В начале карьеры

<…>

В Казани, не позже июня 1921-го, Ежов женился на Антонине Титовой, партийной функционерке низшего звена, бывшей на несколько лет моложе его. Она поехала с ним в Краснококшайск и Семипалатинск, но летом 1923 года отправилась в Москву для учебы в Тимирязевской сельскохозяйственной академии. В конце 1925-го супруги воссоединились в Москве. С ними жила и мать Ежова, которой в то время было немногим более 60 лет, и двое детей его сестры Евдокии — подростки Людмила и Анатолий Бабулины, учившиеся в Москве (сама Евдокия вместе с четырьмя другими своими детьми жила в деревне недалеко от Вышнего Волочка Тверской области). После окончания сельскохозяйственной академии в 1928-м Антонина также поступила на работу в Наркомат земледелия на должность начальника подотдела. При помощи мужа она опубликовала книгу «Коллективизация сельского хозяйства и крестьянская женщина». Однако примерно в 1930 году они развелись, поскольку Ежов, никогда не отличавшийся супружеской верностью, завязал серьезные отношения с другой женщиной (1).

Ее звали Евгения Соломоновна (или Залмановна), урожденная Фейгенберг. 

Она родилась в 1904 году в большой еврейской семье в Гомеле, где ее отец был мелким торговцем. Там же еще в юном возрасте она вышла замуж за Лазаря Хаютина. Потом она развелась с ним и стала женой журналиста и дипломата Алексея Гладуна. С сентября 1926 года они жили в Лондоне, но были высланы из Великобритании в связи с действиями британских властей в мае 1927 года по отношению к советской торговой делегации и последующим разрывом дипломатических отношений между Москвой и Лондоном. Гладун вернулся в Москву, а Евгения стала на некоторое время машинисткой в советском торговом представительстве (торгпредстве) в Берлине, где летом 1927 года она познакомилась с писателем Исааком Бабелем и, возможно, имела роман с ним. По крайней мере, как утверждает вдова Бабеля, писатель знал Евгению еще со времени ее работы в одесском издательстве.

Прошло немного времени, и Евгения вернулась в дом мужа в Москве, а в ноябре 1927 года Ежов, вероятно, впервые появился у нее дома; они могли также встречаться и в санатории на берегу Черного моря. В 1939 году Гладун показал на допросе следующее: 

В 1930 году Ежов женился на Евгении, которая взяла его фамилию. Они жили в центре Москвы. Евгения работала машинисткой в газете «Крестьянская газета», редактором которой был Семен Урицкий, с которым у нее, по-видимому, тоже был роман. Урицкий освободил ее от обязанностей машинистки, желая сделать ее журналисткой. У нее был своего рода салон, где она принимала писателей, артистов и дипломатов. Кроме Бабеля постоянными гостями салона были писатели Лев Кассиль, Самуил Маршак, а также певец и музыкант Леонид Утесов.

Несколько иную хронологию женитьбы Ежова дает Зинаида Кориман, чья двоюродная сестра Зинаида Гликина была ближайшей подругой Евгении Соломоновны. Кориман познакомилась с ней в 1931 году на курорте в Одессе. Евгения Соломоновна приехала на отдых вместе с Гликиной, которая рассказала, что Евгения хочет разойтись со своим мужем Гладуном и «намеревается женить на себе Н. Ежова по тем соображениям, что Ежов находится на ответственной работе и, конечно, более выгодная фигура по сравнению с Гладуном» (2). Кориман вспоминает: «Мы с Гликиной весьма одобрительно относились к этой идее, рассчитывая, что и нам что-нибудь перепадет, если улучшатся условия жизни Хаютиной» (3).

Кориман как раз в это же время собиралась развестись со своим мужем. Осенью 1931 года она выехала в Москву и остановилась у Гликиной, жившей на Госпитальном Валу со своим мужем Гликиным Яковом Соломоновичем — юрисконсультом Центросоюза. Со слов Кориман, в 1932 году Хаютина сошлась с Ежовым и Гликина очень часто бывала у них на квартире. Как поясняет Кориман, постепенно при содействии Гликиной она сблизилась с Ежовой и в 1934 году, когда Евгения выехала с Ежовым на дачу, уступила ей свою квартиру по Малому Палашевскому переулку (4).

