у нас — нет, — удивляется Сапкин. — На севере народности имеют право круглый год ходить с оружием, а у нас если меня поймают с ружьем, то оштрафуют, а в следующий раз отберут ружье». По словам Людмилы Бодрошевой, лицензии чиновники распределяют между своими. В этих условиях 55-летний Сапкин вообще не видит смысла заниматься охотой: цены падают, молодежь в лес не идет.

В федеральном законе о коренных малочисленных народах указано больше десяти видов их традиционной хозяйственной деятельности, но на территории Чойского района заниматься ими очень сложно. «Для этого нужна земля, а все земли находятся в собственности лесфонда, и нужно пройти такой пакет документов, чтобы выделить себе лесной участок под какой-то вид деятельности, что это теряет смысл, — рассказывает Бодрошева. — У меня своя семейно-родовая община для сбора и переработки лестехсырья, но для этого мне нужна земля, а из Минприроды мне не отвечают, но предупредили, что землю получить можно только в аренду». Она показывает мне свою сушилку, где по коробочкам разложены разные дикие травы: «Я немного собираю под заказ, но на своей территории я бы прямо там поставила небольшой навесик».

Пытались тубаларов лишить и положенных представителям коренных народов раз в 25 лет 100 кубов леса. «С 2020 года нам всем начали отказывать без обоснований, предложив обратиться в прокуратуру. Какой-то умный пожаловался на то, что тубаларам положено 100 кубов, а им [русским] запретили вырубку кедров. И снова «Туба калык» добились, чтобы запрет сняли», — говорит Бодрошева.

Резюмирует эти жалобы другая жительница села Иогач Лариса Александровна, с которой мы ехали на Телецкое озеро в одной маршрутке. Беседу она начинает с эмоционального призыва: «Спасите нас, помогите, притесняют нас, ужас, а нас и так мало. Местная власть продает все москвичам и новосибирцам, а мы, местные, даже клок земли не можем выпросить. Мы, местные аборигены, не хозяева здесь, получается. Предки здесь жили, а теперь мы никто на земле своей. Льготы на пенсии дали, и все. Политика такая: всех нас уничтожить», — чуть не плача, говорит она.

Из-за этого местные жители (и не только тубалары) негативно настроены ко всем пришлым, например к китайцам. Так, Андрей Карасев из Каракокши рассказывает, как несколько лет назад собирал подписи против прихода в Чойский район китайской компании, которая хотела заняться тут лесозаготовками и вывозить кругляк. «Я попал на собрание в администрации, вся элита проголосовала за, и только 2-3 человека, в том числе я, выступили против, но были заклеваны», — вспоминает Карасев. За два или три дня, по его словам, удалось собрать около 2 тысяч подписей, и контракт отменили.

— А почему вы против китайцев?

— Власти продают нашу землю богатым бизнесменам, нас не спрашивают, а нас бы устроило, если бы они взяли кого-нибудь из местных и раскрутили. Они не развивают местное население, зато все распродают и раздают. Мы против такой движухи, — воинственно рассказывает Карасев. — Продали они землю под турбазу, а прибыль уходит непонятно куда. Деньги местного бы оставались тут и не уходили мимо, а китайцы пускай лучше у нас готовую продукцию закупают.

Ненавистный кластер

Последние годы туристов на Алтай приезжает все больше, и в прошлом году их было уже 2,5 миллиона человек. Вот и тубалары решили не оставаться в стороне и заняться этнографическим туризмом. Валерий Чепконаков на своей турбазе на въезде в Каракокшу принимает где-то человек 100–200 в год. «У нас в Чойском районе туризм не очень развит, но Чойский район самый чистый, и первозданная природа тут еще не загажена. Некоторые туристы интересуются нашим бытом, традициями и обычаями. Поэтому рассказываем все наше, как говорится, достояние», — говорит Чепконаков, но рассказать может только про национальное блюдо талкан, «который дает силы, энергию, бодрость и долголетие».

