Пономарево находится на берегу озера Иткольского. Сворачиваешь к нему с шоссе, а там вместо указателя с названием деревни стоит в чистом поле диван. За диваном на столбе — телефон-автомат в паутине. Правее, поперек колеи, — самодельный деревянный шлагбаум. И фанерка прибита с печатными буквами: «На машине к озеру не проехать!» Именно так, с восклицательным знаком. И хотя шлагбаум можно легко отодвинуть и к озеру проехать, даже мотоциклист у меня на глазах перед этим знаком спешивается и дальше идет на своих двоих.

Рядом на шоссе есть автобусная остановка, и автобус, говорят, ходит раз в сутки. На другие сутки — обратно. Но доподлинно это неизвестно, потому что в десяти домах, уцелевших в Пономареве, автобусом никто не пользуется. Четверо сельчан живут здесь всю жизнь, остальные — дети, внуки, правнуки, праправнуки и просто седьмая вода на киселе прежних хозяев — приезжают в родную деревню на лето или по выходным на машинах. И если кому из соседей вдруг надо в город, то всегда кто-то подбросит. Потому что почти все, кто остался здесь, приходятся друг другу родней или просто знакомы лет сто. 

Третий по счету дом от шлагбаума недавно покрашен в ярко-лиловый цвет, на окнах резные белые наличники. Вдоль забора медленно, тяжело дыша ковыляет на артритных ножках всклокоченная белая собака. Слезящиеся глаза опустила к сухой траве.

— Не потеряется? — кричу я худенькой немолодой женщине во дворе лилового дома. 

— Это не наша, соседская, — машет рукой женщина. — Слепая уже, не видит ничего. Старая совсем.

Я спрашиваю у женщины, где живут Вишневские. Она подходит ближе к калитке и хмурится: не было, говорит, в деревне таких отродясь.

Напомним, что уроженцем деревни Пономарево Вологодской области назвался в избирательной комиссии Санкт-Петербурга кандидат в депутаты городского парламента Борис Вишневский. Нет, это не знаменитый питерский «яблочник», а один из пары «двойников», возникших, как двое из ларца, к началу избирательной кампании Бориса Вишневского. В бюллетене, который увидит избиратель, их будут отличать от «правильного» Вишневского только отчества. «Правильный» — Лазаревич. Один «из ларца» — Геннадьевич. Другой, который из деревни Пономарево, — Иванович. Избиратель должен быть очень внимательным, чтобы не промахнуться в бюллетене. Об этой немудрящей политтехнологии «Новая» на днях рассказывала. Еще недавно Вишневский — Иванович носил имя Виктор и фамилию Быков. Уж почему он отчество заодно не сменил — бог весть.

— А Быковы где живут? — спрашиваю женщину за калиткой. 

— Ну я Быкова, — настороженно смотрит она. 

Ее зовут Галина Ивановна. Бывшему Виктору Быкову — старшая сестра. 

Почти в каждом из десяти домов, уцелевших в деревне, Быковых знают с детства. Почти все, кто живет здесь сейчас, здесь и родились. Домов прежде было в два раза больше, но деревня всегда была небольшая. Узнав, что Быков — теперь Вишневский, соседи делают круглые глаза: что ж Витя фамилию поменял, не сказамши. Потом, услыхав про выборы, примолкают: кто знает, может, так и положено «у них» — фамилии-то менять. Только Галина Ивановна Быкова никак не успокоится: неужто брат и имя поменял?

— Может, не он это? — спрашивает, вертя в руках фотографию в «Новой».

Щурится на снимок, потом откладывает его и вздыхает. Звонит сыну. Тот тоже живет в Петербурге, работает водителем «у большого человека». С братом Галина Ивановна по телефону не общается, дорого, а с сыном у них, объясняет, договор: она звонит и сбрасывает — он перезванивает. Дождавшись звонка, выясняет, что и сын слышит новую фамилию дяди впервые. Вздохнув еще раз, Галина Ивановна переходит в разговоре с сыном на куда более важные вещи, чем новая фамилия брата. 

