Комментарий · Общество

«Мама на работе, я одна в квартире с тремя трупами»

«Я знаю, что так писать нельзя…»: Феномен блокадного дневника» — под таким названием вышел первый том серии «Библиотека «Прожито». Блокада», задуманной Европейским университетом

Галина Артеменко , «Новая в Петербурге»
Истощенные голодом люди во время блокады Ленинграда, январь 1942 года. Фотохроника ТАСС
о проекте

Создатели серии — доктор исторических наук Никита Ломагин, руководитель Центра изучения эго-документов «Прожито» Михаил Мельниченко, поэт, переводчик, исследователь блокады Полина Барскова, историки Анастасия и Алексей Павловские — решили с разных сторон, как грани кристалла, рассмотреть блокадные дневники, показать, зачем люди их вели тогда и зачем нам читать их теперь.

Всего известно около пятисот блокадных дневников, опубликовано немногим более двухсот. Собирать эти свидетельства начали еще в осажденном Ленинграде: при райкомах осенью 1942 года создавались специальные комиссии, а весной 1943 года постановлением Ленинградского обкома ВКП(б) была создана общегородская комиссия при Ленинградском отделении Института истории партии. Перед «Ленинградским делом» удалось собрать 49 дневников — их приносили сами авторы, а также их родные, если автор не пережил блокаду. Тогда даже по предприятиям ходили историки, собирали воспоминания, опрашивая ленинградцев по составленной институтом партии методичке, власти говорили, что поделиться воспоминаниями и материалами — «долг каждого ленинградца и ленинградки». 

Но «Ленинградское дело» в самом буквальном смысле придушило эту инициативу: были репрессированы многие сотрудники Ленинградского отделения института во главе с директором, разгромлен Музей блокады в Соляном. Да и само высшее руководство города времен блокады практически все было уничтожено. Голоса блокадников замолчали надолго и зазвучали достаточно громко и внятно только со страниц «Блокадной книги» Алеся Адамовича и Даниила Гранина.

В первом томе серии «Библиотека «Прожито». Блокада» Анастасия и Алексей Павловские подробно анализируют историю бытования блокадных дневников в послевоенное и постсоветское время. Полина Барскова, внимательно вглядываясь в особенности «блокадного письма», дает ответы на вопросы: зачем, для чего люди в нечеловеческих условиях вели свои записи? Ведь дневники в Ленинграде вели и дети, и старики, и женщины, и мужчины, вели интеллигенты и рабочие, вели те, кто никогда прежде не имел привычки рефлексировать и записывать свои мысли и фиксировать происходящее. Полина пишет о том, как «сделан» блокадный дневник.

«Блокадная книга дней — это именно книга тревог, книга о тревоге, о незнании будущего, об отчаянных попытках его спрогнозировать, предугадать, умолить, проникнуть в него…», — пишет исследователь и обращает внимание на то, как авторы решали для себя проблему искренности, пытались оставить исторические свидетельства, понимая, что проживают (и неизвестно, проживут ли) нечто небывало ужасное, невиданное ранее, как с помощью дневника авторы удерживали в себе человеческое, воспитывали себя.

Анастасия Павловская рассказала, что в этом году выйдет и второй том проекта, посвященный эвакуации, впоследствии планируется создать книгу дневников времен «предблокады»: 1940 — начала 1941 годов, опубликовать дневники ряда деятелей культуры — не таких известных, как Ольга Берггольц и Вера Инбер, но тем не менее запечатлевших свой радиус блокадного города.

В первом томе серии 7 дневников ленинградцев — совершенно разных людей. Приводим отрывки из трех.

Ленинградцы чистят снег, зима 1942 года. Фото: Sovfoto / Universal Images Group via Getty Images

Учитель и литератор Александр Бардовский вел дневник с 22 июня 1941 года до 3 января 1942-го, 20 января он умер от голода. 

25 октября 1941

…Сегодня устроили дома подобие бани — с 8/IX спим, не раздеваясь, только днем меняем иногда белье. Посмотрел свое тело — похудел, на животе — складки… Вот оно — голод. Лицо становится похожим на Андерсена.

Выходит, что те, кто нарушал советские законы, скупали товары и делали запасы, — выиграли, теперь не голодают, а те, кто выполнял законы, запасов не делали, — проиграли, голодают. Эх! Так было, так будет.

29 октября 1941

…У всех одно на уме: когда же кончится? Мы не кончим, пока не сломим Гитлера, а они — пока не сломят Сталина. Вопрос идет о режимах. А т.к. надежды на перемены ни у них, ни у нас нет, то чувство безнадежности, бесперспективности!..

И основное — еда! еда! еда! Публика вбегает в аптеку — из рисовой пудры нельзя сделать лепешки? 

