Юлия Ауг: «Мы оказались чужими в своей стране»

До последнего, до 24-го числа, до момента, когда примерно в 5.40 у меня на телефоне выскочило сообщение о срочном видеообращении Путина и он объявил о начале спецоперации, не верилось, что это может произойти. Я так закричала, когда Путин произнес слова о том, что объявляет военную спецоперацию, что Полина проснулась от моего крика.

Мне раньше казалось, что самый страшный опыт в моей жизни — смерть моего мужа. Но нет. Я сейчас даже не могу радоваться тому, что у меня дочь. Не сын, бедный, несчастный срочник, которого обманули и вместо учений отправили в Украину. Потому что моей дочери с этим жить — всю жизнь жить с тем, что произошло между нашими странами. Ей с этим жить дольше, чем мне.

Я вижу: никто сейчас по-настоящему не может предсказать какое-то более-менее близкое к реальности развитие событий. Путин абсолютно непредсказуем, и развитие может быть любое.

Мне страшно, я очень боюсь ядерной войны. Но о будущем не думаю вообще. Я живу сегодняшний день, а ночью мы переписываемся с друзьями. У меня остались друзья в Украине, ночью мы пишем друг другу, они мне рассказывают, что видят из окон.

Подруга в Киеве пишет: «Бабахают, все время бабахают». А несколько дней назад написала: «Никак не могла понять, что происходит, как будто снег идет, но на снег не похоже». Потом они с дочерью днем, когда все утихло, решили выйти. «Мы вышли, и опять начало бабахать, и опять вот это вот пошло. 

У меня есть еще один друг, замечательный фотограф, он живет в своем доме на уже занятой российскими войсками территории, возле ЛНР. И вот он мне каждый вечер пишет: «Я пока живой». Сегодня утром тоже писал, описывал, как было солнечно, морозно, а птицы поют по-весеннему. И вдруг прервался, написал: «Начали стрелять».

И поэтому я не думаю о будущем, я как-то проживаю день, мне достаточно знать, что близкие остались живы, что они выжили.

Мои друзья в Украине мне пишут о том, что им очень страшно, но они чувствуют себя настолько правыми, настолько понимают, что защищают свою родную землю и свою независимость, что они никуда не уедут. То есть они из тех, кто принял решение не эвакуироваться, остаться на своей земле.

На что сейчас можно опереться? На какие знания? Всю свою сознательную жизнь я занимаюсь документальным театром. Участвовала в проекте, который делался в Театре.doc, посвященном Финской войне. Варвара Фаэр была режиссером этого проекта. К сожалению, в конечном варианте в России этого проекта не случилось. Несмотря на то что приезжали финские актеры, мы делали здесь экспресс-показ, но в итоге спектакль вышел без российских актеров, в Финляндии. Но мы много работали с документальными материалами, изучали процессы, которые предваряли Финскую войну, документы, которые были связаны с ее ходом, и потом с тем, как это все переживалось уже в Советском Союзе. Это же была позорная страница истории, которую в СССР старались максимально замалчивать, не упоминать о ней, а если и упоминали, то лишь в контексте того, что Советскому Союзу достались территории, которые были присоединены к Карелии. А о том, что это была позорная, проигранная Советским Союзом война, о том, что значительно уступающая в размерах финская армия одержала победу просто потому, что это была ее земля, старались не упоминать. Финны одержали победу, потому что для Финляндии это была Отечественная война.

Мои друзья единогласны в оценке происходящего, и я бесконечно этому рада. Хотя в моей жизни только что произошла такая маленькая драма… почти смешная на самом деле. У меня есть свекровь, мама моего мужа, который умер. И мы с Полиной до сих пор прописаны в той однокомнатной квартире, в которой мы жили с Андреем. Владелицей квартиры является моя свекровь. Она всегда раньше говорила, что эту квартиру завещает Полине, Полине ведь нужна жилплощадь. Так вот, после того как по месту прописки ко мне пришла полиция, свекровь написала мне сообщение. Она просит нас с Полиной скорее выписаться и будет нам бесконечно за это благодарна.

Я в свое время читала о том, что в тридцатых — пятидесятых родственники выписывали своих родных после того, как их арестовывали. И когда человек возвращался из ссылки или лагеря, ему жить было негде, он нигде не был прописан. Очень хорошо помню эти случаи. Но никак не ожидала, что с помощью свекрови сегодня попаду внутрь учебника истории.

У меня нет творческих планов. Ничего нет. Остался спектакль «Сад» в Электротеатре, спектакль в Питере, который я играю, и спектакли в «Гоголь-центре», в том числе «Мученик»; к счастью, «Гоголь-центр» остался тем же свободным местом, которое дает возможность высказываться молодым в первую очередь.