У старейшины Тодожоковой давно есть проект трехдневного туристического маршрута по Телецкому озеру на лодке с ночевками и прогулками по тайге, тубаларскими легендами и песнями. «Если посмотреть брошюры новосибирцев, москвичей и барнаульцев по Алтаю, то все красоты там есть, а народа нет. Кто здесь живет? Какая у него культура?» — говорит она и рассказывает, что ее проект грант от республики не получил. 

В Минприроды ей предложили сначала обучить тубаларов, чтобы они получили официальные «корочки» на ведение туристической деятельности и платили налоги. «Сказали, что вот примут закон о туристских территориях, и сразу [тубаларов] удалят, потому что нет документов», — вспоминает Тодожокова.

Она говорит о скандальном законопроекте о туристских территориях. По словам оппозиционного депутата Марии Деминой, «подавляющее большинство положений законопроекта о туристских территориях неприемлемо, потому что вступает в противоречие с основополагающими принципами организации власти, заложенными в Конституции РФ». «Проект все умы на Алтае взбудоражил, ведь по нему территорией, входившей в кластер, занималась некая управляющая компания, а также предполагалось изымать землю в ускоренном порядке, не соблюдая Земельный кодекс», — рассказывает Демина. Правда, по ее словам, этот законопроект даже не стали в Думу вносить.

Муниципальная власть там вообще устранялась. Получалась тоталитарная история с управлением из одного центра и жестким подчинением, то есть сама концепция закона — лютая, совершенно дикая с точки зрения демократии, прав и свобод человека», — комментирует депутат Кухтуеков. По его словам, глава республики должен был дать заключение на эту концепцию, но его ответ даже депутатам до сих пор не показали.

Демина уверена, что «наступление на права населения, связанные с использованием свободных земель, продолжатся». Она напоминает, что в прошлом году активно обсуждалось создание на Алтае туристических кластеров, которые местные считают развитием заблокированной идеи «туристических территорий». 

На собрании Общественного совета Артыбаша в том самом доме Натальи Корчугановой из кедра его члены с жаром обсуждают, что даже ту землю, которая сейчас еще принадлежит местным, в том числе коренным жителям, у них хотят отобрать. По крайней мере, жители Артыбаша и Иогача на Телецком озере в этом не сомневаются.

— Первый звонок был, когда хотели поселок Яйлю вывести из заповедника, но мы это отстояли, и кому-то это не понравилось, — рассказывает тубаларка Людмила Туймешева. — Потом они придумали туристические территории, по которым они захватывают все наши земли, где мы испокон веков живем своими родами, осваивают и делают, понимаете ли, элитный туризм. Мы как хозяева земли отправили им отказ, но им это опять не понравилось.

После этого, рассказывает Туймешева, правительство Алтая вместе с РЖД, Сбербанком и АФК «Система» разработало мастер-план с кластерами, который даже особо охраняемые и водоохранные земли переводит под свое управление.

Русская жительница Иогача Татьяна опасается, что в самих деревнях тогда снесут все «избушки». «Грамотно изложат на бумаге, что они не проходят по санитарным мерам, как и лодки не подходят, по тому же водоотведению закроют половину баз», — говорит она.

— Для местных жителей это единственная возможность жить и выживать здесь, потому что работы нет. Придут богатые дяди олигархи и выметут метлой поганой нас всех с исконных мест проживания. Как бы мы тут свой маленький туризм ни развивали, мы такого урона природе не наносим, потому что мы ее любим и ценим. Мы здесь родились и хотим, чтобы здесь жили наши дети и внуки дальше, а не так, чтобы нас, как в резервацию, вывезли, а здесь сделали международные курорты, — вторит ей Маргарита Красникова.

Крупный бизнес, действительно, о людях думать не склонен. Например, на знаменитые Каракольские озера туристы обычно едут из Чемальского района, что делать довольно непросто. «Приходится передвигаться на вездеходах или на лошадях, испытывая сложности. И вот сейчас на озера строится дорога длиной 20 километров за 5,3 миллиарда рублей. Ура? — спрашивает меня депутат Кухтуеков и сам же отвечает. — Едва ли. Строят дорогу не из Чемальского района, а от элитного отеля Altay Resort, которым владеют, по непроверенной информации, Сбербанк и «Система». Это показательная история, как интересы крупных финансово-промышленных групп и влиятельных людей не совпадают с интересами общества».