— В колодце воды осталось — на полкольца, — жалуется. — Я бочку с озера привезла — в баню, еще бочку — огурцы полить, а уж больше ничего поливать не буду.

На Вологодчине почти два месяца не было дождей. Хорошо еще, что в Пономареве озеро рядом, бочки возить приходится всего метров пятьсот. За 70 лет жизни советских колхозов, объединявших все соседние деревни, в этих местах так и не появилось ни водопровода, ни газа, ни канализации. Все, кто жил в деревнях, когда-то работали здесь же, в колхозе имени Кирова. Но деревни пустели — и теперь дети и внуки бывших колхозников наведываются в родительские дома как дачники.

Раз в неделю, по пятницам, в Пономарево приезжает автолавка — привозит «все необходимое», говорит Ирина Александровна, соседка Быковых. Другая соседка (и дальняя родственница), Мария Кирилловна, в автолавку ходит редко, потому что «там все дорого». В детстве она помогала в колхозе маме — доярке, а потом уехала в Вологду учиться в техникуме на маляра. Мамы давно нет, Мария Кирилловна давно на пенсии, теперь каждое лето возвращается в деревню с запасами — так, чтоб не выезжать отсюда до поздней осени. Наверное, это у местных жителей что-то вроде рефлекса: прикрепился к участку земли — так и сиди здесь.

— У меня все запасено, вплоть до туалетной бумаги, — сообщает с гордостью Мария Кирилловна.

Окончательно колхоз имени Кирова обанкротился в 2002 году. Все, кто сейчас живет в Пономареве, тогда были молоды и полны сил. И из деревни уехали. Как раз в 2002-м проходила перепись населения, насчитавшая в Пономареве семь жителей. В других деревнях вокруг озера — от двух до пятнадцати человек. Считали в октябре. Если бы летом приехали переписчики, то вышло бы больше народу за счет дачников.

«Милый край»

Когда-то Пономарево и еще два десятка деревень вокруг озера были частью большого колхоза имени Кирова с центром в поселке Коварзино. Скот, сельхозинвентарь и постройки крестьян-единоличников в 22 деревнях начали обобществлять в 1931 году. Как сообщает краеведческий портал «Милый край Коварзино — родные дали!», обобществляли к большой радости крестьян. Потому что в единоличных хозяйствах «полностью отсутствовала возможность применения машин». То есть трудно жилось в единоличных хозяйствах, а в колхозе жизнь стала лучше, жить стало веселее. 

Когда же начала пустеть счастливая советская деревня? Когда колхоз имени Кирова, имевший стадо из 50 коров — по десять на доярку, начал разваливаться?

— После несчастья, — уверенно кивает Мария Кирилловна. — Когда у нас гласность эта открылась. Вот тогда и стали закрывать колхозы. 

Раньше и лен был — я сама дергала руками. И коровы были, и овцы. И во дворе все скотину держали. Мы хорошо в колхозе жили. Я бы еще так пожила.

В Пономареве Мария Кирилловна, Маша, окончила восемь классов. Школа у них была одна на все окрестные деревни. То есть одна — начальная, в Блинове, другая, до восьмого класса, — в Коварзине. В понедельник дети в каждой деревне собирались вместе и шли в школу пешком — за 10–12 километров. В субботу возвращались.

— Летом мы ходили через лес, а зимой — напрямки через озеро, по льду, — рассказывает Мария Кирилловна. — До субботы жили в интернате. А как иначе? Дороги той, по которой вы приехали, не было. Там только насыпь в конце 1970-х появилась, а асфальт и того позже. Ну у Быковых лошадь была — так они своих детей в понедельник в школу отвозили, а в субботу забирали. А когда мы не учились, я вставала в четыре утра вместе с мамой, шла с ней на ферму и помогала коров доить. 

