Моя собеседница, назовем ее Марина, из той части организации, которая занята непосредственно «в поле». То есть документирует свидетельства очевидцев военных преступлений и анализирует полученные сведения. Потому ее деанонимизация невозможна. «Документаторов» в Truth Hounds полтора десятка. Есть и публичные сотрудники, например Роман Авраменко, исполнительный директор НГО, с которым я пообщалась накануне. Авраменко дал добро Марине на встречу и разговор под запись с корреспондентом «Новой».

По образованию Марина историк. У девушки в равной степени отменный украинский, русский и английский язык. Идея организации, рассказывает, родилась осенью 2014 года. Сотрудники IPHR (Международного партнерства по правам человека), знающие по опыту войны 2008 года в Грузии важность документирования по горячим следам нарушений, которые приносит с собой вооруженный конфликт, решили организовать тренинг для документирования доказательств военных преступлений на временно неподконтрольных Украине частях Донецкой и Луганской областей. А из выпускников создать мобильную команду для работы в прифронтовой зоне. На учебу попадали по принципу «У меня есть надежный знакомый». Сам тренинг провел в Киеве бывший прокурор Международного уголовного суда Алекс Уайтинг. Основу волонтеров-слушателей составили выпускники Киево-Могилянской академии: историки, социологи, юристы, физики. Примерно половина — киевляне, остальные из других регионов страны.

— Но вообще разношерстная собралась аудитория, — вспоминает Марина.

Практически никто прежде не занимался документированием. И только один человек имел опыт гражданского активизма.

— На тот момент не существовало конкретного списка случаев, которые нужно исследовать. Просто ходили от хаты к хате с вопросом: «У вас здесь что-то произошло?» Включался так называемый режим соседского радио: «Вон там огород разворотило, там попало в дом».

— И у всех родственники, друзья на «той» стороне…

— Конечно. Процесс подразумевал опрашивание человека, который стал либо жертвой, либо свидетелем возможного военного преступления. Похоже ли на журналистскую деятельность? Не совсем. Журналистам нужен широкий срез, а у нас конкретная задача. Точнее, две.

• Собрать все факты, которые помогли бы правильно квалифицировать инцидент,
• указать на подозреваемых исполнителей и их командиров. Ведь уголовная ответственность за международные преступления всегда персональная.

— Существует специальная методичка для таких бесед?

— Мы не пользуемся диктофоном, набираем сразу на компьютере. В нашей машине есть принтер, тут же распечатываем. Собеседник читает, делает замечания, вносит правки, к примеру: «Передумал, об этом говорить не хочу», «Здесь меня неверно поняли», после чего подписывает некую доверенность — разрешение передавать документ в международные судебные организации, в медиа, а в последние несколько лет и разрешение передавать в украинские следственные органы и в прокуратуру.

— А раньше вы игнорировали национальную Фемиду?

— (Паузу я, кажется, «расшифровываю» правильно.) Сейчас наши юристы даже читают тренинги для прокуроров с подконтрольных украинскому правительству территорий Донецкой и Луганской областей. Довольно продуктивное наладилось сотрудничество… Общая попытка найти способ применения статьи 438 в Уголовном кодексе Украины. Чтобы то, что раньше квалифицировалось как террористический акт, квалифицировать, при наличии соответствующих элементов, как военное преступление.

Марина замечает: например, обстрел школы следователи по-прежнему считают преступлением, совершенным террористами. Доказательства же причастности к обстрелу вооруженных сил одной из воюющих сторон и того, что обстрел нарушил правила ведения войны (международное гуманитарное право), меняет суть вопроса. К тому же наличие в действиях подозреваемых состава военного преступления может вывести тему на уровень международных или иностранных судов. Потому переквалификация очень важна.