Все собравшиеся на Общественном совете Артыбаша живо обсуждают, что произошло с собственностью жителей Сочи, которую отобрали, когда строились олимпийские объекты, а местных отправили «во временные переселенческие пункты и фактически там оставили». Они рассказывают, что администрация выделяет земли бизнесменам в непосредственной близи от Телецкого озера, игнорируя водоохранное законодательство.

— Везде турбазы строятся, и людям сходить по озеру некуда, все застроено. Выйдешь из поселка и натыкаешься на забор, охрана говорит, что это частная территория, и предлагает уйти. Сейчас они двинулись туда, где лесной фонд, где у нас кедровые массивы и орехово-промысловая зона. Оставить эти земли для общего пользования отказываются, говорят, что в наше время все решают деньги, и предлагают забирать себе земли на аукционах, — говорит Корчуганова.

Собравшиеся недовольны и тем, что бизнесмены, строящие турбазы, сначала обещают нанять на работу местных жителей, но в итоге привозят обслуживающий персонал из других регионов.

— Мотивируют это тем, что здесь малограмотное население, которое не умеет работать с элитным туристом. 

— Пусть проводят обучение и семинары! Мы работаем с туристами, хоть и с неэлитными, но проводите обучение, если недостаточно, — вторит ей Красникова.

Пока мы едем по поселку, вдоль улиц попадается много совсем уж непрезентабельных строений, но Маргарита и Татьяна утверждают, что рано или поздно все само придет в порядок, а москвичи «хотят все здесь закатать в плитку» и лишить место аутентичности. «Вот в Строгино была Аллея жизни, и жители просили ее не трогать, оставить тропинки, но Собянин решил, что знает лучше», — жалуется Татьяна.

Красникова, в отличие от Татьяны, на Алтае выросла, ее родители работали в советское время в Алтайском заповеднике. «Мы все еще не можем поверить, что из одной жизни перескочили в другую и пошел полный раздрай. Тогда строгий закон заповедности соблюдался свято, а тут вдруг кордоны стоят голые без лесников, чтобы все могли охотиться и рыбачить. Алтайский биосферный заповедник на уникальном озере просто разваливают, потому что дирекция озабочена только зарабатыванием денег в сезон», — возмущается она.

По мнению Кухтуекова, Республика Алтай находится «под пристальным вниманием высшего руководства нашей страны», и сейчас идет «очень серьезная скупка земли». «Покупается земля для сельхозработ, потом переводится в другое назначение и совершенно законным способом становится чьей-то собственностью уже для других целей», — говорит он. 

Андрей Карасев из Каракокши выражается еще более доходчиво: «Они хотят взять Телецкое озеро и сделать из него туристический кластер, не спрашивая местное население. Говорят: «Мы вас тут научим, как надо туризмом заниматься», а местным не нужен этот туризм, и они идут против, но против правительства идти нельзя. По Конституции народ — источник власти, а на самом деле народ опустили до уровня быдлятины».

Кухтуеков, кстати, ничего страшного в появлении на Телецком озере множества пятизвездочных отелей не видит, но считает, что нужно искать баланс. «Нужно заниматься цивилизованным развитием туризма и делать его доступнее, делать его более рентабельным, чтобы он приносил доход народу, который живет на этой территории, ведь сейчас официальные доходы от туризма сопоставимы с доходами от штрафов, которые собирают на дорогах», — говорит депутат. 

Единоросс Рябченко тем более отказывается признавать какую-либо проблему в освоении земель вокруг Телецкого озера крупными компаниями: «Все это искусственно накручивается, потому что закон о туристских территориях еще не заходил даже к нам, а ему уже наши общественники пририсовали усы и бороду, хотя кластеры — это просто слово страшное, а на самом деле это комплексное развитие территорий. Чтобы нам развивать республику, федерация предлагает защищать проекты и получать деньги, а об изъятии земельных участков никакой речи не шло и не идет!»