В конце 20-х — начале 30-х годов Ежов пристрастился к пьянству. Позже Зинаида Гликина, давняя подруга Евгении еще по Гомелю и постоянная гостья в ее доме, показала на допросе: «Еще в период 1930–1934 гг. я знала, что Ежов систематически пьет и часто напивается до омерзительного состояния…

Одним из его близких друзей, с которым он любил пьянствовать по ночам, был его коллега по Наркомату земледелия Федор Михайлович Конар (Полащук). Скорее всего, они познакомились в 1927 году. После ареста Ежов утверждал, что «Конар и я всегда пьянствовали в компании проституток, которых он приводил к себе домой» (6). Став заместителем наркома земледелия, Конар в январе 1933-го был арестован по обвинению в шпионаже в пользу Польши, два месяца спустя приговорен к смерти за «вредительство в сельском хозяйстве» и расстрелян (7).

Другим собутыльником был Лев Ефимович Марьясин, вместе с Ежовым бывший еще одним заместителем заведующего орграспредотделом с ноября 1927 года. В 1930 году он стал членом правления Госбанка СССР, а в следующем году — заместителем председателя. В 1934-м он был уже председателем правления Госбанка и заместителем наркома финансов. Имеются свидетельства о том, как Марьясин и Ежов любили убивать время. 

Ежов называл Марьясина — «Лёвушка» (9).

Через Марьясина Ежов познакомился с его шефом Юрием (Георгием) Леонидовичем Пятаковым. С 1928 года Пятаков был заместителем председателя, а в следующем году — уже председателем правления Госбанка СССР, а затем в 1932-м он стал заместителем наркома тяжелой промышленности. На суде в 1940 году Ежов рассказал о своей обиде на Пятакова: 

Марьясин пытался помирить обоих, но Ежов отказался и, в конце концов, порвал и с Марьясиным. Еще одним собутыльником Ежова стал работник Госбанка Григорий Аркус. Пока компания не распалась, они неплохо проводили время: «Вместе с Пятаковым, Марьясиным, Аркусом и Конаром Ежов пьянствовал у себя на даче» (11). Именно через Аркуса Ежов мог познакомиться со своей будущей женой Евгенией, которая в 1927 году короткое время жила в доме Аркусов. Все эти и другие знакомые Ежова были впоследствии осуждены как «троцкисты» и т. п., а когда в 1939 году Ежов сам был арестован, его, конечно же, обвинили в контактах с этими «врагами».

В ранние годы начала карьеры Ежов еще не имел репутации жестокого и беспощадного исполнителя. Его вовсе не считали плохим человеком. В провинции он производил впечатление «нервного, но действующего из лучших побуждений и внимательного человека, свободного от высокомерия и бюрократических манер» (12). Когда Юрий Домбровский встретился с коллегами Ежова по партийной работе в Казахстане, никто из их не сказал о нем ничего плохого: 

В том же духе говорила о нем Анна Ларина (Бухарина): «Он отзывался на любую малозначительную просьбу, всегда чем мог помогал» (14). А Надежда Мандельштам встретила Ежова в воскресном доме отдыха для партийных руководителей в 1930 году, и он показался ей «скромным и довольно приятным человеком» (15). В общем, по отзывам современников он производил впечатление «хорошего парня» и «хорошего товарища».

В конце 20-х годов Лев Разгон, женатый на падчерице Ивана Москвина, часто встречался с Ежовым в семейном кругу: «Ежов совсем не был похож на вурдалака. Он был маленьким, худеньким человеком, всегда одетым в мятый дешевый костюм и синюю сатиновую косоворотку. Сидел за столом тихий, немногословный, слегка застенчивый, мало пил, не влезал в разговор, а только вслушивался, слегка наклонив голову» (16). Жена Москвина беспокоилась, почему он так мало ест; ее очень заботило его здоровье (он страдал туберкулезом). У него был приятный голос, и в компании он иногда пел народные песни. Москвин ценил его как безупречного исполнителя. Когда его бывший протеже стал шефом НКВД, он сказал Разгону: «Я не знаю более идеального работника, чем Ежов. Вернее не работника, а исполнителя. Поручив ему что-нибудь, можно не проверять и быть уверенным — он все сделает. 

