…Рассветные сумерки, снежит, справа и слева лес. Трасса ведет на близкий уже Гомель. В направлении «туда» движемся сейчас только мы. Навстречу — груженые фуры с белорусскими номерами. Значит, международный автомобильный пункт пропуска «Новые Яриловичи» открыт.

— Молочку на Киев повезли, — говорит Александр.

Об Александре Ушинском надо бы сказать отдельно, объяснить, почему главный в поездке именно он. Во-первых, родители Ушинского — уроженцы черниговских краев. Во-вторых, сам три с половиной года воевал на Донбассе, позывной «Росич» взял от названия речки Рось, правого притока Днепра. Политические взгляды тоже правые. В добровольческий батальон записался, когда отказали в военкомате: староват, мол, для армии.

— А я зятю: мои дети уже выросли, а у тебя трое малых. Сиди дома, хорошо воспитывай, пока Украину защищать будет дед! — балагурит «Росич», следя за дорогой. И периодически, кивком, отдает команду, какие именно придорожные указатели и другие приметы местности фотографировать: привычка разведчика, может пригодиться. Прошел большинство горячих точек: Пески, Донецкий аэропорт, Водяное, Тоненькое и так дальше. В 2015-м получил тяжелую контузию. В 2016-м, когда на передовую прибыл президент Порошенко, пробился к нему:

— Пан верховный главнокомандующий, разрешите, в порядке исключения, капитану запаса старше шестидесяти лет служить в ВСУ!

И выторговал себе еще год на фронте.

В «миру» трудился главой сельсовета, председателем колхоза, помощником министра экологии, заместителем начальника Киевской областной экологической инспекции. Два высших образования — сельскохозяйственная академия и юрфак. Еще в советские времена занялся исследованием трагедии Голодомора. По сей день собирает свидетельства земляков, участвует в конференциях, создает на общественных началах музеи.

Возле поворота к поселку Добрянка нам дают знак притормозить. Стационарный контрольный пост, пограничники с автоматами, поодаль дежурит полицейская машина.

— Доброе утро, куда следуем?

— На Добрянку, — отвечаю механически то, что прочла, хоть собирались еще немного вперед, до Киселевки, которая практически под кордоном с Беларусью.

— Нашего сотрудника подхватите?

— Само собой. Он подвинется, — приглашает Александр, указывая на заднее сиденье, где разлегся упитанный добряк-лабрадор Элвис.

— А, собачка… — улыбается погранец. — Не, счастливо тогда!

Никуда не сворачиваем. 

Никто не догоняет… «Росич» недоволен:

— Мало ли, что киевские номера и сине-желтый флажок на стекле! Порядок есть порядок!

Киселевка

По лесной дороге вьется санный след. На опушке, чуть ли не сразу за щитом «Браконьерство — зло!», виден другой, металлический: «Охотничье хозяйство Добрянского лесхоза. Охота без разрешения запрещена!» Он в нескольких местах пробит навылет.

— Пули. Не дробь. Вот же… — темнеет лицом Ушинский.

Дальше открывается и вовсе тоскливая картина. На делянке, освобожденной от леса, ровнехонькие сосны срезаны, сложены в темные стога, похожие на терриконы в донбасской степи. Из глубины массива слышен вой бензопилы. Рядом с «терриконами», по пояс в снегу, стоит кукурузное поле. Навскидку — неубранных гектаров пятнадцать. Початки смерзлись.

Александр делает снимок за снимком, приговаривая, что так не оставит, дойдет до самого верха государственной власти:

— Лесовозы подгонят — и привет, древесину — через границу, на продажу! А кукуруза?! Хозяева…

До самой Киселевки молчим. Да и в ней тоже разговаривать не с кем. Обезлюдевшее село. Лет десять назад мне о таких рассказывали ученые из Института демографии и социальных исследований Национальной академии наук Украины. Сейчас, боюсь, ситуация усугубилась, а сведения лишь умозрительные: всеукраинскую перепись не проводили с 2001 года.

Провалы крыш. Упавшие заборы. Темные срубы, закрытые ставни, пустые глазницы окон. Нигде из трубы не вьется дымок. Только столбы электропередачи с провисшими проводами и красные подмороженные ягоды шиповника на снегу, рядом следы чьих-то лапок. Зимой, в бескормицу, кусты объедают лисы.

Но наше появление не остается незамеченным. Будто из ниоткуда возникает мужчина. На голове «пыжик» времен развитого социализма, куртка из дерматина подпоясана парадным ремнем офицера советской армии, серые милицейские штаны с красным кантом, валенки с галошами. Бросаюсь, как к родному.

