К 200-летию Ф.М. Достоевского мы не нашли ничего лучше, как объявить его основоположником религиозного психоанализа. То есть — современной версии психоанализа, которая соответствует и сообразна наступившей и нарастающей эпохе Возвращения. В свою очередь, идущей на смену Просвещению.

У эпохи Возвращения много смыслообразующих черт, о которых говорить здесь нет места, но назовем главные из них:

• Снятие противоречия между научным и религиозным познанием мира.
• Установление равноправия всех форм человеческого опыта — от сугубо практического до мистического и нуминозного (ощущения божественного присутствия).

Определим теперь доктринальные приоритеты религиозного психоанализа.

1. Невозможно постичь человеческую психику, не используя («замороженную» Просвещением) идею/гипотезу Бога-Творца.
2. Бессознательное — механизм постоянного, не прекращающегося взаимодействия человека/личности с глобальным резервуаром знаний, сформированных еще до возникновения известной нам материальной Вселенной.
3. Архетипы — «предустановленное матобеспечение» каждого конкретного человека, на основе которого осуществляется программа его индивидуации. Всякая типизируемая совокупность архетипов коллективного бессознательного определяет принадлежность к цивилизации определенного типа.
4. На бессознательном уровне человек борется со страхом не смерти, но — жизни. Жизнь — неиссякающий источник рисков, вызовов и угроз. Отсюда мы обречены на схватку с силой, заставившей нас жить, обрекшей нас миру страданий. Отцом. И на бунт против отца в обоих его ипостасях — биологической и метафизической. Здесь коренится тот самый Эдипов комплекс. Который вообще есть отражение архисложных взаимоотношений сына с отцом (и Отцом) во всей их целокупности. Мать же ассоциируется не только с жизнью/дарованием жизни, но — с избавительным небытием, и с защитой от бытия.
5. Либидо — это совокупная энергия стремления к реализации жизненного задания. Секс, власть и другое — ресурсы, которыми пользуется носитель либидо для достижения цели. Либидо как энергия — эликсир психосоматического здоровья человека.
6. Сны равноправны и равнозначны любым иным формам человеческого воображения, включая фантазии и мечтания наяву. Потому сны — не более (хотя и не менее) важный предмет изучения психоаналитика/терапевта, чем любые другие проявления воображения [человека, условно именуемого пациентом].
7. Основной инструмент психоанализа — исповедь. Психотерапии — покаяние. Пациент в порядке и ходе терапии должен зафиксировать/признать свои ошибки — как большие стратегические, так и мелкие ежечасные. Основная цель психотерапии — нейтрализовать гордыню как основу мотивации. Здесь психоанализ максимально сближается с религией. Возвращенческий психоанализ перестает быть номинально и декларативно атеистическим — каким он, конечно же, только и мог возникнуть в угаре XIX века, прямо накануне кульминации Большого Просвещения.
8. Налицо конвергенция миссий и функционала психоаналитика/психотерапевта и (внеиерархического) священника.

Сам Достоевский — диалектический гибрид психоаналитика и священника (из вышеозначенного п. 7). Который, как и положено в эпоху Просвещения, назвал себя — и покорно был назван — писателем.

Попробуем развить наше юбилейное поздравление в робкой полемике с крупнейшими исследователями/критиками Достоевского.

Достоевский и Набоков

В.В. Набоков инвестировал немало ресурсов, чтобы доказать: ФМД — никакой не великий и не писатель, а сильно переоцененный актив, больше того — недоразумение и сапоги всмятку. Литературный авантюрист, который сумел как-то обмануть человечество, и магия этого загадочного обмана остается непостижимой.

Притом Владимир Владимирович добивается всем своим трудом на достоевской ниве — ровно обратного. Как (часто встречаемый в обыденности) человек, который сознательно считает себя правым, но бессознательно/глубинно — убежден в собственной неправоте — Набоков буквально незамедлительно, тут же, не отвлекаясь от времени и не сходя с места — опровергает свои же утверждения. Так нередко преступник в суде, искренне и истово, красноречиво и выверенно стремясь развенчать обвинение, в итоге триумфально убеждает присяжных в своей таки виновности.

Возьмем самое систематическое из набоковских высказываний об ФМД — его знаменитую достоевскую лекцию.

И здесь же, прямо следующим абзацем:

Желая уязвить литературного оппонента, В.В. возводит его на психоаналитический пьедестал.

У ФМД все персонажи — неврастеники, душевнобольные, идиоты и как еще вам будет угодно — именно потому, что он творит в космосе человеческой психики/психологии. И тем формирует очень внятные представления о предмете и стратегии психоанализа. Герои Достоевского — пациенты на приеме у своего автора-психоаналитика. В этом их соль, равно и сюжет.