Я всю свою жизнь живу на две страны. Эстония — мой дом, а я человек русской культуры, при всем при том, что во мне нет ни капли русской крови, я всегда несла в себе ощущение того, что принадлежу к русской культуре. Мне даже казалось, что со своей кровью, со своим воспитанием, которое я получила все-таки в Эстонии, со своими корнями могу быть тем человеком, который соединяет европейскую культуру и российскую культуру. Но сегодня оказалось, что это факультет никому не нужных вещей.

Моей маме 91 год, ей было 10 лет, когда началась Великая Отечественная война, она все помнит, и то, что она испытывает сейчас, словами не описать. Каждый день она спрашивает: «Юля, как это могло произойти? Как это могло случиться? Этого не должно было случиться». Я хочу вывезти маму и надеюсь, у меня это получится.

Так называется спектакль, который вышел у меня в Эстонии в декабре.

Он об одной из самых страшных и больных страниц в истории Эстонии — о Холокосте. В нем рассказывается несколько документальных историй, которые произошли в Эстонии. Я работала в архивах, которые мне предоставила еврейская община, еврейская синагога и еврейский музей. Это документы, которые касаются не массового уничтожения евреев, а судеб конкретных людей.

В процессе спектакля мы вместе с актерами пытаемся понять, что могло произойти с эстонцами, которые вдруг стали убивать людей, с которыми жили на одной улице, ходили в один магазин, покупали хлеб и вино, возможно, не были знакомы, но все равно встречались глазами.

Есть конкретная история в спектакле, когда люди реально были знакомы, жили в одном доме, их дети учились в одной школе. И когда Хаю Левин поставили на край рва, 

Есть в спектакле истории невероятного мужества высочайшего духа. Например, история Харри и Кейлы Парис. Харри Парис был очень известным актером, работал в театре «Эстония», и у него была жена-еврейка, Кейла. Когда началась Великая Отечественная война, все друзья ему говорили: «Если ты не хочешь сам эвакуироваться, дай возможность эвакуироваться Кейле, потому что когда придут фашисты, они не пожалеют твою жену». На что он отвечал, что очень хорошо знает немцев, работал в Германии, это великая просвещенная нация, и не будут они никого убивать. То есть он, по сути дела, не позволил своей жене эвакуироваться.

Когда фашисты оккупировали Таллин, постепенно началось ужесточение правил: сначала всех евреев переписали, вызвали в комендатуру, поставили в паспорт знак «Юд». Потом вызвали в комендатуру, кстати, самого Харри и посоветовали ему как можно быстрее развестись с женой, чтобы у него не было проблем. Потом запретили евреям ходить по тротуарам, посещать кафе, театры, музеи, библиотеки, и всем было приказано нашить желтые звезды. И когда пришла повестка и стало понятно, что Кейлу вызывают в комендатуру для того, чтобы отправить в лагерь, супруги пригласили своих друзей, сделали такой домашний праздник, очень светлый, добыли вина, свежего хлеба, все пели, танцевали. Потом комендантский час, все разошлись, Кейла спустилась в дворницкую, отдала ключи под предлогом того, что Харри стал очень забывчив. А утром на репетицию в театр он не пришел. Первый раз в жизни, настолько трепетно относился к своей профессии, что, если бы даже был больным, все равно бы пришел. Ну, в общем, когда квартиру открыли, нашли Харри и Кейлу в одной постели, они оставили два письма с просьбой похоронить их в одной могиле и в одном гробу.

В спектакле пять документальных сюжетов. Есть история Исидора Левина. Он — официально единственный оставшийся в живых еврей на территории Эстонии, потому что Эстония была территорией, объявленной «Юденфрай», то есть полностью освобожденной от евреев. Но на самом деле есть документальные свидетельства: еще пятерых евреев спасли местные жители.

Например, абсолютно документальная история, как муж-старовер спас свою жену-еврейку. Но проблема в том, что эту историю рассказать в спектакле нельзя, потому что есть ее дети, ее внуки, но она и ее муж всю жизнь от всех скрывали координаты хутора, на котором ее прятали до 1944 года. Ни хозяева хутора не хотели, чтобы их имена были открыты, ни сама Элия Добрыш никогда о них не говорила. Об этом боялись говорить, боялись и не понимали, как это может быть воспринято НКВД и всеми остальными. В общем, на самом деле такие истории есть, просто они не задокументированы, потому что очень многие люди боятся об этом говорить до сих пор. Я рассказала эти пять, потому что они абсолютно документальные, сохранились письма, расстрельные реляции, протоколы допросов.

Очень многие люди плачут, когда заканчивается этот спектакль, очень многие.

Нам в России, несогласным с происходящим, всем сейчас придется освоить новый опыт. Мы оказались чужими в своей стране. Ну то есть иллюзий-то по этому поводу особо никаких не было, но именно теперь мне в личку приходят сообщения о том, что меня убьют с удовольствием. Пишут, типа, озирайся по сторонам, найдется много людей, которые с удовольствием тебя прихлопнут.

Но вот есть слова Льва Толстого. Они годятся на все времена, не только сегодня, в трагической ситуации, они годятся для всей моей жизни: делай, что должно, и будь что будет.