Эта статья — на тему близкого будущего. (…) [на тему] руин в головах.

Людям разных общественных позиций придется учиться по-новому договариваться между собой — и от их способности к взаимодействию, к согласованию интересов и ценностей, от скорости взаимопонимания будет зависеть восстановление будущего страны. Нам придется что-то понять про себя как про общество: с чем мы проваливаемся в предстоящий хаос, с чего начинать восстановление.

Почему я, не социолог, рискну высказать некоторые социологические суждения? Я работаю директором педагогического издательства, и последние тридцать лет более или менее близко общаюсь с людьми образования почти из всех регионов России. А школа — такой мир, вокруг которого увязана жизнь специалистов из всех профессиональных сфер. В обсуждении школьных забот просвечивает типология мировоззрений всех прослоек российского общества — и, насколько могу судить, она существенно иная, чем картинки отечественной социологии.

• В чем видят родители идеалы воспитания собственных детей?
• Какими предстают для них правила разумного и конструктивного взаимодействия взрослых?
• Как понимают большой мир жители нашей страны и какое место воображают в нем для России?

Когда жителям России придется начать о чем-то договариваться между собой — соотнесение их взглядов на жизнь (проявленное подобными школьными вопросами) окажется критически важным.

Многое упрощая из-за формата, я попробую представить типологию российского общественного сознания как четыре варианта жизненных позиций, резко отчужденных друг от друга на фоне глубокого морального кризиса российского общества.

Люди любви к величию

Около 30%

«Русских хлебом не корми, дай величия страны» — подобными словами нередко характеризуют наш народ — иногда с торжественным пафосом, чаще с насмешкой, злой или ироничной.

Я же отнесусь к пафосу «державности» в душе многих моих соотечественников не с умилением или отвращением, а с симпатией и печалью.

«Державники» — огромная часть русского народа, но вряд ли большинство; скорее, около трети. Это люди, которые не мыслят своей жизни вне причастности к большому делу. Они считают своим долгом занимать свое трудовое или служебное место в большой системе и, в свою очередь, рассчитывают, что дело государства — позаботиться об условиях их жизни.

Привычка мыслить о своей судьбе в связи с общей судьбой государства — одна из «нитей ДНК» великорусской народности, какой она складывалась с XIV века. Без этой нити, без людей, для которых она стержневая, вряд ли удастся помыслить Россию. Эта часть населения гордится своими профессиональными умениями, своим (настоящим или былым) «местом в строю»; они не нуждаются в палаческом самоутверждении, 

«Люди величия» не воспринимают всерьез представлений о праве, о законах и правах человека; они не понимают, как общественные дела могут устраиваться демократически. Их жизненный опыт убеждает, что любое большое дело должно быть организовано специалистами, выстроенными в иерархию соподчиненности и компетентности.

Самоуважение этих людей основывается на чести и достоинстве человека как участника большого дела, даже не обязательно национально-государственного: величественного в смысле мировой науки или индустрии, масштабных проектов или церковной жизни. Им бы очень хотелось, чтобы такое величие было доброжелательным, умным и сильным. (Потому они так рады верить его оправданиям и так внутренне сопротивляются разоблачениям.)

в ситуации многоплановой деградации страны «патриотический канал» гиперболизации военной славы и военной силы оказался основным.

…Встречалось ли вам когда-либо упоминание о «программах мирно-патриотического воспитания»? Мне ни разу. Патриотизм в России сделался исключительно цвета хаки. Боюсь показаться резким, но рискну сказать малоприятную вещь.

У российского «военно-патриотического» воспитания есть единственный точный синоним — воспитание шовинистическое. То есть раздувание чувства национального превосходства на основе чванства чужими подвигами, исторической полуправды и презрительного высокомерия по отношению к другим народам. Воспитательным идеалом такого патриотизма служит демонстрация радостной готовности без размышлений отдать жизнь за начальство.

А первыми жертвами российской катастрофы оказались молодые офицеры и солдаты российской армии — далеко не худшая часть жителей нашей страны и уж точно лучшая среди людей в погонах.

Пафос «больших дел» и преданности государству будет в скором будущем или осмеян, или еще более дискредитирован следующей волной лжи. 

Дальние горизонты надежд, готовность к дисциплине и локальной ответственности, терпеливое несение своих обязанностей в малокомфортных условиях — те качества, на обладателей которых нам всем придется опираться в скором будущем.

Дело не в том, чтобы пытаться переделать наших сограждан из «государственников» в либералов, а в демилитаризации их сознания, восстановлении веры в возможность мирных и успешных больших проектов. Им важно вернуться из иллюзорного мира злобной мифологической лжи к реальным делам и здравому смыслу.