Рябченко уверен, что в законодательстве все прописано и «правового беспредела не будет». Он уверяет меня, что опасности для экологии на Телецком озере не возникнет, и подтверждает опасения местных жителей, что их маленькому туристическому бизнесу скоро придет конец. 

Те лодки, которые там плавают и прогулки на которых предлагаются туристам, — это примитивизм уже. Из уже построенных турбаз многие должны быть закрыты, потому что пришли в упадок, многие перестроены в части именно экологического направления. Этот наш частный туризм каждую копейку экономит, а экология сегодня — это дорогостоящее дело. Тот же «Газпром» или еще кто-то делает все по суперсовременной технологии», — говорит он.

— Разве у «Манжерока» не возникло экологических и других проблем? — спрашиваю я, но единоросс уходит от ответа:

— Возникла, да. По всем проектам было, что озеро отстоится и будет чистейшим, в первозданном виде, но этого не получается. Похоже, при строительстве горнолыжного курорта перекрыли где-то родниковые подходы.

— Вот именно! Понимаете, к чему я?

— Да, но это уже есть, — снова не отвечает он на вопрос и переходит к атаке на местных: 

— Туристские территории — это больше тема для оппозиционеров, которые под любой лозунг идут, а сейчас еще и с антиваксерами объединяются. 

Единоросс заверил меня, что все равно на Телецком озере будут пятизвездочные отели («От этого никуда не денешься, это мировая тенденция»). «У тех же Altay Resort и Altay Village налоговые поступления на сотни миллионов рублей в год, а наши мелкие «зеленые дома» практически ни копейки не платят, находят всякие серые схемы», — констатирует Рябченко.

Утерянный язык

Сельский клуб деревни Уймень разместился в покосившемся одноэтажном домике, к тому же сильно пострадавшем от наводнения. Крыша у здания провисает, само оно пошло трещинами. Впрочем, переживать особенно не за что: в помещении клуба нет ничего, кроме стола для настольного тенниса, да и небольшой библиотеке, расположенной в том же здании, похвастаться нечем.

«Даже на канцелярию не выделяют денег, и директор платит из своих! А ведь клуб — это очаг культуры села, это лицо села! — кипятится Людмила Бодрошева. — Во время национальных праздников я собираю делегацию от села и не могу их одеть в национальные костюмы — их нет. Мы ни в одну программу не можем попасть, нас постоянно откладывают».

В Иогаче на Телецком озере такая же ситуация: клуб сгорел 20 лет назад и теперь находится в здании, где раньше был магазин. Никакой культурной жизни в селе нет, жалуются местные жители.

Всем интересующимся коренными народами туристам тубалары с гордостью показывают построенный недавно на средства целевой программы поддержки коренных малочисленных народов Центр тубаларской культуры в селе Красносельск (нам его увидеть не удалось, поскольку директор была на больничном). «Сейчас в области культуры деньги идут только на сторожей и директора, а в лесу много древесины лежит, и есть умельцы, которые могли бы делать из них поделки. Но им нужно помещение, и как ни бился мой племянник, которого все вторым Гуркиным (главный художник Алтая, расстрелянный в 1937 году. — «Новая») называют, ему не дали субсидию, и он занялся тем же лесом», — жалуется Тодожокова.

— Язык был утерян, когда прошла русификация (детям в школах запрещали говорить на национальных языках даже на переменах. — «Новая»). Взрослое поколение, например, мамка моя, говорят еще на тубаларском языке, а молодежь уже не говорит, — рассказывает Карасев из Чойского района, который и сам похвастать хорошим знанием тубаларского не может.

В Республике Алтай поддержку в основном оказывают не тубаларскому, а более распространенному алтайскому языку (тубаларский язык многие считают его диалектом). Так, в 2014 году в разных населенных пунктах республики открыли 14 кабинетов алтайского языка и литературы. «Наш НИИ алтаистики на выделяемые деньги тупо переиздает старые книги сказителя Николая Улагашева, но на русском и алтайском языках, а нас отстегивают. Хотя мы не алтайцы, у нас другой менталитет, другой говор, другой характер, другая хоздеятельность: мы не скотоводы, а охотники собиратели», — объясняет Тодожокова.

