В банке «Нефтяной» отец проработал пару лет. Это было очевидно: он не сможет молчать относительно того, что происходит в стране. А участие топ-менеджера коммерческого банка в оппозиционном движении несет в себе значительные бизнес-риски.

В 2007-м была опубликована книга моего отца «Исповедь бунтаря», которую он написал совместно с Павлом Шереметом. Шеремет, известный российский и белорусский журналист, тогда еще продолжал работать на Первом канале. Сегодня Павла, как и моего отца, уже нет в живых. Он был убит в 2016 году в Киеве. (…)Под машиной оказалась заложена взрывчатка. Убийство до сих пор не раскрыто.

(…)«Исповедь бунтаря» — это манифест моего отца, в котором он дал точное определение того пути, который избрал для страны Владимир Путин, и одновременно объяснил причины своего возвращения в политику. Вот что он написал в предисловии: «Я начинаю политическую борьбу, потому что не согласен с курсом, который проводит президент России. Не согласен с суверенной демократией, с ее цензурой, холуйством, жестокостью и цинизмом. Не согласен и с латиноамериканским капитализмом, где главные действующие лица — это алчные монополии и наглые чиновники. Все это делает Россию крепостной и жестокой. А нам нужна Россия свободная и гуманная». Мне было приятно, что он упоминает и меня с надеждой, что мое по коление может избавить Россию от авторитаризма. Сейчас уже предполагаю, что таким поколением может быть следующее за моим. В этой же книге отец писал об угрозе лукашизации России, которая, по его словам, смертельно опасна для страны.

и верно ее интерпретировать. (…) 

Кстати, одним из моментов, которые отец считал показательными, был факт того, что в России поменялся гимн. Вместо «Патриотической песни» Михаила Глинки в 2000-е годы страна вернулась к «советскому» гимну Александра Александрова. Стихи для «нового» гимна написал Сергей Михалков, который писал стихи и для его советской версии.

Отец рассказывал, что он обсуждал возвращение старого-нового гимна с Путиным. И тот ему ответил:

— Какой народ, такие и песни(…)

(…) стартовала бессрочная ак- ция «Стратегия 31», которую инициировал Эдуард Лимонов. Ее целью была защита 31-й статьи Конституции, которая гарантирует свободу мирных собраний и шествий (…). Каждое 31-е число месяца активисты собирались на Триумфальной площади. Лимоновцы были под сильным давлением властей, поэтому инициативу поддержали правозащитники, в том числе Людмила Алексеева. Отец также периодически принимал участие в акциях «Стратегии 31».

Акции «Стратегии 31» были несогласованными, власти к ним относились крайне негативно. Несмотря на относительно небольшое количество участников, на Триумфальную площадь стягивались непропорционально большие силы ОМОНа, очень многих задерживали.

31 декабря 2010 года я уже развелась со своим мужем и жила с подругой Анжеликой в съемной квартире. Встречать Новый год нам было, в общем-то, не с кем.

— Давайте встречать вместе, — предложил мне отец. — Только ранним вечером сходим на Триумфальную площадь, я выступлю на митинге — и потом поедем праздновать.

Я согласилась. Я ни разу до этого не была ни на каких митингах. Мы пошли вместе с Анжеликой. 

Отец поднялся на импровизированную трибуну, выступил — как всегда, зажег своей речью всех собравшихся. Впрочем, собравшихся было немного, максимум 300 человек. После он общался с участниками акции и журналистами. Неожиданно отца окружил ОМОН, оттеснив от него всех сторонников. Я поняла: они собираются арестовывать. (…)

Я страшно напугалась, что меня тоже могут арестовать. Вместе с Анжеликой мы спрятались за киоск «Союзпечати». А спустя минуту бросились бежать. Кажется, от «Маяковской» до «Белорусской» мы пробежали за пять минут — и только там уже остановились, чтобы отдышаться.

Я набрала отца, когда он уже ехал в автозаке в ОВД. Мы коротко поговорили, потом у него отобрали телефон. Новогоднюю ночь он провел в холодной камере в ОВД. Для моего отца это был первый в жизни арест. Суд назначили на 3 января.

