Штрихбрейкеры

«Пуговиц 20 штук, фотокарточек 2, разная переписка 3 штуки. При обыске грубого нарушения не было». Владелец 20 пуговиц, георгиевский кавалер Алексей Бельченков, домой не вернулся — сгинул в лагерях Коми. Его брата Анисима расстреляли через месяц. У Анисима дома при обыске не нашли вообще ничего — так и указано в протоколе. Реабилитированы оба в 1989-м. Из выданных родственникам копий дел можно узнать, как председатель сельсовета назвал братьев кулаками, как оба они не признали вины ни в антисоветской агитации, ни в поджоге колхозного сена, ни в потраве полей. Но нельзя узнать, кто допрашивал, судил и расстреливал: имена чекистов заботливо скрыты от чужих глаз.

Москвич Игорь Яковлев увлекается генеалогией. Восстанавливая историю семьи, они с женой и истребовали дела репрессированных родственников (Анисим Бельченков — прадед Татьяны). Дела из псковского архива УФСБ пришли прошлым летом. С вымаранными фамилиями.

Так, например, начинается протокол обыска:

Где-то фамилии причастных к преступлению, — а фабрикация заведомо ложных уголовных дел есть преступление, — при копировании закрыты полосками бумаги, а где-то — замазаны маркером. Похоже, умышленно поврежден сам оригинал документа: в самом деле, не делали же фээсбэшные архивариусы двойных копий — чистую, которую затем подвергали корректуре, а с нее уже второй экземпляр для отправки родственникам репрессированных? Уж больно сложная технология, зачем? Значит, вполне могли мазать в оригинале, чтоб уж наверняка и никому.

То, что стыдливые заплатки в документах — не эксцесс исполнителя, а позиция ведомства, подтвердила практика. Судебная. Яковлев, получив документы с купюрами, затребовал полную версию. Получил отказ от УФСБ по Псковской области со ссылкой на закон, по которому сведения о сотрудниках ведомства не разглашаются. Этот отказ, фактически подтвердивший, что псковские кадры ФСБ считают себя наследниками «славных традиций» НКВД, Яковлев обжаловал в Управлении регистрации и архивных фондов ФСБ России. Но и там выступили за преемственность поколений.

А позже военная прокуратура Псковского гарнизона сформулировала свою, согласную с секретной службой, позицию. Формулировки прокурорского письма сводятся к следующему:

При этом прокурор Ратников (благо хоть имена современников в погонах пока не вымараны из документов) ссылается на закон «О реабилитации жертв политических репрессий», согласно которому предусмотрена публикация сведений о признанных виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия. А проведя проверку, псковские прокуроры не установили, что причастным к аресту Бельченковых выносились приговоры за таковые деяния.

Интересно, кстати, отчего в ходе проверки эти самые псковские прокуроры, узнав, что причастные к политическим репрессиям (уж это точно установлено прокурорским актом 1989 года) избежали уголовных дел, эти уголовные дела не потребовали завести? Да, сроки давности, но черное — черным, а белое — белым назвать должно.

Тут стоит приостановиться. Много ли мы знаем судебных процессов над палачами? Чрезмерно отличившихся свои же судили, а некоторых и расстреливали после упразднения «троек» — это факт известный. Главный палач Лубянки Блохин был уволен со службы с благодарностью, впрочем, вскоре лишен наград и званий, но умер в собственной постели. Вслед за расстрелами Ягоды, Ежова, Берии следовали расстрелы в их окружении. Но вся эта «чистка рядов» — из разряда внутривидовой борьбы. Публичное же признание государством факта политических репрессий и прав жертв на реабилитацию не повлекло судов над дожившими. У них не отняли ни орденов, ни пенсий. Их даже не назвали поименно.

Да, часть материалов доступна благодаря открытым Украиной, Грузией, Латвией архивам республиканских КГБ. Да, есть список «Мемориала» (мы вынуждены упоминать, что Минюст считает организацию «иностранным агентом»), в котором 40 тысяч человек, умывших страну кровью (работа Андрея Жукова «Кадровый состав органов государственной безопасности СССР. 1935–1939»).

Но публичного и открытого процесса, который раз и навсегда поставил бы точку в попытках реставрировать ЧК, страна не знала и не знает до сих пор.

И вот прокурор Ратников, не дрогнув, пишет, что, согласно ст. 6 закона о ФСБ, «полученные в процессе деятельности органов ФСБ сведения о частной жизни, затрагивающие честь и достоинство гражданина или способные причинить вред его законным интересам, не могут сообщаться органами ФСБ кому бы то ни было без добровольного согласия гражданина, за исключением случаев, предусмотренных федеральными законами». То есть арест по липовому обвинению и дальнейшая гибель двух человек, преступление которых состояло в том, что им не хотелось в колхоз, это эпизоды частной жизни товарищей офицеров. И на страже этой частной жизни стоит государство в лице прокуратуры и ФСБ. Пассаж о чести и достоинстве, согласитесь, не менее изящен.

С этим — о чести, достоинстве и частной жизни — документом рядом надо поставить обвинительное заключение пера неизвестного автора:

15 апреля 2021 года в Кунцевский районный суд Москвы был подан иск к псковскому управлению ФСБ. В иске указывалось, что ФСБ России — правопреемник Федеральной службы контрразведки (ФСК), а не НКВД. Поэтому скрывать имена чекистов, ссылаясь на ФЗ «О ФСБ», незаконно. 21 июня Кунцевский районный суд в удовлетворении иска отказывает. 16 июля готовившая иск «Команда 29» вынуждена самораспуститься после обвинений от Генпрокуратуры в сотрудничестве с нежелательной организацией. 13 октября Мосгорсуд отказывает в удовлетворении апелляционной жалобы. К тому времени уже известно: в конце прошлого года псковское УФСБ от греха подальше приняло решение о сохранении ограничений на ознакомление и публикацию персональных данных сотрудников НКВД из всех дел репрессированных.

