Автор бродвейских мюзиклов Джонатан Ларсон у нас не слишком известен, и квазибиографический фильм о нем — «Тик-так… Бум!» — особого шума не произвел. А картина эта по-своему интересная — особенно, если разговор о ней поместить в контекст жизни и творчества самого Ларсона.
Википедия характеризует его так: «…композитор и драматург, известный исследованием социальных проблем в своих работах». И главный вопрос после просмотра «Тик-така» — был ли Ларсон действительно радикальным художником?
Биография, увы, добавила ему радикализма. Он умер в 35 лет — внезапно, от аневризмы аорты, — и не дожил буквально считаные часы до премьеры своей рок-оперы «Богема». За нее, посмертно, он получит и мировую славу, и признание, и Пулитцеровскую премию — а теперь и кинобессмертие. Сыгравший его Эндрю Гарфилд уже получил премию «Золотой глобус» и выдвинут на соискание «Оскара».
Фильм снял ударник жанра мюзикла Лин-Мануэль Миранда (композитор и либреттист, лауреат Пулитцера за мюзикл «Гамильтон») по сценарию Стивена Левенсона. Картина представляет собой нечто среднее между «Ла-Ла Лендом» (2016), «Одержимостью» (2014) и «Всем этим джазом» (1979). Оригинальный же мюзикл «Тик-так… Бум!» — это автофикшн Ларсона о самом себе на пороге тридцатилетия. «Тик-так» — это время, бег которого композитор ощущает все острее: потратив восемь лет на сочинение рок-оперы «Супербия», задуманную как рок-пересказ книги Оруэлла «1984», он так ничего и не достиг: работает официантом и полон сомнений — в себе и своем таланте. А часики тикают.
В экранизацию, в наследство от мюзикла, перешел портрет околотеатральной среды Нью-Йорка конца 1980-х: и полунищая жизнь композитора
(хотя для российского зрителя она может выглядеть вполне обеспеченной), и витающий вокруг призрак смерти-СПИДа, и т.д.
Финал — исполнение Ларсоном (Гарфилдом) «протестной» композиции со следующим текстом: «Дела говорят громче, чем слова / Что нужно, чтобы пробудить поколение? / Почему мы идем за лидерами, которые не указывают путь? / Почему, чтобы начать революцию, нам всегда нужна катастрофа? / Так много людей истекает кровью…».
Гимн самовыражению — максимализм, который питает (юного) художника? Очевидное прочтение, но неубедительное. Мишень Ларсона — не просто «вывихнутый век». Он занимался вполне прямой социальной критикой. Даже футуристический мюзикл «Супербия», на продвижение которого он тратит весь фильм, был антиутопическим эпиком о лишенном «живых эмоций» обществе, подсевшем на иглу бесконечных реалити-шоу.
«Богему» Ларсон осознанно поместил в сеттинг «нищеты, бездомности, пылкой жизни гомосексуалов, драг-квин и панков, тени эпидемии ВИЧ/СПИД». Тридцать лет назад это решение — для мюзикла, глянцевого жанра — было радикальным. Но сегодня Netflix, выпустивший фильм, сам будто часть «Супербии». Песни о голодных художниках звучат не критикой индустрии, «замкнутой на вкусах жадных продюсеров», а набором клише. Давать «социальный комментарий» через обрамление сюжета неким историческим контекстом — техника устаревшая.
Повесть о более-менее реальной судьбе выдающегося человека не обязана быть социально-критической. Но если таков был Ларсон и таков был его подход к творчеству, вероятно, посвященный ему фильм должен был это отразить.
Финальная композиция это признает. Но это признание умозрительное. В начале 90-х такому финалу не требовались комментарии: речь шла о том, что происходит буквально здесь и сейчас, на улице вне стен театрального зала. Это был эффект, как если бы «Театр.doc» выступил в «Зарядье». Но зрителю из 2022-го совершенно неясно, против чего и кого направлен протест, и зачем нам слушать про вождей, революции, поколения и катастрофы.
Что вдвойне обидно:
Ларсон ведь спустил глянцевый жанр с пьедестала разговоров «о смерти и любви вообще». В его мюзиклах зашла речь о конкретной современности, о ясных личных и общественных травмах.
Индустрия заметила в этом подходе потенциал — и переработала его на свое усмотрение. Сегодня продюсеры коммерческих проектов хотят уже не просто message, а т.н. impact — прицельную направленность на освещение какой-то общественно важной темы (полицейское насилие, дискриминация и т.п.)
Критический взгляд, особенно для популярной культуры, необходим. Но превращение такой критики в модный аксессуар — страшнее, чем его отсутствие. Когда «протест» становится «галочкой» в списке продюсерских задач, то его задача от реагирования на проблему/выражение мнения переходит к привлечению аудитории. Если цель такая, то, конечно, нужно критиковать «всех и никого»; так и проще, и безопаснее с точки зрения восприятия. Недавно мы видели это в «Игре в Кальмара» — там тоже критиковался «капитализм» в целом.
И когда такая критика звучит, а результата нет, она превращается в пародию на саму себя. Переставая вдохновлять, она демотивирует. Нам в России эта проблема особенно близка. Правда, наш социальный протест перешел от ориентации на действие к сетевому досугу не по общекультурным причинам, а вполне умышленным — политическим.