«Когда я был маленьким, я работал губернатором»

К моему первому классу ситуация в нашей семье складывалась так: отец уже был представителем президента Бориса Ельцина в Нижегородской области и через несколько месяцев был назначен главой администрации региона. А я относительно недавно научилась читать.

(…) Я почти не смотрела телевизор — бабушка запрещала (потому что это излучение и вредно). Родители редко читали мне детские книги (на отца эти стихи и сказки наводили тоску). Но при этом отец рассказывал мне очень много историй из своего детства. 

Я огромное количество времени проводила за взрослыми разговорами о политике. Мне казалось (и кажется до сих пор), я для детского возраста неплохо разбиралась в политической повестке рубежа 1980–1990-х годов. С другом Димой мы записывали то, что сейчас назвали бы подкасты. Включали кассетный магнитофон — и писали себя, то изображая депутатов Верховного Совета СССР, то сатирически комментируя их слова и действия уже как сторонние наблюдатели. Мы знали там многих: в Верховном Совете в те годы были яркие личности. Депутаты спорили, ругались, иногда дрались — мы это вдохновенно пародировали. У нас получался аудиоспектакль на острополитическую тему. К сожалению, все эти кассетные записи были утеряны.

(…) Через несколько месяцев после того, как я пошла в школу, мой отец стал губернатором Нижегородской области. Это был 1991 год. Область, как и вся страна, переживала тяжелый социально-экономический кризис, вызванный резким переходом к капитализму от планового хозяйства.

Самым болезненным для населения была галопирующая инфляция, после того как отпустили цены. В области хронически не хватало денег.

Правительство опасалось увеличения денежной массы из-за угрозы дальнейшего раскручивания инфляционной спирали. Нижегородская область хотела решить проблему нехватки наличности через выпуск облигационного займа. Минфин России пошел навстречу и зарегистрировал проспект эмиссии областного займа в 1992 году. Эти ценные бумаги получили двойное название — «потребительские казначейские билеты» и «облигации Государственного займа Нижегородской области». В народе они более известны как «немцовки». В конце 1992 года «немцовками» рассчитывались на автозаправках, в том числе и автобусов, потому что ежедневная заправка бензином требовала большого потока наличности. Такой механизм существовал около трех месяцев, позже проблему с наличными деньгами удалось разрешить. С марта 1993 года «немцовки» стали использоваться как облигации 1-го Нижегородского областного займа.

Отец пригласил иностранных консультантов. В регионе высадился десант американских и европейских консультантов. Они работали на Международную финансовую корпорацию (IFC), сестринскую организацию Всемирного банка, мандат которой — работать с частными предприятиями в развивавшихся странах и создавать рынок для потенциальных инвесторов. Но в Нижнем и в России в целом не было никакого частного сектора, его только предстояло создать. И команда IFC стала разрабатывать реформы совместно с администрацией Нижегородской области.

Главным был Энтони Дорон (все звали его Тони), англичанин, не знавший ни одного слова по-русски, но работавший до этого в  Польше  и  имевший опыт приватизации.

Моим любимчиком был Алан Бигман, очень молодой задорный американец, блестяще говоривший по-русски. Он владел сленгом и распевал частушки. Его любили все, даже бабушки в колхозах. Он действительно был одаренным человеком, выпускником Йеля, и умел общаться со всеми. В какой-то момент отец даже назначил его на официальную должность в администрации Нижегородской области.

Еще была суперактивная Гретчен Вилсон, настоящая американка из провинциального штата Кентукки. Кстати, Гретчен надолго задержалась в Нижнем, она стала управляющей Балахнинского бумкомбината. Она очень волновалась о моем образовании и даже подала идею отправить меня в летний лагерь в США (об этой поездке я расскажу отдельно). Да и спустя много лет Гретчен не теряет надежду, что я поступлю в магистратуру хорошего американского университета.