В самом начале 30-х годов известность Ежова перешагнула границы страны. Его беспощадно точный психологический портрет появился на страницах «Социалистического вестника»: 

Помимо прочего, здесь, надо сказать, поразительное знание некоторых деталей ранней биографии Ежова! Об этом мог знать только человек из «близкого круга». И нелюбовь Ежова к интеллигентам кажется вполне очевидной.

<…>

Много позже помощник Ежова по работе в ЦК В.Е. Цесарский отмечал его пренебрежительное отношение к крестьянству как к «темной силе» и характеризовал его мировоззрение: «Анархо-синдикалистские, меньшевистские взгляды Ежова сказывались в его насмешливом издевательском тоне, в котором он постоянно говорил о мужике, в его недооценке колхозного строительства и особых функций пролетарского государства, как орудия подавления сопротивления эксплуататоров, в его тяготении к рабочей оппозиции…» (18). Конечно, это было свидетельство, данное задним числом, да еще и под следствием. Но 

Но одно дело политические или экономические интересы текущего момента, и совсем другое дело — то, какие чувства действительно испытывал к интеллигенции Ежов. Как отмечалось в цитированной выше статье «Социалистического вестника», он как личность сложился, несомненно, в годы революции: «Анти-интеллигентская закваска в этой обстановке нашла благоприятную почву для развития. Озлобленность против интеллигенции, — и партийной, в том числе, — огромная, — надо видеть, каким удовольствием сияют его глазки, когда он объявляет какому-нибудь из таких интеллигентов о командировке его на тяжелую работу в провинцию…» (19).

Позднее, став наркомом внутренних дел, Ежов потрудился выяснить, кто же тогда передал материалы о нем за границу. И выяснил! Как заявил Ежов в своем последнем слове на суде: «В этой статье было очень много вылито грязи на меня и других лиц. О том, что эта статья была передана именно Пятаковым, установил я сам» (20). Однако существуют и другие объяснения столь глубокой информированности западной прессы о личности и особенностях характера Ежова. Столь точные детали мог передать и Исаак Бабель, тесно друживший с женой Ежова и выезжавший за границу примерно в то же время (21).

<…>

Апогей

<…>

После избрания секретарем Центрального Комитета в феврале 1935 года Ежову полагалось более престижное жилье (22). Отвечавший за снабжение и быт кремлевской верхушки Ягода распорядился подыскать и оборудовать для Ежова новую квартиру. Ежов с женой Евгенией переехали из квартиры, расположенной недалеко от Пушкинской площади, в квартиру в доме 5 в Большом Кисельном переулке. Летом 1936 года по заданию Ягоды производился ремонт кремлевской квартиры Ежова, но он ее отверг и выбрал другую квартиру в Кремле (23). Ежов с женой также владели шикарной дачей в Мещерино, живописном месте на берегу реки Пахра на юго-востоке от Москвы, сразу за Горками Ленинскими, где располагались дачи многих советских руководителей (24).

Евгения Ежова еще в начале 1920-х годов была журналисткой, работала и в Одессе и знала многих литераторов-одесситов. В Москве она работала в журнале «СССР на стройке». В июне 1935 года вошла в редколлегию журнала, а с января 1936 года стала заместителем главного редактора журнала (25). В начале 1935 года Ежова предложила своей подруге Зинаиде Кориман место технического секретаря редакции (26). Место главного редактора журнала последовательно занимали Урицкий, Пятаков, Межлаук и Косарев. Ежов, по всей видимости, мало интересовался литературными, музыкальными и иными пристрастиями своей жены (27).

После ареста один из помощников Ежова, И.Я. Дагин, показал, что Ежова регулярно получала из-за границы различные посылки, которые оплачивались через секретариат НКВД, где для этих целей находилась иностранная валюта, и «за два года на жену Ежова было израсходовано несколько тысяч долларов».

О жизни на широкую ногу Ежовой и ее окружения свидетельствовал и начальник охраны Ежова — Василий Ефимов. Он рассказал, что Ежова систематически расходовала на своих родственников и близких знакомых крупные суммы государственных средств. Тут путевки в санатории и дома отдыха, продукты и промтовары. Туалеты для Ежовой шились из государственных средств. И для ее подруг — Зинаиды Гликиной и Зинаиды Кориман тоже за счет государства из заграничного материала, который приобретался через начальника секретариата НКВД Шапиро (сукно, шелка, парфюмерия) (29). 