Через двор Быковых можно пройти к их соседке и родственнице — бабушке Ане. Так ее все здесь называют. Анне Ильиничне 90 лет, она доила колхозных коров вместе с мамой Марии Кирилловны. А сейчас Мария Кирилловна, у которой нет своего колодца, ходит за водой к бабушке Ане.

— Мне старшая дочка тоже помогала, — вспоминает бабушка Аня. — Летом бидоны носила, я подою, а она мне бидоны помоет.

Сама Анна Ильинична окончила четыре класса местной школы, а потом больше сорока лет проработала в колхозе дояркой. Всю жизнь мечтала уехать отсюда. Но так и не смогла.

— Тяжелая у нас работа была, мы все вручную делали. И доили, и сено накосим — на плече так и тащим, потом на весах взвешивали. Вот утром я коров подою, потом до обеда иду косить. Муж идет — и я иду. А как же? Муж идет косить, а я на печке, что ли, буду лежать? В обед дневная дойка, под вечер — либо опять косить, либо грести, либо стог метать. Нам, матушка, выходных и отпусков не давали. Так я всю жизнь и прожила. И работали мы в колхозе ни за что.

Валентин, сосед из дома напротив Быковых, еще помнит, как колхозникам платили трудоднями, денег не полагалось. Потом, говорит, его маме стали платить по 15 рублей в месяц. Что это за деньги были — он только помнит, что им с мамой едва хватало на прокорм. Прожить можно было лишь своим хозяйством, коров держать, овец. 

— Вот, например, накосишь ты десять тонн сена, — объясняет Валентин. — Тебе с этого причитается тонна. А корове нужно на зиму, где-то с октября по май — пока она пастись не может, примерно 1,6 тонны. Где взять то, чего не хватает? А если в семье не одна корова? 

И крестьяне шли воровать колхозное сено. На выделенном участке, вспоминает бабушка Аня, косили «с запасом», а ночью этот «запас» тащили к себе на двор.

— Как сенокос — так ночью шли, воровали, как стемнеет, — смеется она. — Потом идешь, на себе эту ношу несешь. Одна копна, может, две. Что накосим, то на себе и несем. Все об этом знали. Но все в деревнях так жили. У кого коровушка есть — все и воровали. 

С каждой скотины в каждом дворе колхоз, в свою очередь, собирал дань.

— Нам надо было от нашей коровы сдавать 300 литров молока, — говорит Валентин. — А она у нас давала — хорошо если 10 литров в день. Но самим-то нам тоже надо было молоко. Вот с трудом за три месяца мы эти 300 литров сдавали.

«После несчастья»

Если кто-то в Пономареве и соседних деревнях хотел отдать ребенка в десятилетку, чтобы дальше тот поступал в вуз, его надо было отправлять в интернат в Ферапонтово, километров за сорок. Но отдавать детей туда колхозники не любили. Не потому, что не хотели для детей образования. Просто среднюю школу дети заканчивали в таком возрасте, когда городской житель уже мог иметь паспорт. А колхозникам, как известно, в СССР паспортов не полагалось (до 1983 года. — Ред.). Чтобы народ не мог сбежать из колхозного счастья в город. 

— Выехать из колхоза можно было только со справкой от председателя, — говорит Валентин. — У парней еще был шанс уйти после школы в армию, потом получить паспорт и поступить в институт. И то не у всех получалось. У меня вот мать убило грозой за два месяца до моего 16-летия, только поэтому председатель дал мне справку. Иначе я бы из колхоза, наверное, не выбрался.

У девочек такой возможности не было, и они старались уехать из деревни до 16-летия, чтобы к моменту получения паспорта жить в городе. Галина Ивановна Быкова из-за этого почти не знала младшего брата. Когда он родился, ей было 13 лет. 

— В 13 лет я уехала в Ленинград — в няньки, работать, — рассказывает она. — В Ленинграде жила мамина сестра, меня отправили к ней, чтобы там я закончила восьмилетку и могла получить паспорт. 

