Борис Акунин: «Времена жесткой силы остались во втором тысячелетии»

— Сервис аудиокниг Storytel на днях сообщил, что вы — самый популярный писатель в России и в мире в категории «История» по состоянию на 2021 год. Во-первых, поздравляю, во-вторых, хочу спросить: cчитаете ли вы свои романы историческими и помог ли этот писательский опыт созданию «Истории российского государства»?

— Спасибо, но это ведь только данные одного из книжных сервисов. Большинство моих романов действительно исторические, однако беллетристический опыт при написании «Истории» мне только мешал. Я предвидел это, потому затеял параллельный цикл исторических романов. Все эмоции и живость воображения я перенаправил туда.

— Ну вашей «Истории» живости тоже не занимать, читается без отрыва. Подробно изучив вековые события, вы можете сформулировать главные выводы, к которым пришли, закончив дореволюционный том?

— Вывод первый: российское государство нездорово, главная его болезнь сформировалась исторически, она никем не лечится и, в общем, даже не очень сознается. Вывод второй: сходная ситуация уже возникала, и в тот раз все закончилось катастрофой. Главный ее виновник — власть предержащая, совершившая ряд тяжелых ошибок. Вывод третий: давайте об этом думать и говорить, обсуждать, спорить — и может быть, найдем способ исцеления. Тот, который предлагаю я, возможно, неидеальный или даже неверный — ну так предложите другой, лучше. Только не будьте страусами, зарывающими голову в песок. Иначе все может повториться.

— Страх перемен, который эксплуатирует сегодняшняя власть, связан с ужасами революционного и постреволюционного времени или он вошел в состав крови русских намного раньше? 

— Исторический опыт — в том числе совсем недавний, девяностых годов, — показывает людям, что резкие перемены опасны. Поэтому большинство готово мириться с очень многим, пока хоть как-то можно жить. 

— Самое тяжелое впечатление от чтения последнего тома — это ваше сопоставление того важного, судьбоносного, что происходит в стране, и записей, которые делает в этот же день император Николай II в своем дневнике. Тогдашняя острота «России не нужна конституция для ограничения монархии, у нее уже есть ограниченный монарх» точно отражает суть человека, допустившего революцию?

— Николай Александрович Романов был неплохим человеком, но он был поставлен в очень тяжелые обстоятельства, из которых не умел, да и не пытался выбраться. Воспринимал корону как волю Божью и уповал не на свой ум, довольно посредственный, а только на Всевышнего. В общем, на Бога надеялся — и плошал. Человек, столь прочно державшийся за неограниченную власть и не справившийся с нею, безусловно, несет большую ответственность за распад государства и за последующие трагедии.

— Аристократия действительно не понимала, что происходит, когда устраивала в 1903 году костюмированный бал, на котором императрица была в наряде за миллион рублей, а за окнами шли забастовки рабочих?

— Кто-то поумнее понимал, но ничего не мог изменить. Анахроничный класс не бывает жизнеспособным. Александра Федоровна с ее куриными мозгами, разумеется, ничего не понимала.

— За любовь императора к Александре Федоровне и его обывательский ум Россия расплатилась революцией. Или с таким валом проблем, которые вы описываете, не справился бы и сильный правитель? 

— Никакой бы не справился — если бы оставался в рамках самодержавной монархии. К началу ХХ века эта форма правления безнадежно устарела. Даже менее «вертикальная», но все же имевшая сильную монархическую власть Германия, которой управлял вполне яркий, динамичный кайзер Вильгельм, скатилась в революцию. Испытание мировой войной выдержали страны с более гибкой, более современной системой управления: Британия, Франция, США.

— Поэтому и наша вертикаль власти не справляется с нынешними проблемами?

— Да. Это очень плохо работающая модель. Она стремится все контролировать — и тем самым все притормаживает и примораживает. Разрушает иммунную систему общества, которое, предоставленное себе, справилось бы с очень многими проблемами естественным образом. Я, например, с большим интересом изучал эпоху «кроткой Елисавет», которая мало во что вмешивалась — просто не мешала подданным жить, и страна при ней расцвела, население приумножилось, доходы казны возросли.