На тубаларской земле недавно построили целый Музей Улагашева, но маленький народ снова недоволен. «У него 120 сказаний на тубаларском языке, но теперь вообще не упоминают, что он тубаларский сказитель, говорят, что алтайский», — говорит Тодожокова. Музей, кстати, поставили на болоте, и во время нашего приезда он был закрыт на ремонт из-за подтопления.

Недостаток внимания со стороны государства к тубаларам попыталась восполнить та же «Туба калык», издав тубаларскую азбуку и словарь. «Носителей языка в селах почти нет. Чой совсем обрусел, в Турочаке некоторые еще держатся, — рассказывает Тодожокова. — Я сама до 14 лет говорила только на тубаларском, а русский был на нуле, и маму заставляли со мной на русском говорить, но она сама его плохо знала. Поэтому как-то летом я сделала себе постель на чердаке и за две недели перечитала там все 30 книг на русском из сельской библиотеки. После этого хоть начала понимать, что говорят».

Азбуку и словарь Тодожокова составляла с еще двумя пожилыми тубаларками. «Нас три пенсионерки: Кучукова, которая работает акушеркой в роддоме и единственная знает грамматику, я, химик, и третья — строитель. Вот мы с ними сидим и вспоминаем, что нам в детстве говорили», — рассказывает старейшина. Сама она за 60 лет научной и преподавательской деятельности по-тубаларски почти не разговаривала. «Я в юности еще думала на тубаларском, но такие предметы, как сопромат, теорию машинных механизмов, начертательную геометрию на тубаларский не переведешь, и с 1961 года я как-то незаметно начала думать на русском языке», — вспоминает Тодожокова.

— Я пробиваю, чтобы азбуки эти раздали в детские садики, — говорит она.

— А это востребовано?

— Здесь двояко, дети еще не понимают, а родители говорят, что это лишняя обуза, но старшее поколение, бабушки, озабочено, что исчезает язык и наша культура. Мы, как лягушки в анекдоте, шевелимся, чтобы сбить из молока масло, но ассимиляция идет сильно. У меня все снохи — русские, но ведь если языка нет, то народа нет, — рассуждает старейшина.

Национальное самосознание тубаларов начало расти в конце 90-х, и, наверное, свою роль в этом сыграли и меркантильные интересы. Во всяком случае, после появления закона о коренных малочисленных народах (а значит, и повышенных пенсиях) число тубаларов начало расти: многие, у кого есть родственники, идут в суд доказывать свою принадлежность к этому народу. Если по переписи населения 2002 года тубаларов в России было 1565 человек, то спустя 8 лет — уже 1965 человек.

«Туба калык», рассказывает Людмила Бодрошева, на протяжении многих лет помогает тубаларам с юридическими тонкостями, необходимыми для подтверждения своей принадлежности к коренному народу. Многие делают это в том числе и ради пенсии с надбавкой, но, чтобы ее получить, тубаларам из Чойского и Майминского районов приходится менять прописку на Турочакский район, потому что только он признан районом компактного проживания. «Платежи, госпошлины, дорога — затратно. Мы сколько раз об этом говорили, но постановление правительства России никак не поменять. Многие и не хотят судиться, но когда пенсия наклевывается, то идут», — признает Таир Бодрошев.

Кстати, еще одно столкновение интересов властей и тубаларов произошло именно из-за переписи населения. По словам Тодожоковой, в 2010 году многих представителей коренных народов Республики Алтай записали в «алтайцы», поэтому перед последней переписью населения в 2021 году члены организации активно пропагандировали среди своих идею записываться тубаларами и никак иначе.

Крест и туалет

— В прошлом году пришли деньги по линии КМН, и глава администрации хоть и извинялся, но половину потратил на то, чтобы поставить на перевале юрточку, скамейки, урны, брусчатую площадку и туалет. 1 миллион 400 тысяч, — говорит Людмила Бодрошева из Уйменя. — Я возмущена! Почему лицо района, федеральная трасса на перевале должны выделять из средств КМН?

Бодрошев, проезжая каждый перевал, останавливает машину и проводит рукой по голове. 

