Кукурузник АН-2, выкрашенный в синий с зеленым, сидит на зеленой железной тумбе, как курица на шестке, неловко свесив косенькие колеса. Голубой пропеллер застыл на фоне домов с пустыми глазницами. Старожилы поселка Корзуново под Мурманском говорят, что раньше, когда заросшее травой поле было аэродромом, а в домах жили летчики 769-го истребительного полка, самолет был коричневым. Потом кто-то решил, что зеленый с синим повеселее будет. Самолет был задуман как памятник, перед ним разбили клумбы. Треснувший бетон поребриков иногда подновляют белилами, эти рваные белые полосы отделяют треснувший под тяжестью самолета асфальт с ржавым люком от зарослей крапивы, кукушкиных слезок, дикого шиповника и чудом уцелевших к сентябрю северных диких ромашек. Это теперь и есть клумбы. Окончательно нелепый вид несчастному кукурузнику, застывшему на фоне мертвых домов, придает новенькая ярко-красная звезда с датами войны и георгиевской лентой, которую подтащили к этой композиции совсем недавно.

Справа, если смотреть на самолет, на бетонном основании установлен крашеный серебрянкой бюст хмурого кудрявого человека в военной форме со звездой Героя. Слева — такой же бюст на таком же бетоне, в такой же форме и с такой же звездой, словно отливали их по одной болванке. Только без кудрей и веселый. Это первый космонавт Юрий Гагарин. До полета в космос он три года служил в гарнизоне Луостари под Мурманском, а потом поселок переименовали в Корзуново — в честь другого героического летчика, Ивана Егоровича Корзунова. Хмурый бюст — это как раз Иван Корзунов.

Почти все имена военнослужащих и их жен, с которыми я говорила в Корзунове и других военных городках под Мурманском, изменены. Эти люди редко жалуются и почти всегда просят их имен не называть. Иначе, объясняла мне одна женщина, «мужу прилетит по шапке».

— Нет, не уволят, — усмехалась она. — Просто это сразу на зарплате отразится. А чего вы удивляетесь? Да, сразу премии лишат. Ему не скажут, за что, а просто лишат премии. Они сейчас не увольняют, а деньгами, деньгами. И начальство давит, чтоб жены тоже молчали.

Корзуново. Гагарин

В поселке Корзуново есть два жилых дома — № 42 и № 43. Пятиэтажные панельные «брежневки», каждая на 75 квартир, построили здесь последними, в 1980-х. Последними они и сохранились. Недавно их, как самолет, тоже покрасили, чтоб добавить поселку оптимизма. В розовый, зеленый и желтый — полосами. На дом 43 краски не хватило, веселая расцветка у него только со стороны заросшего бурьяном бывшего аэродрома, а со двора, как раз где жильцы и ходят, осталась цементно-серая клетка.

Дома с номерами до 42-го в Корзунове тоже есть, но в них много лет никто не живет. Черными провалами окон они пялятся на пятиэтажки, на детскую площадку во дворе, на мальчика с девочкой, которые делят карусель. Площадка эта совсем новая. Такими площадками-близнецами последовательно оборудуют в Мурманской области дворы поселков вроде Корзунова. На это есть специальная губернаторская программа.

В Корзунове особенно удались горки: они заканчиваются сантиметрах в двадцати от земли, а внизу — красивый крупный гравий. Другие секторы круглой площадки, где карусель, песочница и тренажеры для взрослых, застелены мягким прорезиненным покрытием. Правда, оно тоже уже отваливается. Но под горками на нем и вовсе сэкономили. Ребенок скатывается и — бум — падает на острые камни.

Как раз такие детские площадки и другие виды благоустройства — вроде покраски домов в желто-розовые цвета — упоминала в отчете Контрольно-счетная палата Мурманской области. Через специально созданное с участием губернатора Андрея Чибиса АНО «Центр городского развития» за 2019–2020 годы прошли 1,2 миллиарда рублей, выделенных в нарушение закона из бюджета в качестве субсидий. 

На единственной скамейке, которая есть только у одного подъезда 43-го дома, сидит худенькая седая женщина с прозрачными голубыми глазами. Представляется: Люся. Муж, бывший военный, давно умер, сама она после инсульта сильно заикается. Очень хотела «поехать на реабилитацию» в Мурманск, но не записали. Сейчас и обратиться не к кому: фельдшер уже месяц в отпуске.

