Легко ли быть Летовым?

— Как ты оказался в съемочной группе фильма?

— Случайно. Снимал альтернативное кино со своими друзьями Юрате Шунявичуте и Ринатом Бекчентаевым, а они сокурсники Поплаухина. И как-то он говорит: «Хочу тебя позвать в фильм про Янку». Я дико волновался на кастинге, мне казалось, что ничего не выходит. А они сказали: «У вас какая-то магия с Кирой в кадре». Кира Пиевская — это девочка, которая Янку играет. Я поехал к другу, начал пить, потому что не мог справиться с состоянием, это правда очень волнительно. Вернулся домой, и в ночи звонок: «Для меня большая честь сообщить тебе, что ты в команде, твое участие в фильме утверждено». И я разрыдался, так меня это тронуло. Потом ко мне на площадке подходили: «Максим, а вы в каком театре трудитесь?» Я говорю: «Я здесь совершенно случайно». У них у всех актерское образование, а у меня — бухучет, анализ и аудит.

— И внешнего сходства с Летовым никакого.

— Вообще. Вот Кира действительно на Янку похожа. А я пришел бритый наголо и в такой одежде, в какой на рейвы в клуб «Мутабор» ходят.

— Загримировать же можно.

— Можно, но они искали человека, подходящего по темпераменту, а не внешне. 

— То есть фактически взяли рок-музыканта на роль рок-музыканта. Это собирательный образ или именно Летов?

— Имя Егор звучит там где-то, но это вообще неважно. И я точно не думал о том, что играю Летова. Откуда я знаю, например, как Летов дрался? В фильме есть сцена разборок, и я вел себя в кадре так, как веду обычно, со всеми пацанскими фишечками. Ну и получил в нос, естественно.

— Любишь драться?

— Не особо, но приходилось, а что поделать. Вокруг меня по жизни такая среда была: фанаты, панки, неформалы. Заработал перелом лицевой кости, видишь? Это я упал, меня лежачего били. В детстве я был хорошим ребенком, а потом перекипел и стал вот такой. Помню, защищал брата и получил ногой в грудь. В такие минуты во мне что-то включается. Раз, раз. Пришел в себя, сижу плачу, истерика. Думаю: «Да, правда на моей стороне, я победил, но это неправильно, этого не должно быть. Ну что за идиотизм. Еще и парней покалечил». Вот такой я чувствительный дурачок.

— Твое отношение к Летову и к Янке?

— Я не сразу воткнул во все это, долго на каком-то отрицании был. Просек позже, уже в сознательном возрасте. Сибирский суицидальный панк — это, конечно, жемчужина.

— Как относишься к песне «Вижу, поднимается с колен моя Родина»?

— Как к мечте, как к описанию какого-то далекого будущего. Я тебе расскажу историю из моего детства, и ты поймешь, откуда мы поднимаемся и куда. Я родился на Севере. Поселок Батагай Верхоянского района Якутской АССР. Батя летчиком был, и маманька от большой любви туда к нему переехала. Жили в бараке. Барак такой покосившийся, деревянный. Длинный коридор, общая кухня. И вот однажды, мне было года четыре, я на эту кухню забрел. И спрашиваю маму: «А что это за оранжевая палочка на столе?» Это оказалась морковка, кто-то ее привез. Мать в слезы, говорит: «Все, хватит, ребенок до четырех лет моркови в глаза не видел». И мы уехали через какое-то время.

— В Москву?

— В Лыткарино. Московская область, Люберецкий район.

— Сколько твоя группа сейчас получает за выступление? Тыщ 30–40?

— Это вышак вообще. Нет, чаще всего играем за проезд и жилье. Но мы все равно любим ездить. Гоняли как-то в Брянск, там целый бар набился, человек, может быть, пятьдесят. После концерта пошли гулять. Идем такие, я в плаще, кепка у меня, Леха тоже в чем-то таком. И тут местные: «Е-моё, Шерлок Холмс!» Это на меня. А потом на Леху: «И доктор Ватсон!» Ну как на это реагировать? У меня закалка люберецкая, я мог их легко одернуть. Но мы просто стояли и ржали, так это было смешно. Приезжаем обратно, заходим в метро, и мне моя девушка говорит: «Добро пожаловать в Москву. Там ты был Шерлоком Холмсом, а здесь ты опять никто».

