«Россия — не велосипед, а квадроцикл: может застрять, но не упадет»

— Владислав Леонидович, некоторое время в российском обществе принято было подтрунивать над Кремлем: как там безуспешно силятся заткнуть интернет, приструнить свободную прессу и так далее. Но вдруг как будто заработали какие-то новые методы. Вроде статуса СМИ-иноагента, который работать формально не запрещает, а вынуждает издание тихо умирать. Что изменилось?

— Я думаю, что изменился не только Кремль, но и общество, итоги выборов красноречиво говорят об этом. Результат управляемого голосования принят обществом, а значительной его части просто безразличен. Надежды оппозиционного актива и фрондирующих интеллектуалов на заметные протесты и возмущение не оправдались. Да и не могли оправдаться. 

Сегодня ясно: что бы власть с ним ни делала, ответа не возникает. А раз реакции нет, то почему бы не усилить репрессии. Я думаю, что в Кремле просто возникло понимание, сколь подвижны границы возможного.

— А раньше там этого разве не понимали? Может быть, в какой-то момент появился новый «эффективный менеджер», который действует безошибочнее, чем, скажем, когда-то Владислав Сурков?

— Во времена Суркова было ощущение, что власть пытается развести, столкнуть и переиграть оппозицию. Но с тех пор изменились и Кремль, и оппозиция. Если перед вами на Болотной десятки тысяч человек, бывшие и нынешние депутаты и политики, может, и есть смысл лавировать. А если вся оппозиция — это один Навальный, проще отправить его в тюрьму, а его помощников выдавить за рубеж.

— Почему общество не протестует?

— С одной стороны, ситуация в стране отнюдь не столь катастрофична, чтобы все взорвалось. С другой стороны, велик масштаб эмиграции, и это снижает напряженность. Мы видим отъезд людей с протестными настроениями и видим прием в гражданство каждый год сотен тысяч тех, кто готов до последнего вздоха благодарить любую власть, позволившую им перебраться в Россию из условного Таджикистана. У Кремля еще много карт в рукаве, и репрессии могут продолжиться. При этом, я думаю, наверху никакой истерики нет.

— И что, по вашему мнению, излечило их от истерики?

— Чисто экономически ситуация будет улучшаться. Еще летом шла речь о декарбонизации, о том, что нефть будет не нужна [для развития мировой экономики], и так далее, но в последние два месяца это все исчезло. У нас как бывает: изменилась конъюнктура — и оказалось, что все не так уж плохо. 

— Да? Может быть, он вернется к пресловутому «договору», ставшему неактуальным, когда деньги кончились: «Мы вас кормим — вы против нас не выступаете»?

— Такого договора и раньше не было. Идея заключалась в том, чтобы дать экономическую свободу взамен политической. То есть вы можете зарабатывать, можете как угодно вести себя в быту, только не лезьте в политику. Сейчас возможности зарабатывать резко сократились. С одной стороны, потому, что увеличилось число силовиков, претендующих на «куски пирога». С другой — нет и тех условий, как в начале 2000-х. В 2000 году российский ВВП составлял 269 миллиардов долларов по текущему рыночному курсу. За 2000‒2008 годы дополнительные доходы от нефти достигли 930 миллиардов. А когда к 270 миллиардам добавляется почти триллион, все просто прекрасно: открываются новые бизнесы, деньги вливаются в систему, реальные доходы растут на 15‒20% в год, ВВП — на 6‒8%. О политике никто не думает. Сейчас все иначе, и не только потому, что силовики зажрались. ВВП — 1,6 триллиона долларов. То есть, если даже завтра нефть будет по 100, а газ по 800, Россия дополнительно получит 120‒130 миллиардов в год по сравнению с серединой 2010-х, это не обеспечит такой же рост, как тогда. Поэтому 

— Я же о ней и спрашиваю: будут ли недовольство «заливать деньгами», а не гасить репрессиями?

— И то будет, и другое. Последние думские выборы Кремль выиграл не в последнюю очередь за счет финансовых подачек. Впрочем, я бы поостерегся делать на этот счет более точные прогнозы, это тема для отдельного разговора.

— Методы, которые мы видим в последнее время, стали не только эффективными и безжалостными, но еще иезуитскими, когда можно с честным глазом говорить, что никто никому ничего не запрещает. Кто их придумывает?

— Методы ведь были заложены гораздо раньше. Закон об иностранных агентах появился давно, его основы Путин заявил сразу после возвращения в Кремль в 2012 году одновременно с «национализацией элит». Тогда дали понять: под «медведевской оттепелью» надо подвести черту, причем на уровне законов, а не «понятий». Новое применение закона об экстремизме — конечно, выдающееся изобретение этого года, но сам-то закон существует давным-давно.