— А я Гагарина видела, — с детской улыбкой поворачивается она ко мне. — Да-да, живого. Тогда здесь все дома были заселены. Здесь люди жили — военные, гражданские, связь. Самолеты летали, аэродром был. Гагарин жил в маленьком домике во-о-он там, в частном секторе. Командование устраивало нам праздники — на Новый год, на Первомай.

Люся рада, что появился незнакомый человек, которому можно рассказать про Гагарина. Он был красивый и улыбался, как на фотографиях. Тогда, продолжает она, в поселке были не только эти два больших дома, но еще два двухэтажных, два трехэтажных, а на въезде даже стояли пять прекрасных бараков. Везде жили счастливые военнослужащие с семьями, и был у них клуб с колоннами, пока не сгорел.

— У меня такая мечта есть: чтоб эти окнышки хоть забили, хоть бы закрасили, — вздыхает Люся, показывая рукой на черные дыры в серых стенах. — Негатив от них. Представляете, как было бы красиво, если бы на тех стенах цветы нарисовали, клубнику?

— Кто тебе эти окна забьет? — плюхается рядом на скамейку соседка, полная, не очень трезвая, с клюкой и в съехавшем на бровь каштановом парике. — Людк, тут знаешь деньги какие завязаны? Думаешь, бюджетные деньги не отпущены на эти дома?

— Ой, Тань, не кричи, — морщится Люся.

— А я и не кричу, — кричит Таня. — Я говорю. Потому что *** [надоело] это все.

В 1990-х часть, в которой служил Гагарин, расформировали. 

— Мы семь лет прожили вон в том доме напротив, — вспоминает Людмила Анатольевна из 42-го дома, работавшая когда-то в «Военторге» и считавшая себя почти военнослужащей. — Потом осталось в подъезде по одной семье. И нас сюда передвинули, чтобы зазря дом не содержать. Здесь кругом воинские поселки, и несколько раз приходили приказы, чтоб гражданских выселить. Доходило до абсурда: она ушла на пенсию, он еще служит, а их уже просят выселиться. А здесь, в Корзунове, уже было много пустых квартир. И военные, уходившие на пенсию, сюда перебирались.

В начале нулевых «сдвигали» в эти блочные пятиэтажки не только гражданских и пенсионеров в Корзунове. Ехали сюда и военные из соседних городков, тоже пустевших. Здесь они не задерживались, заканчивали службу и уезжали с Севера при первой возможности. Временные квартиры во временных домах переходили к новым временным жильцам. Во дворе машины паркуются на траве, объезжая скелеты давно брошенных автомобилей.

Наверное, со временем опустели бы и эти два дома. Но в 2010 году, рассказывает Людмила Анатольевна, военным вдруг повысили зарплаты. И наша армия прямо так хорошо зажила, что контрактники потянулись косяками — и стали заполнять пустовавшие квартиры.

Корзуново. Благополучие

Строго говоря, Корзуново военным городком не назовешь, здесь гражданских пока еще много живет. Или военных пенсионеров. Но все больше квартир в двух домах занимают молодые контрактники — бойцы мотострелковой бригады, которая и базируется в этих краях. С одной стороны у стен 42-го дома дорога перепахана гусеницами, под окнами ходят танки.

Это называется «коммерческий наем» (здесь говорят «найм»). Военные платят за аренду гражданским властям (дома давно переданы им от Минобороны) по тысяче-полторы плюс квартплату. Собирает деньги управляющая компания «Благополучие».

Котельная не закупила уголь. А когда один местный депутат от оппозиции, Олег Черкашин, уголь выцарапал, выяснилось, что напрасно: трубы отопления просто перестали пропускать тепло.

— Я сколько звонила, жаловалась, что холодно — невозможно жить, — рассказывает Марина, жена контрактника. — Через три месяца стучат в дверь: мы, говорят, пришли по вашей жалобе, температуру будем замерять. Спасибо, говорю, уже не надо. Потому что уже был май.