В Нижегородской области они помогли провести несколько реформ, в том числе первую в России малую приватизацию в 1992 году (аукционы по продаже магазинов и служб быта), а также приватизацию грузового автотранспорта. Есть фотография: на площади перед Нижегородской ярмаркой выставили десятки грузовиков для продажи с аукциона. Противодействие этой реформе было беспрецедентным: государственное предприятие противилось всеми возможными методами. Но аукцион был нужен, централизованная логистика не справлялась со снабжением вновь возникших частных магазинов.

В 1993 году в Нижегородской области впервые была проведена земельная реформа. Программа «ЗеРНО» (Земельная Реформа Нижегородской Области) реорганизовала колхозы и совхозы и позволила создать первые фермерские хозяйства. Прошло больше двадцати лет — многие хозяйства до сих пор живут и процветают. Более того, именно программа «ЗеРНО» стала прообразом федеральной программы приватизации земли.

Если вы почитаете российские и зарубежные газеты того времени, то найдете бесчисленное множество заметок о реформах в Нижнем. 

После того как отец стал губернатором, мы переехали жить на государственную дачу в Зеленый город. Юридически он считается частью Нижнего Новгорода, но территориально его от границы Нижнего отделяют несколько деревень и около пятнадцати километров дороги.

Госдачи были чем-то вроде нижегородской Рублевки — по статусу, но не по уровню комфорта. Они представляли из себя деревянные дома в сосновом бору. Конечно, благоустроенные, но по нынешним меркам российских чиновников вполне аскетичные. Просто в них жили первые секретари обкома и прочие представители советской номенклатуры — так было принято. Кстати, на нашей госдаче изначально жил летчик Валерий Чкалов.

И если уж в нашу маленькую квартирку на Могилевича отец приглашал в гости всех знакомых, то на гораздо более просторную дачу он звал гостей при первой возможности. Все иностранные консультанты, так или иначе, бывали у нас. Некоторые из них говорили по-русски, большинство — нет. Для отца не существовало языкового барьера: он знал английский.

А я вдруг ощутила, что не понимаю разговоров отца с его гостями! Значит, и мне нужен английский язык! У меня появилась мотивация. Рядом с нашей школой стоял Дворец пионеров. В нем открылись курсы английского — в отличие от школьной программы язык на курсах преподавали не по идеологизированному учебнику Старкова. Там рассказывали про культуру англоязычных стран и праздники: День святого Валентина, Хэллоуин — это оказалось весело и интересно. Я по-настоящему втянулась — и начала учить язык с азартом.

С другими предметами тоже было плохо ровно до тех пор, пока я не понимала, зачем они нужны. Класса до восьмого меня преследовал экзистенциальный ужас перед ответами у доски, контрольными работами и диктантами. Я буквально молилась, чтоб меня не заставили это делать. Был и страх сделать ошибку. Я писала диктант — а потом сверяла свой текст с текстом соседа по парте, отличника Саши Басалина. Но моя история — пример того, что человек может меняться с возрастом, и меняться сильно. Сейчас я абсолютно не боюсь ни сделать ошибку, ни выступать публично, ни чего-то не знать.

Самой жесткой из всех была учительница русского языка и литературы Ирина Борисовна. Она была прекрасным педагогом, но наводила на всех ужас — кажется, не только на школьников, но и на учителей.

Напомню: я тогда ужасно боялась сделать что-то не так и оказаться в центре внимания. Но, видимо, любая жесткость действует на человека до определенного момента. Можно давить и давить — и когда-то пружина разожмется.

— Сегодня будет контрольная! — Ирина Борисовна вошла в класс. Она не предупреждала нас об этом. Ни у кого из нас не было шанса подготовиться к контрольной.

Я вдруг возмутилась и пошла жаловаться к завучу. Постучалась в кабинет, вдохнула — и рассказала, что Ирина Борисовна не права.