— Надоела такая жизнь?

Это сейчас я веселенький, а раньше — сидишь в подъезде под тусклой лампочкой и думаешь: «Разве к этому ты стремился? И это вот ты? Таким ты хочешь быть?» Короче, дошел до края. Я был единственным из 30 человек, кого привезли в центр без уколов и не в наручниках. Там жестко, решетки стоят на окнах. Я-то думал, что еду туда, где теннисные поля, бассейн, а это как армия плюс тюрьма. Но в этом центре я познакомился сам с собой, каждый день расчехлял себя, снимал шкурку.

Потом песню написал: «О, эти дни в коматозе! О, эти ночи без сна! Тюрьма, тело бестолковое…» Там вообще много материала у меня родилось. И название группы «Аминь» тоже там же придумано. А потом еще клип сумасшедший сделали на «Ночи без сна». Нас девчонки оставили в квартире одних, пошли прогуляться по магазинам. Мы накидались, ну и я там исполнил: валялся, куролесил на беговой дорожке с ножом, Леха в дубленке, десять перстней на пальцах, все в таком роде. Отсылаем продюсеру, он говорит: «Вы охренели. Это пропаганда нездорового образа жизни, АУЕ* и политика. Так нельзя».

— А сейчас вообще ничего нельзя. Мат, религия, гомосексуализм, наркотики, ну и политика, разумеется.

— Все это у нас есть. Да докопаться до чего угодно при желании могут. Но даже в этой ситуации я не буду выбирать выражения. Их, запрещающих, можно легко обмануть, а от себя-то куда деваться?

— У вас и политика есть?

— А как же: «Царь устал и практически не дышит, царь устал, но слышит все, слышит…»

— Ну, это довольно лайтово по теперешним временам.

— А и не хочется в лоб. Точнее, не получается, это будет неправдой. Будь я другого склада, я бы с удовольствием писал что-то вроде: «Все на баррикады, вперед-вперед!» Но я не могу.

— Ты себя считаешь поэтом?

— Конечно нет! Прихожу в гости, меня представляют: «Вот Максим, он поэт, актер…» Начинаешь шутить, зажигать, и они такие: «А, ну ясно». Поэт… Ничего себе. Слишком громкое слово. Классе в девятом меня переклинило, и с тех пор пишу каждый день. Блокнотики у меня, бумажки сыплются отовсюду. Но это же не значит, что я поэт. И с рок-н-роллом, кстати, та же фигня. Это же не работа. Поплаухин говорит: «Сейчас выйдет фильм, и у тебя отбоя не будет от предложений, телефон оборвут». А я не особо хочу с этим связываться. Хотелось бы в чем-то интересном участвовать, а не так, что пришел, сделал свою работу, ушел. Вот на «Белом свете» было реально прикольно. И монет подкинули, и люди хорошие, и отношение такое: почувствуй себя звездой. Это приятно, конечно.

— В «Белом свете» тот же продюсер, что и в «Лете» Серебренникова, Илья Стюарт. И все, конечно, ждут, что это будет «Лето-2», только про Янку и Летова, а не про Майка и Цоя.

— Я не видел финальную версию, но по ощущениям — ничего общего. «Лето» в моем понимании — комикс, ты уж прости. А «Белый свет», он трагический. Я б, наверно, иначе не стал сниматься.

После интервью он часа три играл в баре на ударной установке и был совершенно счастлив. Я вспомнил, на кого он похож. На Шона Райдера из Happy Mondays, и по музыке много общего. Это русский Манчестер, русская манчестерская волна. Манчестер 80-х — жуткий индустриальный город, типа Новокузнецка. Хулиганы, безработные, наркоманы. И очень много воли к жизни, желания веселиться, несмотря ни на что. Манчестер — место силы. Но Лыткарино, видимо, тоже не промах.

*признано экстремистским и запрещено в России