Я докладываю, Ваше Величество

Кашин впервые мелькнул на эстраде в 1990-х. И остается массово известен одним хитом — песней «Город».

Ты пошел войной на мой безумно дивный, мудрый город.
Ты сравнял с песком мой безупречно дивный, чудный город.
Ты забудешь постепенно обо мне,
А я построю снова мой безумно дивный, мудрый город.

Аудитории, которой Кашин заслуживает сегодня, у него так и не появилось — хотя, ростки удивительного стали появляться в его творчестве еще лет 20 назад. «Я и мой Мюрат — растерянные львы; / я кормлю солдат руинами Москвы. / Души улетают в небо сентября; / И все, моя родная, зря» — поэтически текст песни был прост, но его образные точность и емкость поражали. «Я пытался написать эту песню так, чтобы не было необходимости читать всю переписку Наполеона с Жозефиной», — скромно объяснял автор.

Великие поэты писали о реальных мыслях, чувствах, событиях, впечатлениях. Поэтически, образно представить бренный мир — в этом и есть ценность слова. В литературе мы это понимаем, а в рок-музыке почему-то годами складывалась другая тенденция. На подиум истории в качестве гениев были возведены люди, несшие полную несуразицу. Бессмыслица может быть очаровательной, но искать в ней смысл — это шизофрения, а выдавать ее за Благую весть — шарлатанство.

В поэзии Кашина нет случайных слов или форм — он не халтурщик, он все продумал, пусть и своеобразно. Если он нарочито пренебрег совершенной формой глагола, это из-за неприятия лишних согласных (он напишет «гинь», а не «сгинь»), а если написал «аптека, фонарь, Маяковский, Карузо» — ну прелестно схулиганил. Все его образы понятны; он пишет о жизни, женщинах и своем все больше, с возрастом — о разочаровании в ней, и в них. «Сцена — поставщик моих бессонниц» — это о том, что самолеты, на которых бедному артисту надо вылетать на гастроли, «почему-то всегда вылетают в 4 часа утра», и его вывод — «Я больше даже во главе безумных конниц / не поскачу в Находку» — он проехал всю страну, и хорош метать бисер перед свиньями. 

Многие тексты Кашина элегантные, пусть и наивные с точки зрения «окопавшегося» москвича, признания в любви к Москве. Не той, в которой коренной москвич вырос и все еще думает, что живет, — а существующей на самом деле. В кашинской Москве во всем великолепии предстают достопримечательности, которых москвичи стараются не видеть, вроде ресторана «Седьмое небо» или Москва-Сити, жизнь и быт власть имущих и «офисного планктона». В самой красивой из кашинских баллад о Москве, записанной в 2010 году, он нарочито произносит «ис-чезали», но сегодня, преуспев в своем квесте слиться с этим городом воедино, Кашин уже говорит совсем по-московски. А уж после слов «сквозь меня шагала ты / из пивной, и где-то рядом, / два крыла, побитых градом, / волочились по фасадам, / не теряя красоты», любой москвич готов выйти из окопов и сказать: «Ок, Кашин, отныне вы — один из нас».

Сегодня Кашин — зрелый, талантливый композитор, экспериментальный лингвист и, превыше всего — прекрасный поэт, способный к созданию оригинальных, удивительных образов, рифм и звуковых и ритмических стихотворных структур. Возможно, он — единственный аутентичный поэтический гений поколения Х. Но об этом почти никто не знает. Сам Кашин убежать и спрятаться от песни «Город» до сих пор не может. Он заслуживает того, чтобы сообщество литературоведов и критиков признало его за своего — а мужики-то о нем и не знают!

Любимый Кашиным Артур Рембо свое главное, с точки зрения истории и теории литературы, произведение «Сезон в аду» напечатал сам и раздал знакомым. Сообщество парижских критиков от него отвернулось. Рембо работал на стройке, чтобы не умереть с голоду. До этого не хотелось бы доводить.

Написал Кашин и прекрасный гимн интеллигенции ХХI века: его «Эра любви» — достойнейшая замена Козлодоеву. За последние десять лет Кашин вышел на совершенно новый уровень и как мелодист, и как текстовик, но эти его таланты не обязательно взаимозависимы. Кашин после сорока, в первую очередь — поэт. Текст песни — не всегда самостоятельное литературное произведение. А Кашин пишет именно стихи, многие из которых не обязательно петь.