К улучшению наших с Ириной Борисовной отношений это, конечно, не привело, а контрольная состоялась.

Чем старше я становилась, тем яснее понимала: школьные знания могут иметь или не иметь для меня ценность. Но важен хороший аттестат.

И я принялась догонять одноклассников. Репетиторами по математике стали мой отец и двоюродный брат Толя — они оба прекрасно все объясняли. Причем до какого-то времени мне это казалось само собой разумеющимся: если математику тебе объясняют, ты ее понимаешь. Но однажды не оказалось ни отца, ни брата Толи, и вместо них суть процента мне объяснял друг отца еще по НИРФИ физик Борис Абрамович, который почему-то жил у нас на даче. Друг был не меньшим специалистом в математике, чем мой отец… но он объяснял так, что я вообще ничего не поняла. Абсолютно!

Все-таки умение доходчиво донести сложные вещи — это талант, который дается не всем.

(…)

Меня иногда спрашивали: «Вы же были дочкой губернатора! Вам делали какие-то послабления в школе?»

Какие послабления, о чем вы?

Моего отца никто не боялся. Пресса критиковала его — отец не преследовал ни одного журналиста и ни одно СМИ за нелестную статью о себе. 

Более того, и в обществе отношение к нему было очень разным. В 1991 году отца назначили губернатором. А в 1995 году его уже выбрали — он победил с большим перевесом, набрав более 58% голосов. Его конкурентом был Вячеслав Растеряев — глава частной строительной компании «Нижегородский дом», который на выборах получил около 26%. Он был из тех людей, которых в России принято называть «крепкий хозяйственник». Участник тех событий Виктор Лысов рассказывает, что Растеряев терпеть не мог моего отца, считая его выскочкой.

Вообще, голоса в Нижегородской области распределялись практически как в России. Регион довольно большой: от самой северной его точки до самой южной — 400 километров, от самой восточной до самой западной — 300 километров. В 1990-е годы, когда в Нижегородской области проходили выборы, очень часто прослеживалась такая тенденция: северные районы голосовали за демократических кандидатов, южные — за красных.

Словом, никакого преклонения перед моим отцом не было ни у кого. И уж конечно, ни одному учителю не приходило в голову натягивать мне оценки. Определить меня в класс «для умных» — это максимум, что сделала школа.

Скорее, это я чувствовала неловкость. Напомню, мы жили в Зеленом городе, в 15 километрах от Нижнего. Отцу полагалась служебная «Волга». И утром на этой «Волге» меня привозили в школу. Не потому, что мне хотелось подчеркнуть свое привилегированное положение, просто по-другому из Зеленого города до школы было добраться сложно. Но 

Ужасно тяжело было писать сочинения по русскому языку. Как известно, в начальной школе популярных тем для сочинений две: «Как я провел лето» и «Моя семья». И если про лето я знала, что писать (конечно, про Зеленый город и Сочи), то написать «мой папа работает губернатором» было очень неловко.

В начале 1990-х многие люди были не просто бедными — нищими. Они не могли удовлетворить даже базовые свои потребности: не хватало денег на продукты. Конечно, у семьи губернатора были привилегии — та же служебная «Волга». И конечно, сравнивая нашу дачу в Зеленом городе с той квартирой, что мы снимали на Могилевича, я понимала: мы живем лучше, чем большинство моих одноклассников.

И я отлично понимала: мне повезло. Я сама ничего не сделала для этого. Мне просто повезло. Это ощущение вызывало жгучее смущение. И я не хотела лишний раз подчеркивать, что мой отец — губернатор.

Отец, кстати, тоже не оказывал школе персонального покровительства. Как губернатор он занимался всеми школами региона — и школой № 8 в том числе. К сожалению, сейчас в Россию вернулось подобострастие перед чиновниками — но в 1990- е годы в этом смысле Россия была более здоровой страной.

(Публикуется с сокращениями. Продолжение следует)