Скажу сразу: я не рассчитывала, что на этом суде будет вершиться правосудие. Но и не ожидала, что все будет настолько плохо. Суд длился 5–6 часов. Все это время отец был вынужден стоять — судья Боровкова отказалась дать ему стул. Попробуйте простоять 5 часов — это похоже на пытку. Судья Боровкова, на тот момент — 27-летняя девушка, не скрывала своего негативного отношения к моему отцу. В какой-то момент я поймала себя на мысли: «Да что ж она злая как собака?!»

Отцу вменяли в вину то, что он якобы хотел инициировать беспорядки и вести людей на Кремль. Я точно знала: никуда и никаких людей он вести не собирался. А собирался — отмечать Новый год у себя дома вместе со мной и Анжеликой.

Сторона защиты вызвала меня как свидетеля, я выступила, рассказала об этом. Судья Боровкова отвела мои показания: я дочь, а значит, мои показания не беспристрастны. На суде выступила и Анжелика, но и ее показания не сыграли никакой роли — отцу дали 15 суток административного ареста.

Отбывал он их в спецприемнике № 1 на Симферопольском бульваре. Мы приезжали к нему, передавали еду. Иногда даже его выводили к нам — увидеться. Каждый день давали возможность воспользоваться телефоном. Вообще, понятия «можно и нельзя» в спецприемниках сильно зависят от администрации. Руководители спецприемника на Симферопольском бульваре относились к отцу очень хорошо — даже разрешали ему ежедневно принимать душ. Я поняла степень их лояльности, когда он позднее попал в другой спецприемник, где внешне все выглядело значительно лучше, но при этом действовали невероятно строгие и местами иррациональные правила. Был четкий список продуктов, которые принимались, и, например, некоторые овощи передавать было можно, а другие нельзя. Возможность свидания с задержанным была исключена.

Тогда, в первые дни января 2011-го, я думала, как отец себя ощущает: 

В это время он уже находился в радикальной оппозиции к Путину (…).

А 10 декабря 2010 года премьер-министр Путин в ходе прямой линии обвинил моего отца, Владимира Милова и Владимира Рыжкова в воровстве миллиардов в 1990-е годы, он тогда сказал свое знаменитое «поураганили в 1990-х». Все трое подали на Путина в суд иск о защите чести, достоинства и деловой репутации. Дело было проиграно, адвокат Путина говорил, что фамилии Немцова, Рыжкова и Милова им употреблялись как имена нарицательные. А суд, что неудивительно в России при Путине, принял его точку зрения. Возможно, это высказывание стало сигналом не к риторическим, а к реальным репрессиям в отношении оппозиции. (…)

Борьба становилась все более опасной, а перспективы возвращения демократических процедур — туманными. Думаю, отец осознавал риски, недаром он говорил в одном из своих интервью: «Я наивно думал, что пассионарных людей в стране много. Это абсолютная ерунда. Людей, которые готовы рисковать своей свободой и благополучием, ничтожно мало, мы все в Красной книге». (…)

В 2011 году в России усилились протестные настроения: фальсификации на парламентских выборах были столь очевидны, что очень многие не верили официальным результатам, объявленным по телевизору. Тогда же появился известный мем про партию «Единая Россия», набравшую 146% голосов.

Волна митингов прокатилась по России. Люди выходили на улицы не только в Москве и Санкт-Петербурге, но и в других городах. Следующий, 2012 год стал не менее протестным: в этом году Владимир Путин вновь стал президентом (теперь на 6-летний срок, продление срока президентских полномочий уже было закреплено в Конституции), что привело к новым митингам.

Удивительно, но эти митинги тогда даже показывали по Первому каналу. Но 6 мая 2012-го на Болотной площади были массовые задержания, несмотря на то, что митинг был согласован. Тогда же было открыто так называемое «Болотное дело», многие из его фигурантов получили реальные тюремные сроки по ложным, на мой взгляд, обвинениям в организации и участии в массовых беспорядках.

Отца убили

Я крайне эмоционально воспринимала все, что происходило в 2014 году. Говорила отцу:

— Тебе нужно уезжать из России.

— Я сам тебе скажу, когда нужно уезжать. Не мохай (это одно из фирменных слов отца, оно означает «не бойся». — Прим. авт.), — отвечал он.

26 марта 2014 года мне исполнилось 30 лет. Моего отца не было на этом празднике. Он позвонил мне, сказал:

— Я в Израиле, ты должна ко мне приехать.