— Да и у ее фаворита Разумовского хватало ума не лезть во власть и интриги, которыми «сердечный друг» Александры приблизил гибель страны. Распутинщина — явление, порожденное в большой мере глупостью и религиозным фанатизмом императрицы, или оно характерно для нашей истории во все времена?

— Это был побочный эффект системы, при которой все важные решения принимает один человек. Этот человек очень любил свою жену и не хотел ее огорчать; жена высоко ценила Старца и мистически в него верила; Старцем вертело его мутное окружение. Любой диктатор, хоть бы даже и современный, если его власть ничем не ограничена, может устроить «распутинщину». Общество будет чертыхаться, но терпеть

— Сейчас общество терпит ради чего? 

— Ну, распутинщины пока, слава богу, нет. У правителя есть какие-то одиозные любимцы, но все же уровень их влиятельности пониже, чем у Григория Ефимовича. А впрочем, может быть, все еще впереди.

— Почему Россия и в 1917 году, и в 90-е годы не смогла удержаться в демократических рамках?

— Я думаю, главная причина — в малочисленности среднего класса. Именно эта часть населения заинтересована в демократических механизмах. Беда царской России в том, что с 1880 годов вплоть до начала Столыпинской реформы государство намеренно мешало росту среднего класса, видя в нем — справедливо! — угрозу самодержавию. 

Дело не дошло бы до Октября, ограничилось бы Февралем. 

— Вы считаете, что страна, государственность которой была разрушена в 1917 году, до сих пор больна. Как бы вы определили эту болезнь и ее причины?  

— Если одним словом — сверхцентрализованность. Долгое время это был единственный способ удержать вместе такое обширное и разномастное государство. Но в современном мире, когда главным двигателем развития является частная инициатива, тотальная «вертикальность» тормозит и душит все живое, поскольку не может, не умеет обходиться без тотального контроля. А от Москвы до условного Владивостока очень далеко, и людям, которые там живут, виднее, чем из Ново-Огарева, как им устраивать свое существование. Давно пора перестроить Россию из «вертикального» государства в «горизонтальное». Иначе она сама станет перестраиваться — и разлетится на осколки.

— Что такое жизнеспособная модель?

— В ХV веке было три России — Московская, Новгородская и Литовская. Жизнеспособной оказалась модель, построенная великим князем Иваном III: сильное вертикальное государство с самодержавным правителем и железной управляемостью сверху донизу работало лучше, чем купеческая республика или шляхетская вольница. Проблема в том, что времена «жесткой силы» остались во втором тысячелетии. А сейчас — третье, когда лучше работает «мягкая сила»: экономическая и культурная привлекательность, а не запугивание и принуждение.

— Вы пишете о том, что тихие действия либералов начала ХХ века сыграли гораздо большую роль в распаде государства, чем споры Ленина с Мартовым, а восторженное отношение общества к ним быстро сменилось презрением. Какова основа этого повторяющегося сюжета?

— Большинство людей не хотят потрясений. Они не революционеры, а эволюционеры. Кризис государства начинается, когда эволюционеры, то есть не Ленин, а условный Милюков говорит: уж лучше революция, чем этот постыдный бардак. «Что это — глупость или измена?» — риторически вопрошает либеральный профессор, все восторженно аплодируют, и вскоре после этого наступает Февраль. 

— Нынешняя власть обращена взглядом в прошлое, но почему же она не видит, что закручивание гаек в предреволюционный период дало обратный эффект: общество стало поддерживать революцию.

— Они слишком поглощены своими сиюминутными интересами, я думаю. Ну а «самодержец», по-видимому, вообще обитает в несколько иллюзорном мире — такое ощущение складывается по некоторым его публичным высказываниям. И еще важно, что в основном правят выходцы из спецслужб.