Мы и крещеные бываем, но поклоняемся и тому, и другому», — говорит он. 

Перевал для тубаларов и других алтайских коренных народов — это священное место поклонения, там проводятся обряды, но власти этот факт упорно игнорируют. «Курултай не пропускает закон о сакральных территориях, который один наш тубалар пишет и продвигает. Закон уже пятый год там лежит и мутирует. Люди говорят, что нельзя туалет ставить на перевале, просят ставить чуть ниже. Ну не топором же крушить?» — говорит Тодожокова.

Она рассказывает, как в юности после проблем в институте садилась в машину и ехала на берег реки Катунь, садилась на камень и часами смотрела в воду. «У нас есть самая высокая гора Альбаган, и мама мне в свое время говорила, что это наша родовая гора. Я дала обещание себе сходить туда, но исполнила его только в 75 лет. Взяла кредит, в Каракокше наняла грузовик, который только и мог туда доехать. Водитель думал, что бабка развалится по дороге, а я даже не охнула! Я с природой общалась, я отношусь к ней как к живому существу и чувствовала себя прекрасно, ничего не болело, настроение приподнятое», — рассказывает Тодожокова.

В разнообразии местных верований трудно разобраться: есть тут и бурханизм, и буддизм, и признанное экстремистским движение «Ак-тян», но тубалары говорят, что верят именно в природу. «Вера у нас в солнце, вера в окружающую среду, вера, что каждое растение или животное имеет душу. Мы делаем благопожелания горам и рекам, у нас нельзя кричать или ходить в туалет на вершинах горы, нужно вести себя в соответствии с природой», — говорит Тодожокова, называя свою веру тенгрианством (иначе говоря, шаманизм).

На Алтае много шаманов, но с бубнами они не ходят и своего центра, как в Улан-Удэ, у них нет. Тодожокова рассказывает, что шаманом, например, является Валерий Туймешев (на чьей «Газели» мы приехали на Телецкое озеро), который хочет взять участок земли именно для того, чтобы построить там духовный центр. «Он накопил деньги, чтобы поставить юрту и шаманить там, но все знают, что он там собирается делать, к нему ведь ходят люди лечиться, а у нас подавление этих вещей», — говорит она.

По словам Тодожоковой, архиепископ Горноалтайский и Чемальский Каллистрат в свое время начал на всех родниках и перевалах кресты ставить, что крайне не понравилось коренным жителям. Несколько крестов срубили, но потом прокуратура внесла архиепископу представление, и архиепископ успокоился. «Разве можно ставить без разрешения? Я раньше собирала воду из источника, а теперь не могу, посмотрю на крест и ухожу. В моем сознании крест — это могила», — говорит старейшина тубаларского народа.

Кто доносчик

— Может, кому-то мы мозолили глаза. Мы же в открытую работаем, культурную, языковую и экологическую информацию выкладываем, и из-за этого, может, по шапке нам и дают. У других малочисленных народов в Республике Алтай (кумандинцы, челканцы, шорцы и теленгиты. — «Новая») есть организации, но мы самая активная, а остальные в песок голову прячут, осторожничают, умалчивают, боятся, что их воспримут как нелояльных к власти, — объясняет Таир Бодрошев. Но открытых врагов во власти, утверждает он, у «Туба калык» не было. Со мной в Комитете по национальной политике Республики Алтай и в аналогичном комитете Госсобрания говорить отказались.

Бодрошев уверен, что инициатор признания организации «иноагентом» находится на Алтае, потому что за пределами республики о них никто и не знает. «Мне 80 лет, я не работаю, я пенсионерка, правда, ветеран труда, ну что они со мной могут сделать. Вот и донес кто-то в Минюст Российской Федерации», — говорит старейшина Тодожокова. Она склоняется к версии, что это дело рук «лесной мафии». «Каракокша Лес» вырубили кедра на 5 миллиардов рублей в 2017–2019 годах, и я про это писала в наш Следственный комитет и МВД, а они неопределенно отвечали и все задним числом прикрыли», — говорит она.