Люди домашнего масштаба: гуманные подданные негуманной державы

Около 50%

Думаю, что это добрая половина населения страны, если не абсолютное, то уж точно относительное большинство.

«Вторая нить русского ДНК» — держаться подальше от агрессивного государства, планировать жизнь, опираясь исключительно на свой опыт и опыт своих знакомых, а не на теории и пафосные призывы. 

У государства свои дела — а у нас свои. Государство — это не мы. Мы, если угодно, подданные, которые отдают кесарю кесарево. Подданными государство принимается как природная данность, диковатый, но кормящий ландшафт, к переменам которого надо как-то адаптироваться.

Политика — грязь, в ней лучше не замазываться. 

Такая позиция ведет к изумительной подвижности результатов формальных опросов на общественно-политические темы: изменив лишь эмоциональный нюанс в формулировке вопроса, от доброй половины российского общества можно получить ответ прямо противоположного свойства.

Знаменитый русский фатализм — коренная черта русских людей «домашнего масштаба». Они убеждены, что главные новости — из сводок местных, а не глобальных. Да, наша жизнь в зависимости от внешних событий может непредсказуемо меняться, но повлиять на те события — за пределами наших сил.

Чаще всего перед нами люди отзывчивые, сочувствующие, понимающие и принимающие других (тех, кто рядом). Их рациональность ограничивается мерками известного им «на взгляд и на ощупь» мира; остальное — удел ироничного отстранения или мифологий. Таких людей трудно зажечь ненавистью к другим, но куда проще соблазнить нечто поддержать из сочувствия к страданиям кого-то дальнего.

Русские нацисты

Около 5%

(…) Думаю, что в стране их процентов пять — кажется немного, но в абсолютных цифрах — это миллионы. С самыми радикальными их представителями боролось и государство — процессы над неонацистами были громкими, и все о них помнят. Но не доборолось. (…) Может, потому, что некогда популярная в Кремле идея «управляемого национализма» — конструкт, ментально созвучный и многим из тех, кто во власти.

Психологический нерв нацизма, формы фашизма с элементами расизма и антисемитизма, — невозможность самоутверждаться иначе, чем на унижении и подавлении других людей. Сейчас «украинский вопрос» (сменивший в сознании «мигрантский») для русских нацистов — именно то, чем был еврейский вопрос для немецких. Это выбор тех, кого надо раздавить, чтобы почувствовать себя сверхчеловеками. «Бандеровцы», подлежащие уничтожению, — это тот эвфемизм, который был придуман для обозначения людей, желающих считать себя представителями отдельной украинской нации (…).

Стоит далее послушать высказывания подобных ораторов, и вы услышите про еврейское засилье, про «англосаксонскую плутократию» и «недобитую гомосятину», про «геополитическую миссию» и «жизненное пространство безопасности», про мистику власти и волю к насилию, про то, что пацифизм — это измена, демократия — гниль, а война — единственное средство для важных вопросов. Конечно, понятие нацизма шире приведенного «гитлеровского бинго» — но суть, как мне кажется, схватывается им в достаточной степени.

Соусом к риторике — практически всегда — сочащееся удовольствие от рассуждений о перспективах пыток и убийств представителей не нравящихся национальностей и общественных групп.

У конкретных нацистов в «гитлеровском бинго» могут быть отдельные пропуски: кто-то из русских нацистов добродушно относится к евреям, а кое-кто не считает обязательным истреблять пацифистов. Но большинство клеточек заполнят гарантированно.

Даже неудобно вспоминать афоризм, что «фашисты будущего будут называть себя антифашистами». Давно никого не смущает, что для господина Гиркина, символа «антифашистской русской весны», ближайший партнер и единомышленник — господин Баркашов, самый именитый и откровенный из нацистов. (…)

Люди здравого смысла и люди демократии

Около 20%

Приверженность здравому смыслу проявляется не столько в логике, сколько в совокупности привычек. В привычке рационально оценивать обстоятельства и ответственно относиться к своим словам и поступкам. В привычке смотреть на вещи не только со своей точки зрения. В привычке понимать масштаб явлений, различать отдельную деталь и суть вопроса. В привычке действовать на основе своих ценностей и инициатив, а не просто подчиняться и адаптироваться.

Привычки простые, но определяют они правила жизни едва ли пятой части населения страны, процентов двадцати. А из них едва ли половина склонна верить в перспективы демократического будущего в России.