— Откуль? Из Киева?! — переспрашивает озадаченно. Ну, событие. Сюда летом с трассы еще могут завернуть, на грибы-ягоды, а в такую пору только погранцы.

— Вона граница, — широкий жест в сторону леса, что окружает село со всех сторон.

Представляется Володей, фамилия — Ревенок.

— Годов много, шестьдесят семь. Старый.

— Тю, почти ровесники! — весело включается Александр. — Ну, рассказывай, как живешь, сколько тут еще народу? В партизаны готов, если что? Пистолетом обеспечу, позывной дадим. «Лесовик», например. Годится? Жаль, украинского не знаешь.

— В школе учил, да забыл, — Володя хитро улыбается щербатым ртом, поглядывая на Ушинского. Ровесник, сморозит же такое… Говорит он на «трасянке», смеси белорусского и русского языков. На всю Киселевку, докладывает, осталось три жителя.

— Эти в Гомеле давно, дом бросили, никто же не купит. У меня племянник в Гомеле. Дальше дом — их сын в Ленинград забрал. Ленинград я видел, служил когда-то при Союзе. Вон оттуда в Краснодарский край перебрались…

— А сам-то как? — прерывает воспоминания Ушинский. — Не уезжаешь?

— Кому я нужен? Привык, живу, мать схоронил. Браты в Чернигове, служили в Белоруссии, в милиции. Пенсии у них во какие, не то, что у меня: 1930 гривен (по курсу чуть больше 5 тысяч российских рублей. — О. М.)

— Меньше минимальной, — замечаю. — Должны добавить. Стаж, наверное, большой?

— Не, армия да тольки пятнадцать лет, — избегает продолжения темы. Сидел, что ли?

— Бульбы наварю, банку грибов открою, за хлебом иногда схожу, два километра — и сыт. Хватает.

Впрочем, как человек просвещенный — поскольку смотрит телевизор и о ковиде, специально изобретенном, чтобы людей побольше уморить, знает все, — Ревенок сделал в амбулатории две прививки и собирается в Добрянку, центр объединенной громады — оформить платежную карту с тысячью гривен «от Зеленского». Уже в курсе свежего решения правительства: гражданам старше шестидесяти можно расходовать не только на книги, спорт и путешествия по Украине («Зачем мне Киев? Не был никогда и не тянет»), но и на лекарства.

— И на коммуналку, — поддакиваю.

Снова улыбается:

— Какая коммуналка? Сам печь топлю, сам дрова рублю.

— Ясно, в Киев не тянет. Ну а за границей приходилось бывать? В Беларуси? — это уже Александр.

Ревенок минуту-другую озадаченно молчит. Так за границей или в Беларуси? Как заведено, мужчины с бытовых тем переключились на политику.

— Большой войны не будет. Лукашенка на нас не пойдет. Путину мы тоже не нужны, у него своих бедных полно. Оттуда (широкий жест в сторону леса) ничего не бойтесь, никаких учений с танками, — успокаивает Володя. — Но обстановка, конечно, сложная. На Донбассе уже четыре миллиона русских. И если Америка с НАТО что-то там сделают, тогда Россия ударит.

— Племянник из Гомеля рассказал, да? Дашь номер, по-дружески? Я бы тоже послушал, — просит Ушинский.

— Так не помню же. И свой не помню, телефон дома забыл.

Не так прост Володя, как хочет казаться. Замечает: информацию ему сообщил телевизор. В Киселевке показывают без всяких спутниковых антенн только белорусские и российские каналы. Украинские не пробиваются. Но Минск и Москва и так день и ночь Украине кости перемывают.

Неожиданно предъявляет претензию к Путину:

— Ен наказывал: «Товарищи, делайте зарядку, закаляйтесь, кабы крепкое здоровье иметь!» Я зарядку делал, в воду студеную в октябре заходил, босыми ногами на снег, по системе Иванова, знаете такую? И все равно сердце да полиартрит…

Прощаемся. Через несколько метров «немолодая» «Тойота» с большим пробегом налетает брюхом на ледяной надолб, что присыпан свежим снежком, и буксует. К счастью, Володя не успел отойти далеко. Куда только делись его хитрованство и настороженность! Вызывается сбегать домой, принести лопату и топор. Простой подсыпкой песка, что в ведре, в багажнике, не обойтись. Берется толкать машину, тихонько матерясь: все же рядом дама.

