След не точного поведения — серьезная составляющая жизни. Его не видно другим, потому что нарисованный и явленный тобой образ представляется даже близким окружающим законченным и очевидным. Между тем внутри тебя идет работа по защите от воспоминаний ошибок, которые невозможно исправить и не хотелось бы повторять. Но временами они являются в сознание обидой на себя, обнаруживая бездумную близорукость. Ну чем ты, казалось бы, так был занят, что не позвонил, не сказал, не погладил по голове. Молчание не освобождает от прошлого. Тишину наполняют слова и поступки, которых можно было легко избежать. Со временем память слабеет, забываешь многое, но порой из глубины жесткого диска выплывает нечто, казавшееся малозначительным, которое с годами выросло до размеров несовершенного поступка. Винись, дружище.
Видимо, у отца до войны и моего рождения был с тетей Нюсей легкий, без последствий роман, после которого сохранились замечательные отношения. Во всяком случае, когда, поступив в Ленинградский университет, я приехал из Киева, дом замечательной актрисы Анны Григорьевны Лисянской стал для меня родным настолько, что ее отец посматривал на меня с подозрением: не внук ли я его, часом, хотя он прожил рядом с дочерью значительную часть жизни.
Она была хороша, смешлива и талантлива. Она сыграла в полсотни фильмов, в том числе блестяще — в «Двенадцатой ночи» с Яншиным, Меркурьевым, Вицином, Лучко, и переиграла у Сергея Юткевича всю женскую команду Ленина: и жену, и сестру. Она много играла в Александринке и в Театре музыкальной комедии, но званиями отмечена не была, о чем не особенно горевала. У нее был легкий характер, редкое дружелюбие и очаровательная безалаберность с папироской в руке.
Муж тети Нюси, несмотря на свой высокий морской пост, прошел честную войну во флоте и корабельную службу старшего механика (он ходил на сухогрузах серии «Жан Жорес» и, кстати, уступил свою каюту Максиму Горькому, когда тот возвращался с Капри), был человеком нрава веселого, невероятно артистичным, постоянно готовым к розыгрышам и дружескому застолью — столь творческому, что после него ремонт был бы не лишним. Стены гостиной были разрисованы известными ленинградскими и московскими актерами и художниками — они и были главной ценностью дома, а вовсе не коллекция больших фарфоровых свиней, которую когда-то у князя Кочубея купил его отец, главный зубной врач Генерального штаба царской армии.
В их доме я познакомился с Алексеем Баталовым и его женой, цыганской красавицей Гитаной, с Юрием Никулиным, Ией Саввиной, режиссером Иосифом Хейфицем и всей съемочной группой «Дамы с собачкой», знаменитыми кинохудожниками Беллой Маневич и Исааком Капланом, оператором Генрихом Маранджяном и лучшим редактором «Ленфильма» Фрижей Гукасян… Господи, кого только не было в этом доме!
Дядя Гриша ходил в кожаном реглане и черной морской фуражке, и у него была своя «Волга», на которой он встречал и провожал московских друзей. Однажды я участвовал в роли статиста во встрече писателя Ильи Зверева. Изобразив левака, Гриша взялся отвезти москвича, не бесплатно, конечно, в ленфильмовский дом на улице Горького. Получив три рубля от Зверева, он через несколько минут появился в квартире Капланов с требованием доплатить ему за доставку. Москвич был страшно возмущен нравами ленинградских мастеров частного извоза. Дядя Гриша был столь натурален, что писатель, даже получив свои деньги назад, долго не мог поверить в розыгрыш.
Он очень любил свою Анечку, но вольный ветер порой задувал в его паруса.
Если я засиживался в их квартире, меня укладывали спать в темной комнате. В тот раз мы разговаривали с тетей Нюсей и ее дочерью Лялей за полночь. В час Ляля ушла спать, а Нюся взялась нервничать.
— Ну где же Гришка?
Часа в три ночи, когда пепельницы были забиты окурками и напряжение достигло и меня, послышался осторожный звук ключа, открывающего входной замок.
Тетя Нюся встала у входа и набрала воздух в легкие.
Дверь распахнулась, и не успела она произнести ни звука, как дядя Гриша с веселым возмущением произнес:
— А кто гуляет!?
Аня рассмеялась, и они, обнявшись, пошли в дом.
Они были мне очень близки, но на свою свадьбу я их не позвал. От неловкости. Потом уехал в Москву. Гриша умер. Тетя Нюся уехала в Израиль, и я ни разу ей не позвонил.
А кто гулял?
Я гулял. Увы — мне.