Разговор о демократии в двухтысячные годы безнадежно потерялся в мутном мареве геополитических дискуссий. Здесь же

Для объяснения воспользуюсь подходящей цитатой: «У нас есть всего два пути в поисках выхода из любого конфликта. Первый путь: можно драться за свою правоту, и это будет означать, что восторжествует право более сильного. Второй путь: спорящие стороны, разговаривая, пытаются осветить проблему со всех сторон и стремятся в ходе разговора достичь более правильного и глубокого понимания. Это — демократия. Диалог, взаимное понимание и уважение — вот сущность демократии…» Речь идет о науке понимания интересов других, искусстве договариваться и держать договор, браться за сотрудничество на основе согласованного замысла.

Подобные практики отношений осваивает, например, большинство людей бизнеса — из тех, кто создает его сам, а не получает в подарок от чиновников.

В еще большей мере ориентирован и на использование, и на культивирование демократических практик «третий сектор»: сфера некоммерческого компетентного решения «человекоёмких» вопросов.

Но в условиях России у политической демократии есть безнадежно слабое место: она не может задавать тон национальной жизни вопреки пониманию, воли и ценностям большинства. Мы можем надеяться лишь на медленное расширение слоя демократических практик — и на особую их роль в том, чтобы сформировать и удерживать платформы здравого смысла. А вот они (в отличие от собственно демократии) только и могут послужить в России основой для взаимодействия людей разного опыта, разных ценностей, разного кругозора.

Впрочем, уход от крайних колебаний между массовым разбродом и глухонемой вертикалью власти будет все более очевидным условием выживания для страны. 

Решения потребуется искать не снизу, не сверху, а из среднего общественного слоя. В «узлах» возможного горизонтального каркаса — среди круга людей, привыкших брать на себя ответственность. Им придется обучать практикам взаимной поддержки представителей аморфного населения, тех, кто первоначально далек от самостоятельности и ответственности, а представителей власти — привычкам к самоограничению.

Ясные задачи для сложных времен

• денацификация;
• демилитаризация;
• федерализация.

1. Первый и доступный инструмент — денацификация — исключение тех, кто выступает с соответствующей (в данный момент — антиукраинской) риторикой, из круга общения порядочных и вменяемых людей. Точно в той же мере, как принято сторониться людей с риторикой антисемитской.
2. Демилитаризация. Она абсолютно необходима, прежде всего в общественном сознании: в твердом признании, что актуальные вопросы современной жизни и развития страны невозможно решить на путях военного насилия.
   
   (А как раз сама армия, подозреваю, будет весьма нуждаться в общественной заботе, внимании, переводе ее из шокового состояния в адекватное.)
3. Федерализация — восстановление самостоятельности (…) регионов.
   
   России слово «федерация» досталось нечаянно, по советскому наследству. После стихийной федерализации-феодализации 1990-х все свернулось обратно, в сверхцентрализованную «недоимперию».
   
   В будущем федерацию потребуется создавать уже осмысленно — и не с нуля, а с отрицательных величин. Решение этой задачи — наш шанс на здравый компромисс между теми силовыми структурами, которые будут пытаться подчинить себе аппарат централизованной власти, — и теми людьми, которые окажутся способны что-то менять в стране к лучшему.
   
   Когда-то «опричнину» отделяли от «земщины»; теперь пора бы поступить наоборот: отделить «земщину» от «опричнины» и убедить ту в земские дела не соваться. Надо будет меньше заботиться о парламентских и прочих декорациях центральной власти, а добиваться возможности людей бороться за адекватность, демократичность и вменяемость базового уровня государства: региональной власти и местных самоуправлений.

* * *

Мир свыкается с мрачным образом России, и даже если российская политика притормозит в своем безумии, многие годы отношение к нам будет только ухудшаться.

Хотя уже сейчас мало найдется стран, где бы у людей было так плохо с доверием друг к другу и к самим себе. Как повернуть от инстинктов взаимоуничижения — к уважению человеческого достоинства, к непривычному налаживанию практик взаимопомощи? Достойный образ возможной завтрашней России — это ведь и более достойный образ самих себя уже сегодня.

Людям вновь придется отвечать на жизненные вопросы до боли всерьез.

Хорошо бы научиться отвечать на них в согласии с голосом совести, с ощущением умных усилий, со стремлением к успешной помощи друг другу.

И мера нашего национального выживания будет связана с поисками тех платформ здравого смысла, на которых возможно согласование психологических доминант трех больших частей русского народа:

• культуры причастности к большому делу;
• культуры гуманного и заботливого отношения к ближним;
• культуры свободы и ответственной договороспособности.