Своих детей у Ежовых не было, и как утверждает ряд источников, где-то летом 1936 года они взяли из подмосковного детдома маленькую сироту по имени Наташа. На даче Ежов учил ее играть в теннис, кататься на коньках и велосипеде. По воспоминаниям, он был нежным, любящим отцом, осыпал ее подарками и вечерами, приезжая с Лубянки, играл с ней. Мать Ежова Анна Антоновна проживала в их городской квартире или, по крайней мере, часто бывала там.

После ареста Ежов показал, что обеспечил городским жильем всех своих родственников. Кроме того, он устроил брата Ивана на один из объектов Отдела оперативной техники ГУГБ (30). В ноябре 1938 года в личном письме Сталину Ежов обрисовал свои взаимоотношения с братом в более негативных тонах. Он писал, что до недавнего времени брат работал «комендантом на одном из наших объектов». Ежов неоднократно отдавал Фриновскому распоряжение уволить брата, но его заместитель не торопился подчиниться; напротив, Ивану даже дали отдельную квартиру. В 1934 году Иван женился на Зинаиде Ивановой, но в 1937 году они развелись: жена заявила, что он унижает ее, приводя домой проституток (31). В январе 1939 года Берия сообщал Сталину, что 

Отношения братьев обросли легендами. Один такой рассказ описывает их встречу у общего знакомого, во время которой оба выпили и начали ссориться. Иван обозвал Ежова «упырем», утопившим страну в крови, и через несколько дней он был арестован и бесследно исчез (33). Вполне вероятно, что Иван за глаза и называл Ежова упырем, — в конце концов, они совсем не были дружны, но Иван никуда не исчезал и был арестован лишь после ареста брата.

У сестры Ежова Евдокии было шестеро детей, отцом которых был Николай Бабулин — солдат 111-го полка и завсегдатай в чайной отца Ежова, посватавшийся к его дочери еще в Мариямполе (34). С начала 30-х Евдокия проживала в Москве в одной из прежних квартир Ежова, со вторым мужем Егором Пименовым, по всей очевидности портным, и с кем-то из детей. Ее сын Сергей Бабулин, также бывший портной, работал в НКВД и жил в квартире, хозяйкой которой ранее была сестра Ягоды, но был впоследствии уволен. Во второй половине 20-х годов, как отмечалось ранее, Людмила и Анатолий Бабулины проживали вместе со своим дядей; в 30-х годах Анатолий, инженер-механик Центрального института авиационного моторостроения, продолжал жить с Ежовыми, у которых проживал и его брат Виктор (35).

У обоих, Ежова и его жены, были любовники. Евгения, по некоторым сведениям, продолжала поддерживать отношения с Бабелем; она также состояла в интимной связи со своим начальником Урицким (36).

Ежов весной 1934 года стал ухаживать за работницей Наркомата внешней торговли Татьяной Петровой (37). Он также признал, что состоял в связи с Евгенией Подольской, женой полномочного представителя СССР в Варшаве, с которой познакомился в 1929 или 1930 году. Но ближе они «сошлись» в 1933 году. Подольская в группе учащихся ИКП была на приеме в ЦК при отборе работников для направления на работу на периферию в политотделы машинно-тракторных станций. Она просила Ежова не включать ее в список. На следствии 21 мая 1939 года Ежов вспоминал: «Я ее эту просьбу удовлетворил. В конце разговора она предложила мне встретиться, явно намекая на благоприятный исход этой встречи. Вскоре я с Подольской созвонился по телефону и условился с ней о встрече у нее на квартире. С этого времени я и стал сожительствовать с Подольской, периодически заезжая к ней на квартиру на Пятницкой улице» (38). С конца 1934 года, после выхода Подольской замуж за какого-то работника Наркомвода, их встречи стали эпизодическими, но все же продолжались вплоть до ее ареста 1 ноября 1936 года, который был произведен вскоре после назначения Ежова на пост главы НКВД. 