Я прилетела. Мы долго и серьезно говорили с ним обо всем. Он тогда колебался — возвращаться в Россию или нет? Я обещала ему, что ничего не скажу на РБК относительно его раздумий. (…)

Но о планах моего отца остаться в Израиле публично рассказала Ксения Собчак. Причем она сообщила об этом как о свершившимся факте, хотя окончательного решения не было. Отец не скрывал своего местонахождения, встречался со многими своими знакомыми и советовался с некоторыми из них. Известный писатель и советский диссидент Владимир Буковский рекомендовал отцу остаться за границей, но на прямой вопрос: «А сам бы ты вернулся в Россию?» — ответил: «Да, вернулся бы».

Отец вернулся в Россию. Не знаю, что его вынудило. Но уверена: одной из причин было — он боялся, что его сочтут трусом, который покинул страну и, главное, оставил своих соратников.

По прилете он сфотографировался перед аэропортом «Домодедово». И выложил фотографию с подписью: «Специально для Ксении Собчак: я вернулся».

— Пап, я решила уехать в Украину, — сказала отцу.

— Знаешь что? — ответил он. — Ты сначала работу там найди, а потом переезжай.

Я поехала в Киев. Встретилась со знакомыми, поговорила о ситуации в стране и поняла, что, не зная украинский язык, работу я не найду. Вернулась в Россию.

— Работай на РБК до тех пор, пока тебя не уволили, — сказал отец.

И я работала. Казалось странным, что всего год-полтора назад мы говорили о совсем других, гораздо более приятных делах: в 2013 году отец стал депутатом Ярославской областной Думы.

Незадолго до этого в Ярославле арестовали мэра Евгения Урлашова за покушение на получение взятки (впоследствии его приговорили к 12,5 лет колонии строгого режима и штрафу).

(…) Очевидно, что в Ярославле были сильны протестные настроения. После ареста Урлашова горожане вышли на митинг в его поддержку. В это же время отец принял решение участвовать в выборах в областную Думу региона, возглавив региональный список партии «РПР-ПАРНАС».

Я очень удивилась, узнав о таком решении. Но подумала: что ж, Ярославль так Ярославль.

Началась предвыборная кампания. Начальником штаба отец взял Илью Яшина. И они выкладывались по максимуму. Я в очередной раз поражалась, как тонко отец чувствует людей и настроения в обществе. Например, одним из направлений его предвыборной программы был призыв к здоровому образу жизни.

Он говорил, что построит спортплощадки на открытом воздухе. Но лозунгом, под которым он говорил о ЗОЖе и спортплощадках, было: «Мужики, хватит бухать!» — такой призыв запоминался мгновенно.(…)

— Ты победишь на этих выборах, — сказала я ему.

— С чего ты взяла? — удивился отец.

— Я это вижу по реакции людей. Они принимают тебя. И при этом никакого противодействия.

В то время губернатором области был слабый даже по меркам Кремля Сергей Ястребов — он занимал нижние строчки кремлевского рейтинга эффективности. Может быть, отчасти поэтому партии «РПР-ПАРНАС» удалось провести успешную кампанию.

Он победил. И он действительно работал на благо Ярославской области. Отец оказался единственным оппозиционным депутатом в Законодательном собрании. Он смог сократить расходы правительства на автопарк, он смог отстранить от должности вице-губернатора Александра Сенина из-за воровства на госзакупках жизненно важных лекарств для онкологических больных.

Казалось бы, родной и близкий ему, Нижний Новгород решился на это только через несколько лет.

Когда отец победил на выборах в Ярославле, это для многих стало шоком. Почему-то многие вбили себе в голову, что Немцов — это политический труп, что его популярность навсегда осталась в прошлом. (…)

(…) Последний раз мы приезжали в Ярославль за неделю до убийства отца.

Я позвонила тогда ему:

— Мы с мамой хотим съездить в Ярославль, погулять. Можно, остановимся в твоей квартире?

— А поехали вместе! — предложил он. — Я пробуду там день, потом уеду — а вы оставайтесь, сколько хотите.

Мы действительно отлично провели день. Никто не знал, что мы видимся в последний раз. (…)

Публикуется с сокращениями.
Продолжение следует.