В Корзунове нет лебедей из автопокрышек и флюгеров из пластиковых бутылок, какими любят украшать дворы гражданские в средней полосе. Здесь просто нет клумб, вместо них трава, сорняки. Даже на детской площадке имени губернатора, дай ему бог здоровья, поставили в центре бетонные вазоны, но цветов в них не посадили. Единственную маленькую клумбу разбила у подъезда пенсионерка тетя Таня. Она приехала в Корзуново к брату. Бежала, говорит, в 2015 году из Донецка. Там у нее была своя квартира, а не временная, и тетя Таня никак не привыкнет, что здесь ее цветы никому не нужны.

— Выйдет брат на пенсию, квартиру купит там, где захочет, и уедет, — рассуждает она. — Ему немного осталось до выслуги.

Когда брат уедет, тете Тане тоже придется бросить ее клумбу, никто ее в квартире не оставит. В этих домах почти у всех прописка временная. Отслужил — лучше, если съедешь, а жилье снимут молодые и нетребовательные в быту контрактники.

— Гляньте, что у нас делается, мы все мокрые ходим, — распахивает передо мной дверь Лариса с пятого этажа, тоже офицерская жена. — Крыша течет, все мокрое, все покрыто плесенью. Окна всегда запотевшие. Одну комнату мы только летом открываем, в ней уже сейчас жить невозможно, холодно. Мы здесь больше 15 лет живем — и все с временной пропиской. Вроде с правами, а вроде и без. Ни пожаловаться не можем, ни даже ремонт сделать. Да и зачем, если в любой момент регистрацию не продлят — и все, катись отсюда.

Соседняя дверь — старая, деревянная, наверху у нее номер, внизу тоже номер, только другой и вниз головой. Как будто дверь сняли с какой-то другой квартиры. Я по привычке потянула руку позвонить. Но здесь редко на какой двери есть звонок, чаще надо стучать. Открыл седой растрепанный человек в посеревшей майке. Вышел на лестницу.

— Я в эту квартиру въехал 10 лет назад, — рассказал он. — До меня тут жила семейная пара, военнослужащие. Квартира в ужасном состоянии, вся разрушенная: стены, потолки, обои, сантехника… Я тоже ремонт не делаю. Деньги-то у меня есть. Но зачем мне это надо, если прописки не дают, приватизировать это не могу, в любой момент меня отсюда погонят.

Здесь, объясняла мне Людмила Анатольевна, и вода есть почти всегда, и электричество если и отключат, так на полчаса — и оно снова есть. Подтвердил это и молодой офицер, которого я остановила у входа в подъезд.

— Здесь, считайте, хорошее жилье, — начал он. — Поезжайте в Нижнее Луостари (формально — улица Нижняя поселка Корзуново, военный городок. — И. Т.). Или на 19-й километр. Там квартиры в очень печальном состоянии. И в каждом доме есть незаселенные. В них никто заезжать не захочет, лучше здесь будут снимать.

Поступившему на службу контрактнику, объяснял офицер, выдают связку ключей. Штук тридцать. И он идет выбирать жилье.

— То есть он сначала попадает в очередь на заселение, а в очереди — квартиры в Нижнем Луостари, на 19-м километре, — продолжал офицер. — Он заходит в квартиру, а она либо горелая, либо окон нет, либо батареи вынесли. Не хочешь заезжать — снимай и сам плати.

19-й километр. Огонь

Этот военный городок вдвое больше, чем Корзуново. Здесь четыре пятиэтажки на 75 квартир каждая. Недавно 19-й километр прославился: депутат областного парламента Олег Черкашин приехал сюда, снял на видео содержимое канализации, которое доходит до 4-й ступеньки лестницы, ведущей в подвал, и выложил в соцсетях. Предполагалось, что в Минобороны это вызовет сильный скандал и желание немедленно что-то с этим сделать.

— А то там раньше не знали! — хохочет во дворе прапорщик, которого я спросила про подвалы. — Еще лет десять назад приезжало к нам телевидение из Москвы. Снимали, показали. Как текли у нас крыши — так и текут. Как стояло говно в подвалах — так и стоит. У нас тут и Чибис ходил сам. Как раз зимой, когда у меня крыша текла. И что? Ни-че-го.

Канализация течет везде, только в разных домах доходит до разного уровня. В одном подъезде весной, когда снег таял, подвал еще и затопило так, что вода поднялась до щита со счетчиками на первом этаже. Это рассказали мне женщины во дворе. Я пошла посмотреть, где же у них счетчики висят. Оказалось, на обычной высоте.