Словом, кто мог убежать из этого счастья — бежал. И впервые, говорит Валентин, колхозы вокруг Иткольского озера опустели еще до войны, работать стало некому. 

— Перед войной у нас в Пономарево было жителей — дворов пять, — вспоминает он. 

До «несчастья», как говорит Мария Кирилловна, оставалось еще полвека, до переписи 2002 года — и того больше. А деревни, рассказывает Валентин, уже пустели, несмотря на все запреты и препоны. В 1940 году хозяйства решили «укрупнить», и 22 колхоза превратились в одиннадцать. 

Анна Ильинична в жару не снимает валенок: ноги все время болят и опухают. Крючковатые пальцы рук не слушаются. Но она все равно поднимается со стула, хватаясь одной рукой за мебель, другой за клюку, и идет искать свой паспорт, чтобы показать мне ее первый «настоящий» документ. Он выдан уже Российской Федерацией в 2002 году. До этого, уверяет Анна Ильинична, у нее был только паспорт временный. Такие давали в СССР колхозникам, подряжавшимся на тяжелые работы за пределами родной деревни. Кончится срок действия — надо вернуться в колхоз. Но для девушек наняться на любые тяжелые работы, вроде заготовок торфа, — это был чуть ли не единственный способ вырваться. 

— И вот в 1948 году к нам тоже приехал мужик с Ленинградской области — вербовать нас для работы на торфу, — рассказывает Анна Ильинична. — Девчонки сорвались все, кто не замужем. Мне восемнадцатый год шел, я тоже побежала. Дали нам паспорта сроком на год, чтобы мы могли из деревни выехать. А уже на торфах выдали новый — на пять лет. И все девки, которые со мной на торфу были, уже в деревню не вернулись. И я бы не вернулась. Но у меня в деревне осталась мама, она была уже старенькая. Я два года проработала на торфу, в Новгородской области и в Ленинградской, и вернулась. Мама потом умерла, но к этому времени мой 5-летний паспорт уже кончился. Так я никуда и не уехала.

Укрупненные в 1940 году колхозы за 10 лет снова опустели: все молодые, кто мог, уезжали любыми способами. Если и оставалась там какая рабочая сила, так только за счет «крепостного права». В 1953 году колхозы у озера Иткольского опять укрупнили: вместо одиннадцати их стало три. Дальше благосостояние тружеников села продолжало неуклонно расти, и в 1964 году, уже единственный, если верить краеведческому порталу «Милый край — Коварзино…», совхоз имени Кирова получил три трактора.

За всю жизнь Анна Ильинична видела два города. В Вологде они садились в поезд, когда ехали работать «на торфу». А потом «с торфов» они с подругами на выходных пару раз ездили в Ленинград. 

— Мы там в магазин какой-то зашли и на барахолку, — вспоминает она. — Это в 1949 году было, а дальше вся жизнь у меня прошла в этой деревне. Больше я никуда не уезжала. Потом-то уже можно стало. 

Никто и не едет.

«После несчастья», как говорит Мария Кирилловна, то есть — в 1990-х, уже никто не держал колхозников в деревнях.

— Кто помоложе — все уехали, — говорит Анна Ильинична. — Остались одни пенсионеры. Работать в колхозе было некому. Колхоз закрыли, а как его не стало, нам всем дали по усадьбе под сенокос. Всем распределили, кому где косить. Вот этого сена нам уже хватало, уже воровать было не нужно. Когда своя усадьба-то, тогда сам распоряжаешься. Но уже мы все старые стали.

Осенью из Пономарева уедут и дачники. Даже тут все пойдет по старому сценарию. Сначала из деревни потянутся самые молодые — дети и внуки. Следом уедут мамы с папами. Старики задержатся до октября, но потом дети заберут их к себе, в город. К зиме в Пономареве остается одна Галина Ивановна Быкова. Она одна живет здесь круглый год.

— А как мне уехать? — пожимает плечами. — У меня тут собака, три кошки…