Затянувшееся равновесие над умами, и над толпой
в ней рождает ненужную спесь, и недовольство своей судьбой.
Я докладываю, Ваше Величество,
по-хорошему, нам нужна
неоправданная стратегически,
необъявленная война,
Чтоб в пропитанных кровью траншеях
Ваши подданные, лишенные сна,
взяли в фокус окопных вшей
и целебный эффект вина.

«Ваше Величество» у Кашина — словно потерянная строфа из Письма генералу Z — замечательного батального стихотворения Бродского. Он не набрел на форму случайно, он имитировал Бродского нарочно, это было стилистическое упражнение. Ведь есть разница между тем, чтобы изобрести велосипед или, увидев велосипед, самому сделать точно такой же.

Не избалованный литературным признанием, Кашин «танцует, как будто никто не смотрит». И это дает ему свободу экспериментировать, подражать, местами обходиться с рифмами и ритмами небрежно (грех, который музыка прощает, а бумага — нет). В тех своих итерациях, где он поднимается на высший поэтический уровень, музыка, даже замечательная, начинает мешать восприятию поэзии. Все еще держась за гитару, как за спасательный круг, Кашин все чаще переходит на речитатив. Становятся слышны бродскоподобные переносы строк и разорванные рифмы; выясняется, что Кашин, часто ударяющийся в проповеди против сочетаний согласных, — король удивительных аллитераций («нежно зол, но в глазах горожан жалок»).

То, что он поэт, а не рокер, косвенно подтверждается тем, что Кашин эволюционирует и улучшается со временем. Свой объективно, с точки зрения рок-критика, лучший альбом «Талисман» Кашин выпустил в 50. На нем — раздражение и разочарование среднего возраста. «Взвеют, как флаги, надежды в остывшей войне / в сфере потерянных, мертвых идей. / Какое мне дело, сколько сгинет людей? / Речь обо мне». Точная правда о том, что к 50 каждый из нас понимает, что он — один, и игра, в которой каждый сам за себя, более или менее проиграна. Кто осмелится такое спеть? Эта песня «Бусина» Самая коммерчески звучащая у позднего Кашина, и самопровозглашенный ненавистник повторяющихся согласных все же умудряется в ней трогательно пропеть «звониллл», но идею попасть «в ротацию» на радио Кашин пессимистически отметает. «Когда ты понимаешь, что ничего уже не будет, ты свободен», — объяснил он в одном интервью.

Он словно бы понял, что прежде искал себя где-то не там: «Я думал, брошу пить — и стану богом / тех, кто жальче, тех, кто вечно смотрит вниз». Зато он пишет равно прекрасные, но совершенно разные по форме и стилю вещи, и его рифмы уникальны и удивительны. Ассонансные рифмы он небрежно чередует с обычными, но встречаются и целые ассонансные четверостишия: «Из обводненных штолен / Смотрел на бледный мир, / Как безутешный клоун / На потонувший цирк». Оно работает, несмотря на то, что «мир» и «цирк», строго говоря — не ассонанс, так как в слове «цирк» мы произносим «ы». Кашин в курсе — я слышала его объяснение, что рифмование по написанию, а не по произношению, это способ, распространенный в английской поэзии.

В классической английской поэзии мы называем такие рифмы «зрительными», то есть видными читателю на бумаге. А сегодняшнее поколение рокеров-англичан нередко пишет строфы, рифмующиеся, например, только за счет их произнесения с йоркширским акцентом. Для Кашина звучание текста, положенного ли на музыку или нет, все еще очень важно. Настолько, что для решения проблемы неугодных согласных он придумал свой язык. Его raison d’etre — язык должен складно звучать в пении. Трудность в изобретении языков в том, что изучают их в основном для общения с носителями или чтения оригинальной литературы. Было бы обидно, если бы Кашин перешел на Неолу только ради того, чтобы мотивировать нас ее изучать. Мало кто так волшебно владеет русским поэтическим, как он.

Ольга Сагарева — специально для «Новой»