В ходе процесса представитель ФСБ отказывается от идеи правопреемства, зато сообщает, что сведения о сотрудниках НКВД не подлежат разглашению, так как последние являлись военнослужащими. Но и это неправда: до 1943 года сотрудники НКВД военнослужащими не были.

Но и такой версии Игорь Яковлев отчасти рад: «Меня до глубины души возмущали слова о правопреемнике. Это непостижимо — сознательно придумывать такие связи с теми, кто творил произвол». Он считает, что попятная в суде — своего рода символ.

Для Игоря эта история личная вдвойне: занимаясь генеалогией, он обнаружил, что один его прадед — волоколамский железнодорожник Ефрем Палагин — был жертвой репрессий, а другой, двоюродный, иркутянин Иосиф Береза, — репрессиями руководил. Историю иркутского майора госбезопасности он опубликовал без купюр — все, что сумел разыскать.

Чтобы пережить травму, надо ее осознать. Но государство планомерно и постепенно пытается вытеснить ее на периферию общественного сознания, закрывая, запрещая и засекречивая.

После недолгого периода гласности с середины 90-х архивные дела стали выдавать только после подтверждения родства с репрессированным. Ссылаются все так же на тайну частной жизни. Кажется, будто никто в стране коммуналок так не уважает приватность, как ФСБ.

Если с момента событий прошло более 75 лет, читать архивные документы теоретически может каждый.

Например, вот так: «Сообщаем, что в следственное дело были приобщены документы, содержание которых решением экспертной комиссии УФСБ от 30 октября 2015 года было отнесено к сведениям, составляющим государственную тайну и не подлежащим рассекречиванию». Такой ответ «Новая газета» получила от мурманского УФСБ, когда мы хотели ознакомиться с историями репрессированных по делу о «саамском заговоре», по которому в 1938 году были осуждены 28 человек саамской интеллигенции (15 из них — расстреляны). Это дело давно было рассекречено, по его материалам даже повесть написана. Но в 2015 году вновь спрятано под спуд — навечно.

Или так: «С целью исследования литературного произведения, автором которого вы являетесь, УФСБ России по Мурманской области назначено лингвистическое исследование. Согласно выводам психолого-лингвистического исследования экспертов, в книге содержатся признаки экстремизма». Это — из ответа областной прокуратуры на запрос Агнессы Хайкара, автора книги о репрессированных финских и норвежских колонистах.

Книгу год назад изъяли прямо из типографии под предлогом расследования некоего мошенничества. Хайкара пыталась освободить тираж. И на днях ей выдали такое. «Это абсурд, конечно, какой экстремизм?» — Агнесса с трудом подбирает слова. Книга выросла из истории ее семьи, основана только на рассекреченных документах, часть из которых сами же архивариусы ФСБ выдали Агнессе по запросу. Просто в ней — самый полный список уничтоженных семей. И имена тех, кто арестовывал и допрашивал.

Агнессу от допросов спасли, можно сказать, погибшие предки: накануне событий она, не подозревая ни о чем, поехала работать в финские архивы — писать продолжение. С тех пор в Россию не возвращалась, потеряв работу в Мурманске и находясь фактически на иждивении у родных. Она с горечью говорит, что история ее семьи повторяется — арестована даже память о ее замученных родственниках, а сама она в изгнании.

Ежели вы все же попадете в архив, за тем, как вы читаете дело расстрелянного прадеда, будет пристально следить специальный сотрудник. И читать вы будете ровно столько, сколько у него будет времени. «Наедине с делами меня не оставляли ни на минуту, — говорит мне коллега, несколько лет назад работавшая над исследованием о судьбах репрессированных мурманчан. — Часть страниц сотрудница закрывала белыми листами бумаги. Почему? Там фамилии сотрудников. «У них же дети, родственники, некоторые у нас работают» — такое объяснение».

Дети и сами иногда участвуют — на Дениса Карагодина, жителя Томска, который расследует обстоятельства расстрела своего прадеда, уже дважды подавали заявления. В одном случае — сын причастного к казни сотрудника НКВД, в другом — бдительный (и хорошо информированный) гражданин. По первому, как сообщается на сайте исследователя, в возбуждении дела отказано, исход рассмотрения второго неизвестен. Обвинения все те же: нарушение тайны частной жизни, клевета, разглашение гостайны.

Чего хотят от Карагодина, Яковлева, Хайкара, «Мемориала» (признанного «иноагентом»), Дмитриева? Права на забвение для палачей. Любителей расстреливать в кожаных фартуках. Умельцев, хвалившихся навыком тратить не больше минуты на удушение одного арестанта. Выносивших приговоры за четверть часа.

Этой осенью историк Сергей Прудовский подал в Верховный суд иск об отмене отдельных положений президентского указа 1995 года о гостайне и приказа ФСБ, которые позволяют засекречивать в архивных документах фамилии сотрудников НКВД. Причина — вымаранные имена в документах «харбинского дела», по которому было репрессировано 33 тысячи человек: 21 тысяча из них расстреляна. Заседание назначено на 8 декабря.