Пятнадцатилетняя дочь Подольских осталась одна, так как ее отец находился на работе в Баку и 12 мая 1937 г. был арестован. 

По собственным словам Ежова, он «склонял ее к сожительству в активной форме». Вероятно, это означало, что он дал волю рукам. Но девушка ему отказала (40). Ее мать Евгения Подольская 10 марта 1937 года была приговорена Военной коллегией к высшей мере наказания за «контрреволюционную и террористическую деятельность» и расстреляна в тот же день.

Ежов продолжал пьянствовать. Его родственники давали показания о его «пьяных загулах» дома и на даче с друзьями и соратниками, многие из которых были впоследствии «разоблачены» как «враги народа». По свидетельствам Анатолия Бабулина, дружеские взаимоотношения поддерживались систематическими пьяными оргиями (41). Ежов пьянствовал не только у себя дома. Как показал Василий Ефимов, телохранитель Ежова в 1937–1939 годах, Фриновский и Шапиро, возглавлявший Секретариат НКВД, также устраивали «пьянки» в его кабинете, посылая за вином, водкой и другими алкогольными напитками охрану. Ефимов рассказывал, как Ежов и Литвин «напивались до безумия после чего начинали беситься и по 6–7 часов ночью играли в городки», заставляя Ефимова и других помощников бегать за битами и рюхами (42).

По словам Ефимова, на Гоголевском бульваре был особняк, «куда часто наезжал он — Ежов для пьянства и разврата, оставаясь там подолгу. Ранее этот особняк принадлежал Балицкому. За все время моей работы я не мог установить для какой цели Ежов ездит в особняк и что там происходит. Но однажды, несколько часов ожидая у подъезда особняка Ежова и через окно увидел там Литвина и Ежова с какими-то неизвестными женщинами. 

И.Я. Дагин, начальник Отдела охраны в 1937–1938 годах, подтвердил на допросе, что «не было ни единого дня, чтобы Ежов не напился» и что он пил также у себя в кабинете, а Шапиро добывал водку. Иногда после сильной попойки Ежов, действительно, уезжал в Лефортовскую тюрьму. Фриновский и Бельский не имели склонности к продолжительным попойкам, но Ежов силой заставлял их остаться (44).

Вошедшее в привычку пьянство Ежова было своего рода и средством снятия тяжелых нервных нагрузок. Он неоднократно присутствовал при расстрелах, что неизбежно отражалось на его психике. Лишь выпив, он мог бахвалиться своим участием в казнях. Ряд таких эпизодов описал его охранник Ефимов. Осенью 1937 года Ежов устроил у себя на даче банкет по случаю награждения сотрудников кремлевской охраны. Он «напился пьяным и в присутствии всех стал рассказывать где происходят расстрелы, как себя ведут арестованные на допросах и осужденные при расстрелах. В частности, Ежов там рассказывал как себя вели при расстрелах Зиновьев, Каменев, Пятаков и другие осужденные. Ежов бахвальствовал, что он сам лично принимал участие в этих расстрелах» (45).

К теме расстрелов, занимавшей воображение Ежова, он возвращался не раз, производя жуткое впечатление на окружающих. Начальник охраны Ефимов свидетельствует: «В 1938 году я слышал на квартире у Ежова разговор, где также происходила пьянка с участием Булганина, Хрущева, Угарова и других, фамилии которых я сейчас не помню. Ежов рассказывал присутствующим о поведении на допросах арестованных, о порядке приведения приговоров над врагами народа, поведении приговоренных к расстрелу, в частности, им упоминались фамилия бывшего секретаря Московского комитета Рындина и ряда других врагов, ранее работавших в Московском комитете» (46).

Свое участие в расстрелах Ежов афишировал, и это стало обыденным явлением на застольях. Но вот бесследно такие вещи не проходят. Его похвальба была скорее попыткой вытеснить неприятные воспоминания, которые никак не отпускали. По словам Ефимова, один такой эпизод глубоко засел в сознании Ежова и не давал ему покоя: «После освобождения Ежова с должности Наркома внутренних дел, гуляя с ним по Кремлю, Ежов в хвастливом тоне рассказывал мне о том, что приговор над осужденной Калыгиной — быв. секретаря Калининского обкома ВКП(б), он лично приводил. 

