Вьетнамские флешбэки

18 декабря в Международном клубе в Ханое собрались дипломаты и иностранные журналисты, чтобы отметить очередную веху в войне за Южный Вьетнам. Показывали хронику, приправленную пропагандой. На экране — артиллерийская стрельба, дым, огонь, военные успехи освободительной армии Южного Вьетнама (коммунистов) против «американцев и их марионеток». Вдруг поверх фонограммы проявился внешний грохот с сейсмическим эффектом. В первом ряду один из вьетнамских начальников, кажется, мэр Ханоя Чан Зуй Хынг или министр иностранных дел Нгуен Зуй Чинь, поднялся и в луче кинопроектора перекрестил руки: «Кина больше не будет».

Я отправился пешком по пустому городу домой, с улицы Хунг Выонг, где находился Международный клуб, до улицы Као Ба Куат, на которой располагалось отделение ТАСС. Всполохи зарниц от бомбежки не оставляли сомнения в том, что американцы впервые применили B-52 и «ковровое» бомбометание в Северном Вьетнаме. Видел такое в недавней поездке за 20-ю параллель, где «суперкрепости» бомбили уже давно. Передал новость в ТАСС — и был первым. Единственный западный коллега в Ханое, Жан Тораваль из AFP, должен был перед отправкой показывать свои депеши вьетнамским цензорам. Ему шаг вправо, шаг влево от допустимого грозил последствиями вплоть до высылки. Мои строчки в любом случае отредактируют на Тверском бульваре в Москве.

Так началась операция Linebacker II — удары стратегической и тактической авиации по целям в районе Ханой — Хайфон. Она вошла в историю как «рождественские бомбардировки» и финал американской войны во Вьетнаме.

Америка устала от войны и торопилась выйти из нее с наименьшей потерей лица. 

Расползаясь, она грозила народам Юго-Восточной Азии, выбравшим путь к свободе. И одновременно бросала вызов международному порядку, основанному на правилах. Вне этого порядка были СССР и коммунистический Китай, которые враждовали не только с Америкой, но и между собой.

Американская война, начатая при Кеннеди, затянулась, и ее цена стала неадекватной первоначальной цели. Сначала против поднялись хиппи и прочие асоциальные элементы, потом творческая интеллигенция, а за ней и часть политического мейнстрима. Президент Ричард Никсон, который был уверен в победе на выборах, если выйдет из Вьетнама (помешал уотергейтский скандал), и его госсекретарь Генри Киссинджер, который сделал ставку на нормализацию с Китаем, чему мешала вьетнамская война, очень торопились. Мирные переговоры в Париже почти что склеились в соглашение, но в последнюю минуту уперлись в тупик. B-52, как считал Никсон, должны были «принудить к миру» Ханой.

За стойкой бара в «Метрополе», считавшемся самым безопасным от бомбежек местом Ханоя, красавица Минь разливала армянский коньяк интернациональным компаниям дипломатов и журналистов. За столиком рядом с нашим я увидел американцев-пацифистов. Они с рождественскими подарками для пленных летчиков прибыли в Ханой перед самыми бомбардировками «последней лошадью» и застряли. Самолет Ил-18 прилетал из Москвы по субботам со множеством посадок, собирая по пути желающих со всего мира попасть на беспокойный край света. 

В американской делегации были интересные мне как журналисту персонажи: певица Джоан Баэз и бывший прокурор от США на Нюрнбергском процессе Телфорд Тейлор. Я подбирал удобный момент, чтобы вклиниться в компанию, но тут завыла сирена, и почти сразу же где-то далеко ухнуло. В зале возник управляющий отелем господин Ли, добродушный, толстый, похожий на Будду-хэппимена (не ниже подполковника вьетнамских спецслужб), и настоятельно предложил всем переместиться из бара в подвал. Там общение продолжалось, перемежаясь с песнями под гитару в исполнении автора — Джоан Баэз. Антивоенными, которые пела вся Америка. Если по джунглям и небу Вьетнама проходил первый фронт, то «вторым фронтом» было антивоенное движение в Америке.