— Вы наблюдали людские характеры на протяжении многих веков. Можно ли определить, что составляет суть русского характера?

— Мне кажется, нет никаких национальных характеров. Есть набор типических черт, которые генерируются у населения страны вследствие определенных условий жизни и меняются с изменением этих условий. Средний россиянин начала ХХ века очень сильно отличается от среднего россиянина начала XXI века. Да что там! Мое поколение в двадцать лет и нынешние двадцатилетние — будто жители разных планет.

— Что может переубедить тех, кто сейчас поддерживает разрушительную власть?

— Прилетит какой-нибудь «черный лебедь»… Они всегда рано или поздно прилетают. Экономический кризис или какой-нибудь эмоционально заряженный инцидент, или грубая ошибка правительства могут очень быстро изменить общественное настроение.

— Существовало ли в нашей истории единство «на верху», и верите ли вы в наличие «двух кремлевских башен» сейчас? 

— В российской истории бывало всякое. Сейчас же, насколько я понимаю, идет подковерная борьба между спецслужбами за влияние и за денежные потоки. Похоже, что верх берет ФСБ. Это очень грустно и очень скучно — не то, что побеждает именно ФСБ (все они друг дружки стоят), а сама ситуация.

— Россия всегда была военной империей, державшейся на силе. Людей учили и учат не бояться войны, видеть в ней героическое действие. Горбачев попытался переменить эту участь — и империя распалась. Попытки нынешней власти восстановить ее с помощью военных угроз к каким результатам могут привести?

— К тому, что уцелевшая половинка былой советской империи будет разваливаться дальше, как только ослабеет страх перед центром. Империи ведь или расширяются, или распадаются, статичными они не бывают. А потенциала для расширения у современной России я не вижу. Нет ни экономического, ни политического, ни научно-технического ресурса, чтобы вернуть себе позиции сверхдержавы. Россия не входит даже в первую десятку мировых экономик. По-моему, Южная Корея и то мощнее.

— Из истории, и не только нашей, следует, что искушение восстановить гражданский мир, затеяв войну, сильно во все времена. Как вы пишете, «внешний враг объединяет нацию и перенаправляет социальную агрессию в полезное правительству русло». Есть ли такая угроза сейчас в свете украинских проблем?

— Вряд ли. Все-таки, мне кажется, основная часть населения довольно вяло реагирует на госпропаганду. Да и объединяющей идеологии что-то не просматривается.

— Какая идея могла бы объединить общество и двинуть вперед развитие страны?

— Объединяющая идея — дело для страны полезное, если идея объединяет всех для чего-то хорошего. Такая идея должна быть: 1) Привлекательной для всего населения. 2) Всем понятной. 3) Достижимой в обозримом будущем. У меня есть свой кандидат в такие идеи, так что зря вы меня про это спросили. Это, можно сказать, мой пунктик. Я на эту тему целый роман написал. Называется «Трезориум». 

Что объединяет людей вне зависимости от политических взглядов, национальности, религии и так далее? У всех есть дети. И все хотят, чтобы дети были счастливы. Так давайте вложим основные силы государства и основные деньги в новое поколение. Создадим лучшую в мире систему образования. Для этого понадобится (кроме денег, которые сейчас тратятся на всякую имперскую дребедень) две вещи. 

Во-первых, нужно разработать новую педагогику, ориентированную не на приспособление ребенка к обществу, как сейчас, а на самого ребенка, на его способности и индивидуальность. На то, чтобы каждый нашел свой талант. 

Во-вторых, нужно подготовить армию педагогов нового поколения и сделать учительскую профессию самой престижной, самой высокооплачиваемой. 

Вот суть идеи совсем коротко и упрощенно. Длинно я про это написал в романе. И это вовсе не такое маниловское прожектерство, как кажется на первый взгляд. Все вполне осуществимо, была бы воля. Но, конечно, не при нынешней коррумпированной системе, которая извратит всю идею, а попутно распилит и разворует все выделенные бюджеты.