Определенно, к участию в экзекуциях Ежов не был морально подготовлен. В результате весьма характерная реакция — восторг неофита и детская впечатлительность. Его подчиненному — штатному палачу Василию Блохину, регулярно командовавшему расстрелами, и в голову бы не пришло в бытовой обстановке, за столом рассказывать о своей «работе».

Нагрузка на нервы давала о себе знать. Ежов много работал. В этот период своей карьеры его только насильно можно было вынудить взять отпуск. 1 декабря 1937 года Политбюро приняло решение запретить Ежову появляться на работе и отправило его на недельный отдых за город. Сталину дали личное поручение проследить, чтобы его глава госбезопасности выполнил это предписание (48).

Новый 1938 год Ежов встречал в узком кругу на даче у М.И. Рыжова — мужа секретаря Ежова Серафимы Рыжовой. Во второй половине 1937 года М.И. Рыжов занимал должность заместителя наркома внутренних дел. Ему досталась бывшая дача Паукера в Покровском-Стрешневе. Здесь частым гостем был Ежов и люди из его ближайшего окружения. В 1937 году после процесса «Параллельного троцкистского центра» на даче у Рыжовых был устроен «домашний банкет», на котором присутствовали Ежов с женой, Шапиро и Литвин с женами и, возможно, Жуковский (49). Ежов с женой также часто бывали на дачах у Реденса и Фриновского (50).

Частым гостем на даче и на квартире у Ежова был Поскребышев. Он приезжал один или с женой. По словам охранника Ефимова: «Всегда много пили, особенно на даче, летом по целым ночам играли в городки, купались, ловили рыбу (это когда т.Поскребышев приезжал без жены, выходили в пьяном виде гулять, раза два стрелял при нем Ежов Н.И. из браунинга. Всегда Ежов ему рассказывал об арестах и расстрелах» (51). Шкирятов любил бывать в гостях у Ежова в кремлевской квартире на обеде, а Маленков часто ездил с Ежовым на дачу, возвращаясь вместе с ним на следующее утро в Москву (52).

Евгения Ежова довольно легкомысленно, хотя и с интересом относилась к сфере деятельности своего мужа, ставшего теперь сверхмогущественным и влиятельным. Она и представить себе не могла, как близко бродит смерть. Один весьма характерный эпизод упомянул Ефимов: «Не помню — в конце 1937 или начале 1938 года, возвращаясь с дачи Реденса или Рыжова, в машине находились Заковский, Н.И. Ежов и его жена — Евгения Ежова, — все в состоянии сильного опьянения, 

Н.И. Ежов согласился, но в это время в разговор вмешался Заковский, который всячески стал отговаривать Ежову ехать в Лефортовскую тюрьму, и на вопрос — почему он не советует ей туда ехать, Заковский Ежовой ответил, что об этом он ей скажет позже» (53).

Заковский точно знал, что визит в Лефортово не для слабонервных барышень. В этой тюрьме вовсю избивали подследственных. От криков истязаемых и пытаемых можно было и повредиться умом. Евгении Ежовой тюрьма, вероятно, представлялась местом, овеянным мрачной романтикой. Или даже чем-то опереточно изысканным, как в «Летучей мыши», где ведомые великосветской интригой благородные люди коротают карнавальное время. Ей хотелось острых ощущений. Хозяева жизни порой не представляют, как тонка грань и непрочна граница между их благополучием и мерзостью тюремного прозябания.

Ежову нравилась выпавшая ему роль вершителя судеб, и он по-хозяйски и с удовольствием демонстрировал своим гостям тюрьму. Как вспоминал его охранник Ефимов: «Раз в мое дежурство, примерно в первые дни назначения Заковского замнаркома, поехали в Лефортово (как будто с квартиры Ежова, но неточно) Ежов Н.И., Заковский (оба выпивши здорово), с ними т.т. Поскребышев и Маленков. Ежов им показывал арестованных, как ведут допрос, ходили по камерам тюрьмы по этажам, смотрели в глазки камер и Ежов заходил в камеру арестованных и разговаривал с Марьясиным. Во время ужина на даче с сотрудниками группы награжденными орденами выступал Ежов в присутствии Бельского и сказал, что он, Ежов считает самыми удачными начальниками отделов: по «мокрому делу» — Цесарский, а по «сухому делу» — Дагина, за них предложил выпить» (54). Этот быстро усвоенный Ежовым чекистский сленг — понятен. Возглавляемый Цесарским отдел готовил расстрельные списки, множа число смертей, а Дагин отвечал за охрану руководителей страны, за их жизнь.