Летом 1972-го, когда грянула операция Linebacker I, бомбардировок Ханоя тактической авиацией, состав публики в баре «Метрополя» был попроще. В гостиницу, которая за ХХ век повидала немало мировых селебрити, от Чарли Чаплина до Грэма Грина, временно переселили советских военспецов (которых, конечно, «там не было») из общежития Кимлиен, расположенного на небезопасной при бомбежках окраине города. Армянскому коньяку они из скромности предпочитали местную водку Lua Moi («Новый рис»), отдаленно напоминавший пиво напиток Bia Ha Noi или чуть более похожий на пиво Truc Bach («Чук-бать» — «Белый бамбук»), который по-свойски называли «трах-бах». И все были влюблены в барменшу Минь.

Их работа заключалась в том, чтобы собирать и налаживать поступавшую из СССР через Китай или хайфонский порт военную технику, обучать вьетнамский личный состав. Непосредственно на огневых позициях при пусках зенитных ракет советские специалисты бывали только на первых порах в 1960-е годы. «Белой костью» были сотрудники оборонных КБ, которые подбирали на местности и отправляли в Москву ценные обломки сбитых американских самолетов. Сказания про советских «рэмбо» в схватках с американцами и советских асах в небе над Ханоем — это плод воображения наших военно-патриотических фантазеров. Участие СССР в прокси-войне на стороне Северного Вьетнама, как и участие в ней Китая, было общеизвестным фактом, но для советских это была скорее война логистики.

Задачей американцев было перехватить советские и китайские военные поставки на пути в Южный Вьетнам до того, как эта военная мощь обрушится на армию США. Когда южнее, на самом пороге Южного Вьетнама, а когда севернее, у самой китайской границы. Обочины дорог, ведущих на юг, были кладбищем техники. 

Американцы утверждали, что современные технологии позволяют им точечно уничтожать военные цели, а «ковровое» бомбометание работает только по скоплениям живой силы и техники вне населенных пунктов. Наши летчики не бьют по гражданским целям, повторял Пентагон. В общем, это было действительно так. Но…

Найджел Морли, британский консул в Ханое, пригласил меня на ужин. В тот вечер из Гонконга приехал к нему в гости с «частным визитом» депутат палаты общин лейборист Джеймс Каллаган (потом он станет премьер-министром Великобритании). Мы с Найджелом, тоже вьетнамистом, объясняли ему, что «военно-промышленный потенциал Северного Вьетнама», уничтожаемый американцами «точечно» и «коврово», — это совсем не то, что он себе представляет, читая дома The Times.

Скопления военной техники в тесных пространствах между деревнями густонаселенной страны, примитивные склады боеприпасов и ракет в траншеях, покрытых пальмовыми листьями и бамбуком, ржавые от тропической влаги и плохого обслуживания грузовики без фар, фонарей и с негодными аккумуляторами, дороги и мосты, которые строили китайские военные, а также руины символа социалистической индустриализации — Тхайнгуенского металлургического комбината, построенного китайцами, составляли этот потенциал. Вьетнам побеждал не инфраструктурой, а человеческой волей. Были и «ярость благородная», и даже азиатская ксенофобия деревенских парней, в жизни не видевших ни одного иностранца.

Примеры хирургической точности ударов с воздуха я видел своими глазами только дважды, оба раза со своего балкона. Это был редкий для ханойской зимы солнечный день. Звено тактических бомбардировщиков по лучу лазерной наводки поразило ханойскую ТЭС на берегу озера Белого бамбука. А через несколько минут пара F-111, вынырнув из-за деревьев, пронеслась так низко, что были видны заклепки на фюзеляжах, и попала тяжелой бомбой прямо в середину здания ханойского центрального вокзала Hang Co («Сенной ряд»), как раз в то место, где висел портрет Хо Ши Мина во всю стену.

В ханойском пригороде Анзыонг, куда нас привезли после ночной бомбежки показать военные преступления, было очевидно, что В-52 бомбили склады техники и боеприпасов. Вместо сочной зелени — мертвенно бледная серость поднятой взрывами земляной жижи. В этой плотной деревенской агломерации погибли местные жители, дети. Но нам показывали воронку, в которой картинно лежала кровать с окровавленной простыней. Разбомбленная больница была рядом, но туда журналистов не повели, чтобы они не увидели лишнего. Таков закон военного пиара по сей день.

Режимы советского типа с остервенением симулируют демократию и право, громче других превозносят государственный суверенитет, как будто существуют не в реальной жизни на Земле среди других народов, а на Луне. Они играют словами, придумывая мудреные или псевдоюридические эвфемизмы для очевидных вещей и заряжая их в свои пропагандистские пулеметы. Важно не то, как есть на самом деле, а то, каким утвержденным термином это назовут.