— Ведем фото- и видеофиксацию. Если попадание снаряда — измеряем воронку, фотографируем осколки, чтобы проанализировать, какой именно это снаряд и откуда прилетел, — продолжает моя собеседница. — Снимаем видео по правилам доказательных видео для Международного уголовного суда: диаметр воронки такой-то, находимся там-то, показания компаса, вот мы видим, что снаряд заходил, допустим, с северо-восточной стороны, вот осколочный след… По приезде домой рисуем графики, направление на огневую позицию, и так дальше, — заключает Марина.

В организации есть два юриста. Они, в отличие от документаторов, публичные персоны. И также занимаются экспертизой. Например, оценкой вреда, нанесенного с 2014-го года окружающей среде Донецкой, Луганской областей и Крыма, — все в разрезе международного гуманитарного права. Плюс существует пул помощников «Ищеек правды» на местах. Их тоже считают полноправными членами команды.

Свидетели боятся говорить о погибших

Свою аналитическую разведку Truth Hounds предали гласности сразу после известного заявления Следственного комитета РФ. Разведка базировалась на задокументированных свидетельствах, анализе открытых источников, выводах экспертов-юристов и судмедэкспертов. Материал получили украинские прокуроры, международные партнеры и медиа.

Марина подчеркивает: их организация не знает, какими именно данными о фактах убийства гражданского населения, кроме публикаций в российских СМИ, располагает СК РФ. Потому в документе «прошлись» по населенным пунктам, которые россияне обозначили как места массовых захоронений. Суть работы была такой: определить возможные причины гибели там людей и гипотетическую численность жертв.

Так продолжалось вплоть до августа — октября 2021 года. Тогда в российских СМИ одна за другой пошли страшные новости. Обнаружена братская могила в Снежном («ДНР»), в Славяносербске, в жилом массиве Сокологоровка города Первомайска, поселке Видное-1, в селе Верхнешевыревка (все сейчас под контролем Луганской «республики»)… Российская сторона утверждала: из этих захоронений эксгумировано не менее 295 гражданских, погибших от неизбирательных обстрелов со стороны украинских вооруженных сил в 2014 году.

— А что установили Truth Hounds?

— Прежде всего мы проверили нашу базу свидетельств очевидцев — их тысячи. Сделали обзор: где фигурируют массовые захоронения. Искали, начиная с мая 2014-го, упоминания в российских новостных ресурсах и на информационных сайтах «ДНР» — «ЛНР», в соцсетях, включая «ВКонтакте» и «Одноклассники», на местных форумах вроде «Макеевка — мой город». Тут есть нюанс. Во время военной ситуации люди не получают прямых ответов на свои вопросы от власти, какой бы она ни была. Ищут правду в виртуальном кругу общения, где все под никами, то есть в безопасности. Комментарии становятся довольно достоверными источниками. 

Анализировали спутниковые снимки тех мест. Не во всех случаях есть точные координаты захоронений, конечно. Но съемка покажет исследователю даже попытки спрятать условную братскую могилу: грунты не будут в обычном состоянии…

Слишком много вопросов осталось…

— К сожалению, нет достаточных свидетельств, чтобы сделать однозначный вывод, — соглашается Марина. — В нашем материале поданы обе позиции. С «неизвестным самолетом» до сих пор ничего не прояснилось. Бесспорно лишь то, что жертвы были.

«Население использовали как «живой щит»

В справке сказано: местные власти Славяносербска Луганской области (с 2014 года город под контролем «республики») за все минувшее время сообщали о фактах гибели цивильного населения дважды. 21 октября 2014-го о якобы убийстве двух жителей села Сокольники. И еще о том, что украинские военные сбросили над поселком… открытки в виде сторублевок, зараженных бациллой туберкулеза. ВСУ не присутствовали ни в самом Славяносербске, ни в окрестностях. О том, что эпидемия туберкулеза стала для города и соседних с ним сел роковой и губительной, свидетельств нет.

Первомайск (с 2014-го под контролем «ЛНР») к августу того же года сильно пострадал от обстрелов украинской артиллерии. Согласно данным СММ ОБСЕ, погибло около 200 человек. «Ищейки правды» полагают: погибших могли временно хоронить в районе жилмассива Сокологоровка, наиболее удаленном от центра. Но известия о смертях гражданских лиц еще и в Сокологоровке поступили только после того, как 31 августа 2021 года представители «ЛНР» провели там перезахоронение останков 30 гражданских лиц, якобы найденных в братской могиле.

