С песней в автозак

Центр Москвы перекрывают уже за три часа до назначенной акции. На выходе со станции метро Пушкинская в 11 утра меня останавливают двое омоновцев. Требуют показать документы, затем содержимое рюкзака. Поинтересовавшись, зачем мне жилетка «Пресса», отпускают.

Отдалившись, подмечаю, что бойцы проверяют всех выходящих из метро парней. Мужчин старшего возраста и женщин — не трогают.

Пушкинская площадь, Тверская, Страстной бульвар, Петровский, Рождественский — нет, кажется, в центре Москвы улицы, где бы не стояли автозаки. Непонятно даже, кого здесь больше: гуляющих горожан или смурных людей в касках и бронежилетах, прячущих лица под масками и балаклавами.

Я не сразу понимаю, что речь — о зеленой ленточке, символе мира: ими сейчас обвязаны многие столбы и деревья в столице. Уже потом эти ленточки — разорванные и истоптанные — я буду встречать в окрестностях Манежной площади.

Проход на Манежку со стороны метро закрыт. Перекрыта и Красная площадь. Однако пройти к месту назначенной акции полицейские почему-то разрешают — вдоль кремлевской стены. На самой Манежной площади и в Александровском саду — многолюдно. И в то же время не ясно, кто здесь пришел протестовать, а кто просто гуляет. Вслушиваюсь в разговоры.

– Нас с детства учили, что [слово, запрещенное Роскомнадзором] — это плохо. Об этом говорили родители, об этом говорили учителя. Да и президент, кажется, говорил об этом тоже. А теперь все перевернулось. У меня дома постоянные споры: мама с папой как заведенные твердят, что все происходящее — хорошо. Предъявляют мне то, что показывают по телевизору. Я не знаю, как с этим спорить. В школах учителя, насколько я слышал, проводят «уроки мира» — и там тоже оправдание… Такое ощущение, что 24 февраля настал «час X», и все сбросили маски. А я как будто остался жить по старым правилам, — объясняет мне высокий юноша с кудрявыми выкрашенными «под блондина» волосами.

И в услышанных мной разговорах людей между собой, и в рассуждениях тех, кто общался со мной непосредственно, я постоянно слышу слово, которое теперь нельзя произносить. А еще — слова и сравнения, которые запретили произносить куда раньше.

Но не все пришли на Манежную исключительно по идейным соображениям. Есть и те, кого привели сюда санкции, а точнее — их последствия.

– Люди идут в армию, чтобы защищать Родину, — рассуждает девушка в бежевом пальто, сидя с подругой у фонтанного комплекса. — Но я так и не поняла, ради чего. Никто не объясняет, что именно нам угрожало.

Ксения пришла на Манежную площадь без всякой символики. Говорит: «Нет планов винтиться». На акцию ее привело последовавшие за «спецоперацией» события — аудиторскую компанию, в которой работает девушка, перевели на четырехдневную рабочую неделю, зарплата сократилась с 75 до 60 тысяч рублей.

– Притом, что я 40 тысяч отдаю за квартиру, считаю происходящее существенным ударом по себе.

Ворота Александровского сада закрываются ровно в 14:00. Силовики, до этого просто наблюдавшие за происходящим, «выходят в поле». Первые задержания — аккуратные. Людей берут под руки и в спокойном темпе ведут к полицейским автобусам. И это притом, что никаких лозунгов на Манежной площади не звучит. Мимо меня проводят мужчину лет сорока, затем совсем молодого парнишку со скейтбордом — едва ли совершеннолетнего. Затем — старика в видавшей виды куртке с меховым воротником. 

Девушка перед металлическим ограждением громко задает риторические вопросы «космонавтам»: 

И вдруг над площадью раздается громкое: «Душу и тело мы положим за нашу свободу. И покажем, что мы братья казацкого роду». Поют (действительно поют — не кричат) двое пожилых мужчин, которых тащат к автобусам. Окончить песню успевают как раз на ступенях. Скрываются за дверями и зарешеченным стеклом.

Лишь один раз площадь переходит к скандированию. И это становится красной тряпкой или даже «красной линией» для силовиков. «Работаем, работаем!» — пробегает по рациям.

Начинаются жесткие задержания. Теперь людей уже не ведут — кого-то несут за руки и за ноги, кому-то руки — заламывают за спину. К тем, кто продолжает кричать лозунги, применяют спецсредства. Некоторые протестующие разгорячены до предела — пытаются вырываться. К таким подбегают по 5-6 полицейских.

«Пустите, пустите», — ругается на ходу мужчина в коричневой куртке. Мечется в руках людей в черной форме из стороны в сторону. Хоть и сам понимает — не отпустят.

Все заканчивается быстро. Три-четыре минуты, и на площади остается лишь небольшая группа протестующих. Они уже ничего не скандируют, только молча смотрят на полицейских. А у тех по рациям пробегает новое: «Забираем остальных».

Эта волна задержаний — даже мягче первой. Может быть, потому что большинство оставшихся — женщины. Некоторых даже не берут под руки, полицейские разрешают им пройти в автозаки самостоятельно — лишь сопровождая.

К 14:47 на Манежной площади остаются одни журналисты. Полицейский, едва подталкивая, просит меня выйти за пределы периметра. Немногочисленные участники протеста, которым каким-то образом удалось избежать задержаний, идут в сторону Театральной площади, оттуда — к Лубянке. Изредка они скандируют то, что недавно казалось совершенно логичным, а теперь — возведено в категорию немыслимого. И потихоньку рассеиваются по прилегающим к Кремлю улицам.

На Кузнецком мосту женщина разворачивает плакат: «Я пришла не на митинг, а на похороны российской экономики». И через полминуты прохожие окликают ее: «Осторожнее! Осторожнее!» Метрах в двадцати виднеются приближающиеся черные шлемы. Женщина быстро прячет плакат под курткой и уходит.

На Камергерском еще трое женщин, окруженные полицейскими, плачут: «Почему нас задерживают? Во что вы превратили город?»

К 18 часам МВД отчитается о 1700 задержанных на несанкционированной акции в Москве. Один из полицейских автобусов перевернется на пересечении Хамовнического вала и Комсомольского проспекта, пострадают девять человек.

К вечеру в столице наступят тишина и мир.