7 ноября 1941

…Аля слышала в бане рассказы о жертвах недавней бомбежки… Одному оторвало голову, а зубы были золотые. Через несколько дней нашли голову в помойке без зубов. У одной женщины отрубили руку, на которой было золотое кольцо… Одна женщина не пошла в бомбоубежище, хотела достирать только… И «достирала» — убита.

17 ноября 1941

…Сегодня Аля была на рынке. Только обмен. Хлеб и сахар — основные валютные ценности. Случайно у одного старика купила за 12 р. кусок мыла. Милиция расхаживает — и простой народ не трогает, но если интеллигенция или очень пожилые даже из простых — готово! К одной интеллигентного типа учительнице, державшей бутылку вина, подошел: «Сколько дала?!» — «Да я на обмен, на хлеб, голодна»… «Знаем, шлюха!» И пинок в спину, под зад, повел в милицию.

Фото: Berliner Verlag / Archiv / picture alliance via Getty Images

Анисим Никулин был партийным агитатором, участником Гражданской войны, окончил Военно-политическую академию. 

Он вел дневник с 10 января по 7 апреля 1942 года. Ему было поручено организовать работы по выкапыванию братских могил на Смоленском кладбище. 

10 января 1942

Мне казалось, что для этой работы высшего Военно-полит. образования не требуется. Но когда подумал, пришел к выводу, что это очень ответственное поручение, и ответил — «я, прежде всего, коммунист и любое поручение партии буду выполнять с энтузиазмом, добросовестно и поручение считаю как большое доверие».

В чем дело? Почему? — дело могильщика большое и важное дело.

Запись 15–18 января 1942 

Прошлые дни не было возможности произвести запись… Последние дни у меня много отнимает сил хождение к месту работ, где роем траншеи.

Сегодня под моим руководством работало 679 чел.

Люди крайне усталые, полуголодные, но бодрые духом — с таким народом можно работать, можно и сейчас творить чудеса.

Правда, некоторые не выдерживают — хотят впасть в уныние, но их поддерживают — и глядишь — снова улыбка на лице, снова лопата, лом и кувалда ритмично делают свое дело.

Выше и еще раз выше бдительность!

…И в дружной семье есть уроды.

…В городе почти совсем нет кошек, собак, редко уже встретишь лошадь.

Участь многих кошек, собак, не говоря уж о лошадях, стать блюдами ленинградцев.

Но беда в том, что последние дни участились случаи вырезания мягких мест из человеческого тела и превращение в блюда человека. 

Правда, я не слышал, чтобы люди сами ели, но, превращая в студень, продают (меняют) другим.

Борьба с этим идет, но все же этих уродов из нашей среды следует немедленно вырвать и уничтожить…

…Я не историк и не могу претендовать на глубокие знания истории, но все же читал много исторической литературы, и мне кажется, положение Ленинграда и ленинградцев не имеет претендентов (так в источнике. — Ред.) в истории.

…Да простит тот, кто когда-нибудь заглянет в мои записи. Если это когда-либо случится, но я хочу сказать одно слово о себе.

За последние дни я стал катастрофически худеть. На моих ребрах почти совсем нет отложений — остается уже кожа да кости. В пути до Смоленского кладбища я иду уже с остановками… Если я упаду, то обязательно не назад, а вперед, головой, а этим подчеркну, что упал не как дезертир и предатель, а как преданный своей родине сын, — своей общелюбимой партии боец.

На снимке: «Снаряды рвались на Невском». Фото: Давид Трахтенберг /Фотохроника ТАСС

Старшеклассница Софья Гутшабаш вела дневник с июня 1941 по январь 1944 года.

30 января 1942 года

Писать о минувшем нет никаких сил… Родные, знакомые умирают один за другим.

Вот кого мы потеряли в течение месяца:

20 декабря 1941 г. умер дядя Изя, папин брат.

29 декабря 1941 г. умер отец. Последними словами отца были: «Скорей бы весна»…

17 января 1942 года умерла тетя Таня, сестра отца, которая жила вместе с другой сестрой — тетей Адой в нашей квартире, в смежной комнате.

Хоронить ее у нас не было сил. Температура была в комнатах ниже нуля, и поэтому мы не опасались, что труп будет разлагаться.

Всего в метре от умершей тети Тани лежала умирающая тетя Ада. Я ставила тарелку с супом на табуретку около кровати и, держа левой рукой лучину, правой кормила с ложки умирающую. Когда лучина гасла, я оставалась в темноте вместе с трупом и умирающей.

25 января 1942 года тетя Ада умерла.

27 января 1942 года умерла моя любимая няня, которая жила у нас 15 лет в комнатке на кухне.

Мама с Риммой на работе. Я одна в квартире с тремя трупами.

P.S.

«Я знаю, что так писать нельзя…»: Феномен блокадного дневника» представят в Петербурге в Музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме, вечером, 27 января, в День снятия блокады Ленинграда.