Дальше работаем, как боевой расчет. Ушинский, не останавливаясь, без передышек, долбит острием лопаты и топором глыбу под днищем машины, домкратом поднимает передние колеса, отдает приказы: «Доски неси!» Мы с Володей бежим в ближайшую брошенную хату (комната, два окна и печь вполовину пространства). Отдираем оставшиеся половицы, рвем с гвоздя фуфайку, изъеденную молью, полуистлевшую спецовку, чтобы подсунуть под колеса.

Все похоже на мертвые села Чернобыльской зоны безусловного отселения. Хотя почему — похоже? Тут радиация «погуляла» не меньше. Поднимаю в сенях ветхую «Книжку сдатчика молока» за 1985 год. «Киселевка. Мурайко Наталия» значится на обложке. И росписи, росписи за обязательные килограммы для государства… Простите, хозяйка, что окончательно разорили дом.

Часа через два надолб сдается, машина делает рывок вперед. Пьем на радостях кофе из термоса, закусываем шоколадом. Володя деликатничает:

— Не надо столько, еще пригодится в дороге.

Александр дарит ему две пары новеньких рабочих перчаток. Фасонистые, с лейблами-липучками у запястья. Подмигивает:

— Заграничные! В черных — дрова рубить, в белых — к девчатам ходить.

Ревенок в долгу не остается:

— О, друг «Лесовик», я ж чуял, ты наш человек. Ну, следи тут за порядком, до побачення!

Жмут друг другу руки, хлопают по плечам. Отдохнувший на природе Элвис запрыгивает на заднее сиденье, рассчитывая на скорый обед.

Но дальнейший маршрут и планы приходится менять. Чрезмерное физическое напряжение плюс стресс сделали черное дело, «разбудили» последствия контузии. До уже известного погранпоста Ушинский доезжает усилием воли.

Репки 

Тут пунктиром.

Бросаюсь к людям в форме, объясняю ситуацию. Предлагают вызвать скорую из бывшего райцентра, ныне просто поселка городского типа Репки, за тридцать километров. Как скоро прибудет, непонятно. Ближе в Добрянку, в амбулаторию. Я, к сожалению, не водитель. Александр никому ключи не отдает. Уверяет, что сможет еще десять кэмэ. Выделяют в сопровождение полицейскую машину:

— Следуйте потихоньку за нами. Если что не так — сигнальте.

Контрактник по имени Сергей оставляет мне мобильный номер: на всякий случай. Говорит, многие знакомые ребята вернулись «оттуда», с войны, короче. В глазах сострадание.

В амбулатории на приеме семейный врач Ольга Махнуша и медсестра. Высокое давление сбивают уколом магнезии. Советуют с обследованием не тянуть. Ищут по моей просьбе телефоны местных надежных таксистов. Водители выслушивают краткую историю и дружно отказываются от предложения «за сколько скажете, без торга» взять напарника с авто, перегнать в Киев «Тойоту» с нами и вернуться домой, либо переночевать и потом. Рабочий день медиков закончен.

Меняю задачу, исходя из реалий. Так же, с напарником, довезти хотя бы до Репок, до мотеля «Дружба», дружественного к постояльцам с животными и с охраняемой стоянкой. Обещают через час примерно быть у амбулатории. Это очень долгий час.

Александр в полудреме на заднем сиденье, пес лижет ему руки. Водителя тоже зовут Александром, хоть желание загадывай. «Тойоту» погранцы узнают издалека — примелькалась за день.

— Как, получше? — спрашивает Сергей. По-свойски переглядывается с таксистом.

— В училище вместе ходили. Теперь я дальнобойщик, а он на службу записался. Нет рабочих мест в Репках, — объясняет второй Александр.

Перечисляет все, что закрылось: деревообрабатывающий комбинат, семь кирпичных заводов, на предприятии «Планета», где пищевые красители выпускают, «три калеки осталось», и так дальше.

— Потому люди едут на заработки в Россию и Беларусь, — пытаюсь угадать.

— С чего бы? В Польшу! — вскидывается водитель. — И у меня жена там по несколько месяцев, а я в рейсах. Дурное дело, конечно, для семьи. Зато деньги есть. 

Приветливая блондинка-администратор мотеля «Дружба» — «Ой, какая большая собака!» — запихивает своего кота в служебную каморку, придерживает дверь, машет рукой: да прекратите о страшном!