По ходу «рождественских бомбардировок» вьетнамский МИД почти ежедневно устраивал в Международном клубе пресс-конференции, на которые приводили захваченных в плен американских летчиков. Присутствовали вьетнамские журналисты и много непонятной публики. Иностранная пресса была представлена слабо и в основном журналистами из «социалистического лагеря». О том, что подобные показательные выступления военнопленных запрещены международными конвенциями, я тогда, честно сказать, не знал.

Каждый день приводили все новые группы пленных. Большинство в забрызганных грязью летных комбинезонах, некоторые уже переодетые в тюремные робы. В первые дни были и раненые в бинтах, потом хватало и относительно здоровых. Говорили стандартные слова: я в плену, со мной обращаются гуманно, передайте это моей семье. Некоторые сожалели, что от них пострадали мирные люди и в общих чертах осуждали эту войну, не уточняя ее причин. 

Те, кто воздержался, были весной 73-го с почетом приняты американским командованием при окончательном обмене пленными.

Разные это были люди. От 25-летнего бакалавра искусств лейтенанта Роберта Хадсона до 43-летнего техасского «латиноса», ветерана корейской войны майора Фернандо Александера. От необстрелянного Пола Грейнджера до командира «суперкрепости» подполковника Джона Юинна. По фамилиям можно было судить, откуда их предки прибыли в Америку: Браун и Гелонек, Мартини и Нагахира, Бернаскони и Леблан, Камерота и Вавроч… Нация, которая впитала в себя выходцев со всей планеты Земля. После поражения Америки во вьетнамской войне она впитала в себя и миллионы вьетнамцев. Это странно было для нас, граждан «отдельно взятой страны».

В ту войну были и свои «ЛДНР». Северовьетнамских войск в Южном Вьетнаме официально не было («ихтамнет»). Там были Национальный фронт освобождения Южного Вьетнама (НФОЮВ), Временное революционное правительство Республики Южный Вьетнам (ВРП РЮВ) и местная народная милиция. Республика Вьетнам, которую поддерживали США, была для нас исключительно «режимом», и не дай бог, если назовешь ее войска «правительственными». СССР поддерживал эту условность. Советским послом при ВРП РЮВ был по совместительству назначен не посол в Ханое Борис Чаплин, что было бы логично с практической точки зрения, а посол в Бирме Алексей Елизаветин. Опять же симулякр. Чтобы изобразить НФОЮВ и ВРП РЮВ некими нейтральными образованиями, не имеющими отношения к коммунистическому Северному Вьетнаму.

В 73-м Елизаветин вручал верительные грамоты. Непременно в освобожденных районах Южного Вьетнама. Они были почти безлюдными. На пересечение 17-й параллели, официальной границы между Севером и Югом, по пути к разрушенному Донгха наша колонна из Ханоя прибыла чуть раньше, чем оттуда же приехали руководители революционного Юга — Нгуен Хыу Тхо и Хюинь Тан Фат, которые должны были принимать грамоты.

Парижское мирное соглашение было обречено с самого начала. Вьетнамские коммунисты не собирались его выполнять и использовали для передышки и перегруппировки. Целью был только полный контроль над Вьетнамом со свержением сайгонского режима. Американцы понимали, что без них он долго не продержится, но получили выход из войны с минимально возможной потерей лица.

Во Вьетнаме, помимо прочего, происходило состязание ценностей: западной демократии и восточного авторитаризма. Сайгонский режим оказался плохой витриной демократических ценностей: тот же восточный авторитаризм, только под знаменем антикоммунизма. И безудержно коррумпирован, в отличие от аскетизма компартии. Как только пуповина американской поддержки ослабла, он пал под ударами мотивированной армии. Но «западники» в нем все-таки были, чему свидетельство массовый исход жителей из Южного Вьетнама.

Победители путем проб и ошибок убедились, что стандартная коммунистическая модель, за которую они проливали кровь, не работает. И стали строить нечто другое, включились в мировой порядок, «основанный на правилах». В конце прошлого года вице-президент США Камала Харрис возложила цветы к памятной стеле на берегу озера Truc Bach, где приводнился сбитый летчик Джон Маккейн.

История непредсказуема, но в ней каждый раз возникает что-то уже однажды виденное.