Пьяная болтливость Ежова не знала границ. По воспоминаниям его секретаря Серафимы Рыжовой: «Однажды при мне, в присутствии жены Поскребышева, Ежов стал рассказывать о генерале Миллере и его тайном пребывании в Москве. Этот случай, когда Ежов делился сведениями о работе НКВД — не единственный» (55). А ведь похищение в Париже руководителя РОВС Евгения Миллера было большим секретом, его даже расстреляли под чужим именем в мае 1939 года.

Семейные тайны

Бурная личная жизнь Ежова нашла отражение во множестве архивных документов, рассыпанных по следственным делам работников его секретариата и подруг его жены. Их изучение раскрывает запутанные личные отношения окружения Ежова, а равно и семейные тайны.

Ближайшие подруги его жены Зинаида Кориман и Зинаида Гликина рассказали о быте и нравах в семье Ежовых.

О других романах Ежова рассказали сотрудницы его секретариата. Мария Паппэ познакомилась с Ежовым в 1925 году на курорте в Кисловодске. Ежов ввел ее в свой дом и был откровенен в разговорах, даже рассказывал что «в прошлом был идейно связан с политической платформой так называемой рабочей оппозиции шляпниковцев» (56). По приглашению Ежова в июле 1937 года с должности зав. Агитпропотделом Сокольнического райкома ВКП(б) Паппэ перешла на работу референтом особого бюро НКВД. Паппэ рассказала: «Посещая дом Ежова я видела с его стороны факты бытового разложения, он был в полном смысле слова алкоголиком, пил он много в период своей работы в НКВД, причем проявлял факты половой распущенности, в частности мне известно, что он сожительствовал с Татьяной Петровой в результате чего последняя забеременела, которая уже после опубликования закона о запрещении абортов, произвела аборт. Ежов имел интимную связь со своей стенографисткой Кекишевой» (57).

Марию Паппэ арестовали 7 декабря 1938 года. Она твердо держалась на следствии, отрицала свою виновность в шпионаже, отрицала на очной ставке с Гликиной, что Евгения Ежова привлекла ее к «шпионской работе». Ежов познакомил Паппэ со своей женой в 1933 году, и у них сложились «хорошие дружеские отношения», которые длились до сентября 1938 года. Евгения Ежова «из хорошей личной дружбы» несколько раз присылала на квартиру Паппэ фрукты и сладости, а на день рождения подарила отрез на платье (58). Из подруг Ежовой помимо «двух Зин» Паппэ назвала Евгению Цехер. В отличие от Гликиной, Цехер Ежов смог помочь, когда арестовали ее мужа, бывшего редактора газеты в Куйбышеве. Ежов затребовал заключенного в Москву, где по распоряжению Фриновского и с санкции Ежова его освободили (59).

По роду службы Паппэ готовила материалы об НКВД, предназначенные к публикации, писала доклады и тезисы для выступлений руководителей. В ходе работы с архивными материалами НКВД у Паппэ появились сомнения в правильности и справедливости репрессий, что так много врагов и «заговорщиков» в стране. Абсолютно честно она признала: «косвенно я принадлежала к заговору», потому что скрывала от партии правду о характере репрессий и о морально-бытовом разложении Ежова: 

Как свидетельствовал комендант ежовской дачи, с Паппэ у Ежова тоже были интимные отношения (61).