— Не смотрите новости, нарочно пугают. Может, поужинаете? А то мужчина совсем бледный. Картошечка тушеная, отбивнушка, салатик. Только быстрее, кухне надо банкет накрывать.

Через дорогу от мотеля, в сквере, — мемориал. Часовня с портретами погибших земляков, много венков, гранитные стелы со стихами, посвященными Небесной сотне, «киборгам». И карта единой Украины — с Крымом и Донбассом.

Добрянка

В восемь утра, на осторожный звонок «как дела?» отвечает вполне бодрый голос Ушинского:

— Погуляли с Элвисом вокруг стоянки. Жду у машины.

Спор на грани слез не действует.

— У вас задача опросить население? Выполняйте! — командует он.

Значит, без Добрянки снова не обойтись. По мере приближения к погранпосту молю Бога, чтоб хотя бы наряд сменился. Иначе арестуют как подозрительных лиц.

Центр сражает несколькими купеческими домами, стелой «Здесь в 1772 году проживал и получил паспорт руководитель крестьянской войны в России Пугачев Емельян», щитом с портретами Пушкина, Гоголя, Тараса Шевченко, царя Николая Первого и других известных персон, проезжавших по Екатерининскому тракту, а то и задержавшихся на время в поселке, который был наделен Магдебургским правом; монументом советской поры над братской могилой воинов и партизан, что погибли в 43-м при освобождении Добрянки от гитлеровцев, и витриной старинных фото жителей этих мест: дамы с декольте в жемчугах, семейства разночинцев, военные в башлыках, бородатые благообразные господа…

Витрина смотрит как раз на здание с устаревшей вывеской «Поселковый совет. Исполнительный комитет». Уже два года децентрализация подняла статус поселка почти до исторического максимума. Теперь под началом «столицы» объединенной громады четыре так называемых старостата — двадцать одно село. Чернигов для них — районный центр, что находится почти за восемьдесят километров. По меркам Украины — для райцентра страшно далеко, хотя роль новых районов, по замыслу, должна снижаться. Это управляющая делами Елена Викторовна Кучерова рассказала. Голова, Светлана Ивановна Бицько, отправилась по делам как раз в Чернигов.

Елена немного удивлена, что мы пронюхали про реорганизацию местного лесхоза, жизнеобразующего, можно так выразиться, предприятия: 

— Есть опасения, да. Лесхоз приносит шестьдесят процентов поступлений в бюджет. Если деньги в другую громаду уйдут…

Рабочие места (но никак не прибыль) дают три школы, детский сад-ясли, музыкалка, молодежный центр, два сельских клуба, библиотека. Пекарни своей нет, хлеб привозной. Как нет давно консервного завода, мясокомбината, универмага и многого другого.

— Таможня «Новые Яриловичи» налоги платит, — оживляется управделами. — Раньше отсюда семьями на работу в Беларусь ездили. И к родне, конечно. А белорусы за украинскими конфетами. Еще им специи наши нравятся. В Добрянке местный пункт пропуска, на «той» стороне — в Поддобранке. Но ковид… Ну, белорусские сим-карты у всех, держат связь.

У самой Елены в Беларуси отец, гражданин Украины:

— Два года его не видела, а он — внуков. Перебрался (видимо, с новой семьей. — О. М.), когда началось АТО.

Затылком чувствую взгляд Ушинского.

— О наступлении российской армии со стороны Гомеля ничего сказать не могу, — продолжает Кучерова. — Но у нас агрессивных планов точно нет. Откровенной паники тоже. А вообще людям в голову не влезешь. Мыслями могут не сойтись. И говорят у нас в основном по-русски, вы ж заметили?

Прерываем диалог. На прием к Елене Викторовне пришел пожилой мужчина, хочет помощь, субсидию — накануне похоронил жену. Кучерова толково, спокойно, не на показ помогает с пакетом документов. Пенсионеры — половина контингента почти трехтысячного населения Добрянки.

— Коренные тут знаете кто? Старообрядцы! Предки при Петре Первом сбежали от притеснений из Калуги и Вологды. Традиции соблюдают, двумя перстами крестятся, потому что три — кукиш, — смеется. — Меня, православную, друзья дважды в крестные позвали. Отец Сергий, он из Беларуси, не возражал.

Кованые ворота вокруг подворья старообрядческой церкви охраняет замок. Отец Сергий, сказали, тоже отправился по делам.

…На трассе замечаем пустую автомобильную платформу (на таких перемещают тяжелую технику) и военных рядом. Все заняты своим делом.

Киев — Черниговская область — Киев