— Мы пока не имели возможности посетить Первомайск для документирования, — продолжает Марина. — Пророссийские боевики не впускают представителей общественных организаций на территории, которые контролируют. Но мы тоже фиксировали сообщения о большом количестве убитых в городе. Это трагедия. Так называемое ополчение использовало население в качестве «живого щита». Украинская же артиллерия наносила удары по гражданским структурам. Потому мы и говорим: надо тщательно документировать каждый факт, чтобы доказать наличие или отсутствие состава преступления.

— Но для этого нужно доказать, что удар принес атакующей стороне ощутимое военное преимущество от уничтожения огневых позиций и техники, расположенной рядом с жилыми домами, по сравнению с жертвами среди гражданских.

О перезахоронении она говорит так:

— Процесс эксгумации довольно длительный. И если комиссия, которая занимается этим, адекватна, ответственна, то останки тридцати людей попытаются идентифицировать. Ведь в братской все перемешаны…

— Не хочу, чтобы прозвучало как кощунство, но должны ли присутствовать при вскрытии массовых захоронений независимые международные эксперты? Их допускают туда вообще? Кто поручится за непредвзятость подсчета жертв?

— У нас нет аргументов, чтобы отрицать — неправда, мол, — замечает Марина.— Вопросы возможны по поводу самой процедуры эксгумации, того, где и кем были найдены тела, в каком статусе — гражданских или комбатантов — люди находились в момент гибели и, главное, почему информация об этом не просочилась раньше. Мы, повторюсь, общаемся с людьми, которые ездят на неподконтрольную территорию и назад туда-сюда. Посмотреть, не обнесли ли мародеры брошенный дом, например, стариков своих навестить, да мало ли. 

Ни родных у этих погибших не осталось в регионе, ни друзей, которые бы беспокоились, ни даже тех, кто организовывал погребение, хоронил? Да, мы более чем уверены: братские могилы существуют. И при этом люди боятся говорить?

— Как раз в 2014-м «Новая» писала о псковских десантниках, погибших в Украине. Их «грузом двести» доставили домой, без огласки, безымянных предали земле… Может, потому и молчат, что убитые — комбатанты?

— Гражданское население обычно боится военных, власти военных, согласна. Но никаких, совершенно же никаких зацепок нет ни на форумах, ни в соцсетях! А любой взрыв или выстрел анализируется в деталях. То, что вы сказали, — один из наших моментов сомнений.

— А какие еще?

— Действительно ли в данном случае идет речь о братских могилах в данных локациях. Ссылки присутствуют исключительно в документах «ДНР» — «ЛНР»: вот здесь, здесь и здесь, столько-то погибших. Но нигде не прописано, что на всех исключительно гражданская одежда, а не обмундирование. Тем более уже через пять лет, подтверждают специалисты, остаются только кости.

— На мой взгляд неспециалиста, цивильная одежда тоже не самый сильный аргумент. Участвовать в боевых действиях можно и не в камуфляже.

— Если окажется, что в захоронениях не гражданские, а комбатанты, надо будет уточнять, при каких обстоятельствах они погибли. А если убитые — пленные? То есть силовики «республик» попали в плен к представителям ВСУ за те несколько дней, когда вооруженные силы Украины еще находились рядом с Первомайском? 

— Я оценила перефразированное высказывание Рузвельта, которое вы приводите в аналитической разведке: «Он, может быть, и наш подонок, но все же подонок». Сильное признание.

«Тела были в мешках…»

Но это свидетельство о погребении жертв незаконных вооруженных формирований.

Марина считает: после заявления СК РФ несколько ближайших месяцев ни малейшего доступа международных структур на неподконтрольные территории не предвидится. А если произойдет военное обострение, то прогнозировать дальнейшие исследования вообще тяжело.