— Но в последнее время как будто идет асфальтовый каток.

— Да, так кажется, но есть и новшества. Если вспомнить Навального, то в Кремле прекрасно ответили на стратегию «Умного голосования». Поняв, что она ориентирована на протестный электорат, развернули целую кампанию: посмотрите-ка, в результате выигрывают самые нелиберальные силы, та же компартия. Это обеспечило дискредитацию самой идеи среди многих активных либералов. 

И добавили дистанционное электронное голосование, которое, замечу, вызвало негодование только в Москве, а в остальных регионах прошло тихо, поэтому будет распространяться.

При этом Кремль понял, что какой-то выпуск пара необходим. Он «закатал» навальнистов, но одновременно открыл форточку для «Новых людей». К ним можно относиться скептически, но среди них есть достойные и адекватные, вроде Сарданы Авксентьевой, которая была мэром Якутска и которую демократическая общественность жалела, когда ее сняли с должности. А теперь она прошла в Думу во многом усилиями того же Кремля. Это говорит об одном: в администрации президента, особенно в той ее части, где занимаются внутренней политикой, уверены — при нынешнем состоянии общества важен не процесс, а результат. И этот результат достигается. Тем, кто стремится в политику, показали: все «стихийные» процессы контролируются и пресекаются, но зато открываются «окошки», которые позволяют делать карьеры при определенной лояльности власти. 

— Это вы говорите о Кириенко, которого многие помнят с 1990-х годов как либерала?

— Он считался либералом в специфическом смысле наших 1990-х. Тогда либералами были не те, кто хотел демократии, а те, кто хотел быть поближе к главным демократам — к Ельцину и его близкому кругу. И эти «либералы» потом прекрасно вписались в новые госструктуры. Они были либералами лишь постольку, поскольку поддерживали президента, считавшегося либеральным. Как только президент стал другой, они изменились.

— Почему вы связываете эти перемены именно с Кириенко?

— Мне кажется, он сильно изменил стратегию президентской администрации. Отчасти — в сторону «технократических», как их называют, мероприятий, связанных со всякого рода школами, конкурсами и всем подобным. Сами по себе они не слишком эффективны, но задают новый тренд — на циничные, но результативные действия.

— В чем здесь новизна? Отравить Навального, выдавить его за границу, а раз вернулся, то посадить? Или дело «Сети»*, или «канское дело», по которому 15-летние сроки грозят 14-летним школьникам? Или вал дел о шпионаже и госизмене? Вам это не напоминает стиль совсем других структур?

— Мы же говорим сейчас не о преследовании Навального и уголовных делах, там действительно ключевую роль играли и играют силовики. Мы говорим о процессах, имеющих конкретные политические последствия. Это касается выборов, регистрации новых партий, дискредитации «Умного голосования», выдвижения кандидатов, которым разрешается играть на этом поле. А это — сфера деятельности администрации президента, ее службы внутренней политики. Вообще, Кириенко с точки зрения стоявших перед ним задач на прошедших думских выборах сработал эффективно: сохранил конституционное большинство для «Единой России» и одновременно создал иллюзию политического усложнения, проведя в парламент «Новых людей» — некое «представительство либералов», отвлекающее внимание от внесистемных игроков типа Навального.

— Можно ли разделять — вот тут действуют силовики, а тут — какие-то другие деятели? Почему это не могут быть одни и те же люди?

— Силовики ловят блогеров, сажают за репосты и так далее. Но эта возможность дана им законами, которые позволяют проводить репрессии. Раз такие законы есть, то возникает и желание ими пользоваться. По-моему, именно «Новая газета» писала о том, сколько «стоит», какие звездочки приносит новый посаженный подросток. У силовиков появляется возможность выслужиться за счет предельно жестокого использования законов, и можно сказать, что они власть берут сами, никто им ее не дает. Но условия для всего этого созданы все же не ими.

— Разве не у силовиков в головах сидит идея, что кругом враги и сплошь иностранные агенты?

— Психология силовиков, в том числе — исторически сложившаяся, играет свою роль. Но решения принимаются в Кремле, а не на Лубянке. 

Это, конечно, лучше обсуждать с людьми, которые профессионально занимаются нашими силовыми структурами. Я как сторонний наблюдатель говорил бы об инфильтрации силовиков во власть, об изменении стратегии власти под влиянием такого кадрового дрейфа, а не вследствие того, что силовики Кремлем командуют.

— Силовики, вы считаете, просто инструмент?

— Я не считаю, что они просто инструмент. Они, скорее даже, заводилы этого процесса. Для этого они постоянно капают на мозги в Кремле: усилилось влияние Запада, в наши дела постоянно вмешиваются, смотрите, сколько вокруг предателей, которые хотят разрушить нашу прекрасную стабильность. Но все эти крики сначала добираются до Кремля, чтобы там были приняты какие-то решения уже с участием первых лиц государства и даны указания, которые можно исполнять с большим или меньшим рвением.