Серафима Рыжова познакомилась с Ежовым летом 1925 года в Кисловодске и в 1926 году начала работу в должности технического секретаря текущего сектора в Орграспредотделе, а затем на той же должности в сельскохозяйственном секторе и в контроле исполнения решений ЦК. С 1930 года, когда Ежов возглавил отдел ЦК, Рыжова стала его секретарем вплоть до 1936 года, потом три или четыре месяца работала в секретариате НКВД и вернулась назад в ЦК (62). Бывший на приеме у Ежова 8 мая 1935 года Аросев так описал Ежова и Рыжову в служебной обстановке: 

Озорную и жизнерадостную арестовали 17 декабря 1938 года. В январе 1939 года Рыжову допрашивал сам Берия, заинтересованный получить как можно больше материалов на Ежова. Ее показания содержат массу важных подробностей и интересных деталей о жизни семьи Ежовых: 

А когда на даче не было гостей, Ежов обходился персоналом. Комендант дачи Сычев жаловался в 1937 году начальнику охраны Ежова Василию Ефимову: 

Сестра — хозяйка дачи Сычева несколько раз жаловалась Ефимову и просила повлиять на пьяного Ежова, попросить пойти к себе спать, так как «идти к нему она не хочет и, в то же время, боится отказаться» (65).

Как вспоминал Ефимов: «Лично мне очень много раз жаловалась работница квартиры Н.И. Ежова Сапожникова о том, что Ежов к ней пристает, принуждает ее сожительствовать, показывается ей в голом виде, настоятельно требует прихода ее к себе в спальню и из-за этого она неоднократно плакала. 

Прямо сцена из «Собачьего сердца»! А что, профессор, «дело молодое!». Ефимову — высокому и крепкому красавцу — не составило труда вынести на руках щуплого и мелкого Ежова.

Зинаида Гликина на следствии подтвердила связь Ежова с Мансуровой: «…К числу женщин, с которыми Н.И. Ежов был интимно связан, относится и арестованная как враг народа Мансурова Шура… Н.И. Ежов, как мне известно от Хаютиной-Ежовой, бывал и на квартире у Мансуровой, которая жила в одном доме с С.А. Рыжовой. Должна кстати сказать, что Рыжова многое знает из области разврата Н.И. Ежова» (67).

Судя по ее биографии, с Ежовым она могла познакомиться еще в 1920 году в Казани, где была на партийной работе. Ее исключили из партии и уволили из ЦК в ноябре 1937 года. Затем она была арестована и приговорена ОСО при НКВД 11 ноября 1939 года к пяти годам лагерей, а выйдя на свободу, скромно трудилась на малозаметных должностях. Ей удалось вернуться в Москву. В 1955 году ее реабилитировали и восстановили в партии (68). Мансурова умерла 31 октября 1966 года в статусе персонального пенсионера. «Московская правда» даже поместила короткое извещение, где о ее смерти скорбели дирекция и партком Всесоюзной книжной палаты и Фрунзенский райком КПСС (69).

А Рыжова действительно знала много о личной жизни Ежова, но не торопилась делиться подробностями, когда речь шла о ней самой. Историю про особняк на Гоголевском бульваре рассказала сотрудница 1-го отдела ГУГБ, работавшая там. Он не выглядел как квартира для деловых встреч. Все оборудование и обстановка были приспособлены для создания интимного уюта. Ценная мебель из карельской березы и красного дерева, пианино, много ковров и различных безделушек и украшений, а в одной из комнат были установлены две кровати, трельяж, шкафы для одежды. В буфете множество посуды, рюмки разных цветов. Никто не имел права присутствовать в особняке без специальных указаний Ежова. Как пояснила сотрудница, за время ее работы к Ежову приезжали несколько женщин, добавив: «Только одну из них я знаю по фамилии. Это была Рыжова… Насколько я помню, она приезжала два раза. Они проводили вместе несколько часов и Н.И. Ежов уезжал, вслед за ним уезжала и Рыжова…» (70)

Рыжова заботилась о Ежове, беспокоилась о его репутации. Только начав свою работу в секретариате, она обратила внимание на окружавших его сомнительных людей. Но, как она поясняла позднее, «я не могла указывать Ежову о его друзьях» (71). И вместе с тем замечала: «…Я вообще его знакомых терпеть не могла». А на вопрос об одном из них попросту ответила: «Не знаю. Просто он мне не нравился и часто я говорила, как это он дружит с Марьясиным — разложившийся тип» (72).

<…>

Петров Н.В., Янсен М. «Сталинский питомец» — Николай Ежов. М., 2020. 607 с.

ISBN: 978-5-8243-2416-7

Никита Петров, Марк Янсен, для «Новой газеты»