«Если мы говорим везде об одной проблеме, то все равно мы раздражаем и правоохранительные органы, и исполнительную власть. Мы, как комарик, кусаем в неположенное место, мы рупор, мы барометр самого общества», — говорит ее сын Таир Бодрошев.

Депутат Кухтуеков по активности провластных интернет-троллей по теме «Туба калык» определил, что «какая-то ветвь исполнительной власти в этом процессе участвует», но назвать конкретного заказчика затрудняется. «Мне кажется, что именно правозащитная деятельность в области сохранения лесов и стала причиной того, что их признали «иностранными агентами», — говорит он, хотя не исключает, что это может быть «упреждающий маневр от желающих добиться права на разработку золотоносных месторождений, дискредитировав оппонента».

Удивительно, но даже глава фракции «Единой России» Рябченко, похоже, относится к тубаларам с симпатией и открыто говорит, что причин для признания «Туба калык» «иноагентом» не видит. «Я сам главой Турочакского района был, я с ними вместе жил и знал, как организация существовала и как работала. 

Ничего общего с «иноагентами» они не имеют», — говорит он и предлагает разделять «лесной народ» и «людей с Болотной площади».

Бодрошев называет статус «иноагента» клеймом и говорит, что организация будет закрываться, потому что смысла судиться с Минюстом нет. Официальную страницу «Туба калык» в фейсбуке он уже закрыл, оставив только страничку «Тубалары». «Я сказала, что ухожу, что я старая, и предложила выбрать новую старейшину, а потом создать новую организацию», — говорит Тодожокова.

Предприимчивый пенсионер

Скучать и использовать свое право на заслуженный отдых 80-летняя Тодожокова точно не будет. Последние годы она делает аконитовое масло, за которым, по ее словам, стоит очередь. «Я получила патент на эту уникальную вещь. Клинические испытания прошла, анализы все были, но, чтобы отправить в аптеку, нужны клинические испытания в Москве, а это дорогое удовольствие. Поэтому сама продаю его людям, и на сегодняшний день 150 человек стоят в очереди. Я делать не успеваю, ведь сама готовлю», — рассказывает Тодожокова.

Аконитовое масло, рассказывает ее сын Таир, помогает от женских болезней. Он сам копает для матери корни растения, а она варит 30 часов снадобье дома. Тодожокова уверяет, что помогает оно и от онкологии, и даже от коронавируса: «Восемь человек, которые лежали с ковидом, при негласном использовании быстрее вылечились, и у них не было [серьезных] последствий».

Масло это она продавала даже самому главе Сбербанка Герману Грефу, сама отвозила его в Altay Resort. Грефу и Владимиру Евтушенкову, владельцу АФК «Система», по словам Тодожоковой, продукт понравился, хотя непонятно, насколько это соотносится с борьбой с крупным бизнесом, уничтожающим алтайскую тайгу. «Они попросили еще и с собой в Москву. Таир всю ночь готовил, и я им девять канистр привезла в аэропорт. Мы три раза с Грефом встречались, он мне понравился тем, что ловит идеи на лету. Например, я ему предложила сделать фито-баню, где стены выложены из трав, через которые подается пар», — рассказывает она. Недавно она разработала компьютерную программу, с помощью которой может любому человеку по его показаниям составить индивидуальный сбор.

Но и это еще не все. Химик Тодожокова смеется и говорит, что за 40 лет накопила немало идей. «Я была в Шарм-эш-Шейхе, и там около берега растут пальмы, а чуть выедешь из города — одни камни, опустынивание ведь идет везде. А у нас имеется в республике миллион тонн бурого угля, которые на 84 процента состоят из гуминовых кислот, а это чернозем и грязь лечебная. Технология очень простая: 2-процентный раствор щелочи растворяет гуминовые кислоты, раствор выпаривается, получается порошок, который отправляется на экспорт. Это лучше, чем золото копать, которое чтобы добыть у нас достаточно, нужно перелопатить все горы», — рассказывает Тодожокова, которая собирается в ближайшее время идти продавать свою идею.

— Ну какое впечатление у вас? Что бабка с ума сошла? — спрашивает у меня старейшина, а я улыбаюсь и говорю: «Нет, нет, что вы, наоборот!»