Россия — это же страна, где многое решается пропагандой. И в данном случае, мне кажется, рассказы о всемогуществе силовых структур рассчитаны на решение нескольких задач. Это могут быть сигналы, идущие изнутри самих структур и позволяющие им увеличивать влияние до тех пределов, до которых они реально не простираются. С другой стороны, какие-то менее радикальные люди в Кремле могут пытаться свои перегибы спихнуть на силовиков.

— То есть нам объяснят, если вдруг потребуется, что «имели место перегибы на местах»?

— И в центре. То есть 

— Зачем вообще такие сложности, если во власти, как вы говорите, уверены, что серьезного протеста не будет?

— Так сказал же митрополит Тихон: Путин, к сожалению, не вечен.

— Ах, вот оно что! На страшный случай, если вдруг выяснится, что и вправду почему-то не вечен?

— Мне кажется, да. До 2024 года я вообще не жду каких-либо событий, да и дальше перспективы относительно очевидны. Никто не будет ничего менять, казахстанского варианта не предвидится. Поэтому нужна ясная, управляемая система, которая сможет все это сохранить.

— Эти ужасные люди не только всерьез допускают мысль, что Владимир Владимирович не вечен, они еще и готовятся?! Какой ужас.

Я-то никогда не верил в транзит 2024 года. Но сами 2024 год и 2026-й, новые выборы в Думу, критично важны. И не потому, что наступит какая-то смена курса. Курс как раз не изменится. И Путин никуда не уйдет. Но будет очень большая поколенческая смена всего его окружения. Кадровое обновление, безусловно, необходимо. И вот тут для кремлевского «высокотехнологичного менеджмента» есть определенные риски: можно ли будет сменить большую часть управленческой элиты, сохранив систему? Для этого нужно как можно раньше начать призывать новых людей, чтобы они успели пройти какую-то «школу управления». То есть нужно уже сейчас запускать «производство» нового политического поколения. Это достаточно интересная тема: что случится с системными партиями, какие и когда туда придут новые лидеры. В общем, есть нечто, что уже нынешняя Дума должна каким-то образом подготовить. Туда ведь уже прошло достаточно много новых молодых людей, в том числе и от «Единой России». Какие-то еще новые силы должны появляться, и работа с ними — это сейчас главное, чем, вероятно, будет заниматься Кремль. Будущая стабильность — это управляемые перемены, а не вечная «заморозка ситуации».

— Кто-то из нынешних таких «эффективных менеджеров» может стать преемником Путина?

— Знаете фразу, что генералы всегда готовятся к прошедшей войне? Вот когда заходит речь о преемнике Путина, мне кажется, что мы вернулись в 1999 год, когда президент «работает с документами» у себя на даче, поэтому должен кого-то назначить в преемники. А ситуация не та. 

Они готовятся к ситуации, в которой при утрате лидера система должна сохранить работоспособность. Проблема ближайшего времени в частичной смене старой элиты. Знаете, есть такая элита — бизнес-политическая, вот она будет и дальше воспроизводиться. А есть элита функциональная — управленцы с какими-то функциями. Не они главные бенефициары системы, но они — ее политический каркас. Так вот, этот каркас надо сменить. Каким образом это произойдет — большой вопрос.

— Как в притче про комаров: «Ты прогнал сытых, а теперь прилетят голодные».

— Это не совсем очевидно. Когда люди видят какие-то возможности для роста, они раскрываются.

— А у них действительно будут возможности для роста?

— Насчет реальных возможностей — не уверен. Но задача кремлевских политтехнологов — показать, что возможности как бы есть. На какое-то время нужно сделать вид, что открылись «окна роста», что идет реальная смена поколений, что реальная смена элит как бы началась. Если это удастся показать, то появится много людей, абсолютно прогосударственных, но при этом готовых к борьбе друг с другом. Если возникнет большая колода таких людей, эффект может быть значительным.

Наступает важный для системы период. У элиты есть понимание, что она оседлала огромный актив, который будет ее кормить еще долго, если его не потерять. Поэтому Путин повторяет рефреном: нужно сохранить все достигнутое, нельзя допустить разрушения… Элиты всем довольны, и поэтому перемен не будет. И никакого краха экономики не будет тоже, я не вижу для этого причин. Конечно, она не может развиваться. Но и рухнуть она не может.

— Разве это не как велосипед, который или едет вперед, или падает?

— Нет, Россия — не велосипед. Это квадроцикл: он может застрять, но не перевернуться.

* Организация «Сеть» признана в России террористической, ее деятельность запрещена.