Когда среди бездумного житья гляжу порой на собственное рыло — по совести, не понимаю я: как ты тогда со мною говорила? Я был никто: вчерашний школьник, хлыщ, чьи речи был пафосны и странны. Картиною грядущих пепелищ пугать тебя не мог — да и не стал бы. Ни газовой, ни ядерной войной не угрожал; стоял не у кормила; был безоружен… И притом со мной ты говорила и сама звонила! Нет, был я не дурак, писал стишки, любил пророчить, голову морочить… Болтать — оно, конечно, не мешки ворочать; но зачем мешки ворочать? Занятно, что в суровейшей стране, хоть и гнилой уже наполовину, чтоб баб пленять, не надо было мне сто тысяч войск вводить на Украину. Не надо было тридцать три полка к границе гнать из личного запаса, чтоб одного зануду-старика заставить полчаса со мной трепаться. А тут — земля от Кушки до Курил, от солнечного Сочи до Ямала, но чтоб старик с тобой поговорил, квадратных километров этих мало! Притом старик, простите, так себе, не вождь, не светоч, бюрократ со стажем. На трон пробрался не из КГБ, но не с Олимпа спрыгнул, прямо скажем. Могли найти кого-то поновей, чтоб дать серьезный импульс Пиндостану. Короче, с тою девушкой моей его я даже сравнивать не стану. Боюсь, что в бездну русский мир влеком, по зыбкой гати, по трясине топкой… Чтоб час поговорить со стариком, размахиваем ядерною кнопкой! Чтоб обратить вниманье на себя, мы прибегаем к грохоту и вою, уже зубами, кажется, скрипя, уже стуча о стену головою, гранит грызя, агрессией грозя, везде распространяя запах гнили… И кто бы объяснил, что так нельзя снискать любовь! Но там давно забыли, как объясняться, глядя на Луну, как произносят клятвы роковые… Там нынче знают девушку одну, и та, боюсь, Захарова Мария.