Цепи нелюбви

Мы несем на четвертый этаж пожилую женщину. Весом она около 160 кг. Лифт в доме есть, но он такой маленький, что туда даже половина бабушки не поместится никак. Ее выписали из больницы и привезли к подъезду, но ходить сама женщина не может. Один лестничный пролет. Второй. Я поднимаюсь чуть раньше остальных, чтобы открыли входную дверь и показали, куда класть. Нужно посмотреть, как заносить, убрать с дороги все, что будет мешать. Мне открывает внушительных размеров силач в семейных трусах. Позади него, очевидно, сын. Тоже далекий от субтильности. Мне молча указывают на кровать в комнате, куда положить бабушку. И все обитатели квартиры мгновенно растворяются в ее недрах. Бабушку заносим под звуки наших голосов. Спрашиваю, нужно ли ей помочь сейчас дойти до туалета, пока мы еще здесь. Отказывается. Мы уходим. В квартире все еще тишина.

Я потом долго об этом думаю, прикидывая, что там дальше было с нашей бабушкой. И еще начинаю фантазировать, а что же было до. Ведь когда-то ее сын-силач был маленьким. Как же так вышло, что сейчас с пожилой беспомощной женщиной даже никто не поздоровался, не то что не помог занести в квартиру. Поначалу меня ужасно злит поведение сына, но потом я начинаю спрашивать себя, 

«Я понимаю, — бормочет дедушка, — случай не экстренный. Но собаки там одни, понимаете? Как же я их сейчас оставлю?» — «Большие собаки?» — «Да обычные». — «Агрессивные?» — «Да что вы, — машет руками дед, — с улицы подобрал, вон даже не лают сейчас из-за двери». Он испуганно и напряженно переминается с ноги на ногу. Открываем дверь, а там два счастливых хвоста, которые бросаются к деду и к нам. Дедушка пытается дать нам денег или что-то из своего дачного урожая, но нам нужно только погладить счастливых собак.

Однажды нас попросили помочь достать умершего кота из-под ванной. Семья в квартире живет очень неблагополучная, за деньги они точно никого не вызовут, а разложившийся труп животного в доме угрожает не только им. Нам долго не открывают: пьяный муж спит, жена в магазин побежала после звонка в спасательную службу. Соседи с опаской смотрят на нас — ничего там не рванет в квартире? Ванна сплошняком до пола уложена в плитку, за исключением небольшого технического отверстия, в которое кот и залез. Достаем кота. Заворачиваем в пакет. И в этот момент женщина, которая нас вызывала, начинает громко рыдать. Очень картинно, даже неприятно. Спустя несколько дней до меня доходит, что она рыдает по единственному существу в доме, а может, и в мире, которое по-настоящему бескорыстно любило ее.

Вся эта гремучая смесь любви и равнодушия, отчаяния и счастья — каждую смену в «СпасРезерве». Это такой отряд спасателей-добровольцев. Так-то мы все работаем, но раз в месяц (кто-то чаще) на сутки заступаем дежурить в один из трех округов Москвы. В выходные это обычно три «хода» (то есть работает три экипажа): Центр, Восток и Юго-Восток. Вызовы разные, но много именно таких: поднять с пола на кровать пожилого и очень крупного человека, помочь скорой помощи с транспортировкой пациента, вскрыть дверь, достать котенка из-за фальшстены или застрявшую в балконе птицу.

Оказалось, что для меня это способ увидеть любовь даже там, где ее уже давно не встречали. И неожиданно увидеть цепи нелюбви, причины которых невозможно понять, мимолетом взглянув на жизнь той или иной семьи.

Сын не может дозвониться до своего отца, нужно вскрыть квартиру. Нередко такие вызовы заканчиваются тем, что внутри находят погибшего человека. Спрашиваю у сына, как давно он не может связаться с отцом. «Несколько дней». — «Живете далеко?» — «Да нет, в соседнем районе». Вскрываем. Заходим. 

Сын опускает глаза. Полицейские опускают глаза. И мы тоже. Потому что ничего не исправить и никак не помочь. Ни отцу, ни сыну.

Когда Андрей Звягинцев снимал фильм «Нелюбовь», я на первом этапе консультировала сценариста Олега Негина по теме пропавших детей. И когда фильм вышел, я шла смотреть кино именно об исчезнувшем мальчике. Но увидела картину про нелюбовь, которая кочует из поколения в поколение. Нас учат молчать и терпеть. Жить с нелюбимыми людьми «ради детей» и терпеть. Орать дома на жену или мужа можно, а на начальника в офисе — нельзя. А вот в интернете можно даже пожелать кому-то смерти или рождения больного ребенка — и тебе за это ничего не будет. Это открывает бесконечные возможности.

Я часто пытаюсь представить себе тех, кто пишет мне гадости в Сети. Что должно такого плохого происходить в этот период у человека, чтобы он сидел в онлайне и строчил комментарии со всей этой дичью? Не боится ли этот человек случайно пожелать кому-то смерти, а на следующий день — раз! — и этот кто-то правда умер? А комментатору легче становится после этой сетевой агрессии? Означает ли это, что человек сегодня не станет орать на свою престарелую маму? В итоге мне становится жалко абсолютно всех, кто желает мне смерти в интернете, просто потому что здоровые счастливые люди такого делать не станут. А значит, комментаторы нездоровы и несчастливы. И подсмотреть модель поведения, где горе и нелюбовь необязательно делают тебя агрессивным, негде.

Пожилая женщина в ванной уже много часов, не может сама вылезти, родственники не могут достать. Бабушка не слишком крупная, достаем ее из ванной, хотим отнести в кровать. Она умоляет дать ей возможность дойти самой, ведь способность ходить — одно из немногих оставшихся у нее на сейчас умений. Беру ее за хрупкие руки, двигаясь спиной назад, веду к комнате. И только теперь понимаю, что бабушка слепая. Ее дочь мгновенно считывает, что маме страшно, и начинает подробно описывать все происходящее вокруг. Рассказывает, как я выгляжу, как выглядят остальные, что сейчас происходит и куда мы идем. 

Мы стараемся бережно положить бабушку на кровать, а дочка бежит с любимой подушкой — вот эту нужно подложить под голову, так ей будет спокойнее, она на ощупь приятная.

Множество раз после того вызова я закрывала глаза во время очередной сетевой волны ненависти в свой адрес и вспоминала ту пожилую женщину и ее дочь. Просто чтобы напомнить себе: реальный мир не так уж плох и в нем множество светлых пятен. Чтобы их увидеть, необязательно быть зрячим.