Эти герои ожидаемо и неизбежно не меняются в главном — потому что смысловые основы, то самое «предустановленное матобеспечение», богоданное при рождении человека, изменить невозможно. А путь перемен — это исповедь/покаяние, к чему достоевский человек или приходит, или не приходит, но, так или иначе, — ведом автором-созидателем.

Реализм? Что может быть реальнее/реалистичнее достоевских картин человеческой психики? Материальный мир, в котором все шатко, зыбко, недостоверно и недоказуемо, — как мы теперь уже если не знаем, то догадываемся?

Дальше. Фрагмент лекции — о «Записках из подполья».

Все верно. И здесь пристрастный лектор доказывает обратное им желаемому. Да, дорогой В.В., именно потому Ф.М. — безусловный предтеча Фрейда, что вы, на самом деле, и утверждаете, хотя формально говорите наперекор и наоборот. Подполье — это и есть подсознание/бессознательное. Всякий достоевский герой, как и положено психопациенту, говорит языком своих свободных ассоциаций.

И сразу же в лекции — очередное набоковское самоопровержение.

Отдельная статья набоковского обвинения такова: достоевщина творится вне исторического времени и контекста.

Тоже — по поводу «Записок из подполья»/их героя.

И здесь Набоков утверждает Достоевского, а не умаляет. Психоанализ внеисторичен. Объект психоанализа — человек, условно называемый пациентом — находится не во времени, а в чистом своею полнотой пространстве, во Вселенной, включающей все возможные формы его опыта. Той самой Метавселенной, которую нынче клепает нам IT-средствами какой-нибудь Марк Цукерберг. Подлинные люди, сюжеты и обстоятельства в таком пространстве на совершенно равных правах соседствуют с придуманными/воображенными. Одушевленные предметы — с (как бы) неодушевленными. Живые существа — с мертвыми и еще не рожденными. Прошлое — с будущим. Так что классического текущего времени, измеряемого тикающим прибором истории, здесь нет. Достоевский делает свое творение единственно возможным для него и потому самым правильным образом.

(Л.Н. Толстой, номинальный кумир В.В. Набокова, напротив, всецело историчен. Потому что он соз(и)датель синкретической религии, а не психоаналитик. Но это совсем другая история.)

А вот здесь уже Набоков прямо набрасывается на себя, отказываясь даже формально скрывать правоту своей неправды.

Ну да. Голос бессознательного, транслируемый инструментарием человеческой речи, — он такой и есть. Там зачастую царит банальность, которая, может быть, плоха многим, но хороша тем, что (почти) всегда: а) точна; б) верна.

Еще.

Плюс — о достоевских героях вообще:

О да, да. Очередное доказательство. Именно как создатель религиозного психоанализа Достоевский неумолимо должен утверждать, что жизнь идентифицируется через страдание. Что она есть бремя — столь же невыносимое, сколь и необъяснимое. А за всяким саморазрушительным действием стоит довлеющее стремление человеку стремление отвергнуть волю Отца-и-отца (небесного и земного) и сбежать из непонятно зачем навязанной ему жизни. Сбросить это бремя.

А вот набоковское (почти) гневное — о Раскольникове и Соне Мармеладовой.

Именно так. С точки зрения религиозного психоанализа. Никакой человек априори — не убийца и не блудница. И всякий (независимо от пола и других физических обстоятельств) — и убийца, и блудница, хотя бы и в очень незначительной степени. И любого надо показать врачу — психотерапевту-священнику, который и призван уберечь от греха, в самом разнообразном смысле.

Наконец, самое громкое в этой лекции.

Пророческое слово — это звук. Не обязательно идущий извне — а и возникающий внутри человека. Не случайно в некоторых религиях/конфессиях запрещено публичное исполнение музыки — она вроде как проникает на частоты, где должен вещать только божественный голос, и случайно-намеренно заглушает последний. Пророчество не может достичь слухового анализатора, для него априори, как у Набокова, закрытого (оставляет равнодушным музыка).

А упоминание «Двойника», ярко психоаналитической, пусть и не самой зрелой вещи Достоевского, — это ведь точный проговор Набокова об отношении к предмету лекции. Ф.М. и есть двойник В.В. — успешный, удачный и победительный. Набоков всегда хотел стать Достоевским, которого — в глубокой (бес)сознательной тайне — считал образцом русского писателя. Но, будучи не творцом, но шахматистом-комбинатором, да еще физически отделенным от России русской революцией — никогда не мог. 

Излишне говорить, что точно так же Набоков — сам по себе и как Гумберт Гумберт — демонстративно пренебрежительно относился к психоанализу. На самом же деле — наоборот, поскольку психоанализ всенепременно вывел и его, и Гумберта на чистую воду.

Набоков, в лекции, с нескрываемой ревностью: «Достоевский, так ненавидевший Запад, был самым европейским из русских писателей». Еще бы. Психоанализ на Европе свободно конвертируем, особенно если ты — его основоположник.

А у нас в следующей серии: Достоевский и Фрейд, его ученик.

(Продолжение следует.)