— Был такой взрыв, что я испугалась и выбежала, — рассказывает Ольга. — Воду потом откачивали четыре дня. А электричества у нас не было неделю. Хорошо, что соседи разрешили подключиться к ним. У нас ведь даже плиты электрические. Пришли электрики и говорят: «Если соседи готовят, то вы не готовьте». Мы созванивались с соседями и договаривались. Так жили неделю.

— Вот-вот, — невесело смеется Лена из этого дома. — Как раз после ремонта она и потекла. Да так, что у всех в нашем подъезде взорвались счетчики. Теперь все сидим без счетчиков.

В другом доме крыша не просто течет, а уже потихоньку сползает.

— У меня потолок просаживается так, что в ванной падает плитка со стен, — жалуется Аня. — Как-то слышу грохот, забегаю в ванную, а там плитка просто повыстреливала со стен.

В третьем доме вода протекла в счетчик на пятом этаже, он взорвался, выгорела квартира и обвалился кусок перил. Его надо было приварить, но вместо этого какие-то люди пришли и в порядке ремонта привязали перила веревочкой. Крыша течет по-прежнему.

— Я читала такие комментарии: небось военные за жилье не платят, поэтому у них такие квартиры, — усмехается Ольга. — А мы в однушке семь тысяч платим за коммуналку. Но у нас есть квартиры, в которых никто не живет, потому что там жить невозможно. В моей бывший жилец лет восемь назад умер, а мы приехали — нам еще его счета приходили. У кого-то контракт закончился — люди уехали, кто-то на пенсию ушел. Их квартиры уже совершенно непригодны для жилья. А счета идут и идут.

И действительно, на многие двери приклеены, вставлены, засунуты в щели квитанции и уведомления о долгах. Они здесь висят и торчат месяцами, потому что никто в это жилье не въедет.

У прапорщика во дворе я спросила, почему они сами не приведут жилье в порядок. Многие живут здесь по десять лет, по пятнадцать.

— Это как — за свой счет, что ли?! — вскинулся прапорщик. — Ага, давайте я буду зарабатывать зарплату — и тратить на этот дом. Да он мне нафиг не нужен, это не мое жилье. Была б это моя квартира — да, я согласен. А смысл мне вкладывать деньги? У меня выслуга почти двадцать, выслужу — сразу уйду. Я не буду сверх предельного служить. Да и мало кто остается, до такой степени это все давит. Вы что думаете, где-то сильно лучше? Так во всех военных городках, которые вдали от большой инфраструктуры. Я и под Питером был, и под Москвой, как подальше от центра — все такие.

К подъезду подошел смуглый военный в камуфляже, поздоровался с прапорщиком за руку.

— Я на Дальнем Востоке служил, там еще хуже, — подключился он к разговору. — Но тут заделывал крышу сам. Материалы все за свой счет покупал. У меня квартира на пятом этаже, если бы я не ремонтировал, мы бы потонули уже.

Спрашиваю, почему военные терпят, почему не требуют, не жалуются.

— Шойгу, что ли? — хохочут вдруг оба и начинают говорить весело, наперебой. — Ага, нам уже приказали, чтоб все голосовали за него и за «Единую Россию». Да фиг они проверят.

Луостари. Ассенизатор

Этот военный городок сравнительно крупный, домов здесь с десяток. Это полное собрание всего, чего я уже насмотрелась: фекалии в подвалах, крыши текут… Двухэтажное здание наполовину разрушено, но в другой половине еще остались жилые квартиры.

— Вода идет ржавая, и ту постоянно отключают, свет гаснет все время, — говорит молодой парень в спортивном костюме и с большой сумкой через плечо. — Кто захочет так жить?

Он шел быстрым шагом через двор наискосок к дороге, когда я его окликнула. Он уже больше не военный. Бывший контрактник, только что уволился, едет домой.

— Послужил четыре года — и хватит. Дослужился до ефрейтора. Я и шел сюда изначально не из-за идеи какой-то, а за деньгами. У меня нет такого, что вот идеология, я военный… Особенно когда видишь, как к военным относятся, в каких условиях они живут. Я планировал прослужить пять лет, но еле продержался три года. С деньгами-то нормально вроде получилось. Первый год у меня выходило 24 тысячи, потом 34. Это уже со всеми надбавками. Потом зарплату начали увеличивать. В том году хорошо подняли, уровняли со всеми сетками. Последний год я получал 62 тысячи — это со всеми северными. Но я понял, что на гражданке больше заработаю. И жить буду не в таких условиях, а нормально.

В Нижнем Луостари днем в хорошую погоду молодых мам можно найти на детской площадке. Она тут, можно сказать, шикарная, даже краше, чем в Корзунове.

— Я губернатору писала: вы нас-то спросили, нужна ли нам эта площадка, если мы завтра проснемся, а на головах крыша лежит? — вскидывается Женя, мама троих детей. — Конечно, площадка — это отлично. Но у нас в прошлом году так текла крыша, что муж сам полез ее заделывать. Мы здесь мерзнем и мокнем, плесень кругом, а они площадки делают. Вы знаете, что такое черная плесень, как это опасно?

Плесень у Жени в квартире действительно везде. Она отгибает обои, указывает мне на потолок, ведет в кухню. Причем это не последний этаж, а только четвертый.

— Так течет же с крыши — и до первого этажа льется ручьями, — зло говорит Женя. — Из-за воды постоянно горит проводка. Здесь вот было возгорание, нам выключили свет. Потом разрешили включить, но сказали: если, мол, надоест запах гари, то выключите опять. А снизу, в подвале, канализация течет, там дерьмо стоит до второй ступеньки. Время от времени нам присылают говн… Как сказать-то культурно?

— Ассенизатора, — подсказываю я.

— Вот-вот, — кивает она, — ассенизатора. Отсасывают — оно дальше натекает.

И действительно, на дверях подъездов приклеены листочки с банковскими реквизитами. Повторю, в области есть целая автономная некоммерческая организация, которая на благоустройстве, по большей части — на детских площадках, освоила 1,2 миллиарда бюджетных субсидий.

— Мы тут никто, — вздыхает Женя. — Военные — никто. Нам рот закрывают. Если я открою рот, меня просто уволят. Уволят — и я от этой армии вообще ничего не получу. Мы здесь только до увольнения, ждем этого 20-летнего срока как манны небесной. Сидим и не вякаем.

Срок. Все временно

В трех военных городках я провела четыре дня. Я уже не удивлялась, отчего эти люди соглашаются так жить. И не спрашивала об оружии, которым они, случись что, будут нас защищать. В таком же оно состоянии, как жилье, или все-таки получше. Флагманом Северного флота, который базируется в Мурманской области, считается авианосец «Адмирал Кузнецов». По-моему, это символично. И я просто слушала этих людей, которые получили возможность выговориться, хотя бы и анонимно.

— Мы живем ужасно, отвратительно, все рушится, — на одном дыхании выпаливала женщина в Нижнем Луостари. — Один год было такое, что подвальные блохи пришли в квартиры, нас кусали. А выбора-то никакого. Но у нас квартира есть в Заполярном, так что здесь — это все временно, только пока муж служит. Старшая дочка уже в Мурманске учится в колледже, средний в будущем году тоже туда переедет, потом и мы с младшим, когда у мужа срок кончится.

Срок — это временно. Это всего-то 20 лет, которые военные, а особенно их жены, считают сначала по годам, потом по месяцам, а потом по дням. Это молодость. Это дети, выросшие, глядя на мышей, дерьмо в подвале, ободранные потолки и стены с плесенью.

В Заполярье контрактник на четвертый год службы, как говорил мой собеседник в Нижнем Луостари, получает 62 тысячи рублей. Денежное довольствие старшего офицера может доходить, по словам других военных в городках, до 150 тысяч — все зависит от начальства, от премий и так далее. Много ли это, если в семье двое или трое детей и жена не работает?

Молодых, здоровых и неглупых людей в армии держат не деньги. Но, увы, далеко не всегда любовь к отчизне. Как объяснил мне прапорщик в Луостари, человек, прослуживший больше шести лет, становится фактически крепостным. Особенно если в квартире, где текут потолки, он уже сделал шаг к исполнению мечты — о собственном жилье, где можно будет сделать ремонт.

Я просто приведу его монолог. Как и многие, кто соглашался со мной говорить, он выпалил это на одном дыхании.