Кровь, пот и слезы

Давид Алаба сидел на траве, вытянув ноги и опустив голову вниз. Поза усталости и печали. Он знал, что такому сильному человеку, как он, нельзя показывать отчаяния, и поэтому сделал вид, что поправляет шнурки на бутсах, но мы видели его заторможенные, медленные движения и то, что узлы шнурков оставались завязанными. Он не трогал их. Судья только что свистнул, фиксируя конец игры и победу Италии над Австрией 2:1, вокруг с радостными криками носились итальянцы, вся их сборная, включая запасных и тренеров, высыпала на поле, а он сидел среди их победной кутерьмы, одинокий и беззащитный. Австрийцы уже ушли с поля, но тут вдруг один из них вернулся назад, прошел через итальянское ликование, наклонился над сидящим с опущенной головой Алабой и молча поцеловал его в макушку. 

Этот момент был для меня кульминацией Евро, хотя до финала было еще далеко. Но это только первые тридцать-сорок лет вы смотрите футбол, интересуясь исключительно счетом и кто выиграет, а потом начинаете различать в игре самое важное, что в ней есть: человека. И беззащитность Алабы, сидящего на траве, ощущалась тем сильнее, что в игре он всегда — не только на Евро, а вообще всегда — был олицетворением силы. Никогда не устающий, всегда способный к движению и давлению, умеющий играть на пяти позициях, прочный и надежный, Алаба столь уверен в себе, что ставит условия по контракту великой «Баварии» и драгоценным приобретением является в королевский «Реал». Сила без изъяна, вот что он такое. И что еще важно — безошибочный Алаба. 

Все, кто смотрит за его игрой, знают, что он не ошибается. Сто минут, двести минут, пятьсот минут — он ни разу не ошибается ни в пасе, ни в выборе позиции, ни в борьбе с нападающим, который хочет обыграть его. Алабу обыграть нельзя. Алабу оттолкнуть нельзя. 

Посмотрите второй гол итальянцев. Кто-то из них резко рванул в центр, и Алаба инстинктивно и с той же резкостью подхватил его короткий рывок и таким образом освободил зону слева — зону своей ответственности. В тот момент, когда Пессина наносил удар, Алаба уже возвращался назад — ему не хватило секунды, двух метров. И когда он сидел на траве после свистка, он знал, что проиграли из-за его ошибки. Сто безошибочных действий подряд, двенадцать километров движения, прочность и сила, связующая команду в целое, класс, уникальный в сборной Австрии, поднимающий и продвигающий ее — и одна-единственная ошибка, перечеркивающая надежду. Как это вынести, как перенести ту усталую безнадежность, которая наполняет душу в момент поражения? 

Больно смотреть на проигравших. Больно потому, что они сделали все, чтобы победить. Сделали все не только сейчас, в девяносто минут игры, но и раньше, в недели сбора и в длинные месяцы отборочного турнира. Сделали все — и уж точно не меньше победивших — во время тренировок и мучительных кроссов, и в тренажерных залах, когда пот заливает лицо и трещат мускулы вместе с суставами. Победившие вознаграждены победой, а чем вознаграждены два высоких чеха, в игре против Дании разбившие ради победы головы в стыках и игравшие с забинтованными головами? 

Сборная раненых бойцов — красная Чехия. Красными были не только их майки, красной была кровь, пятнами проступавшая сквозь бинты на голове капитана команды Томаша Соучека, который двигался, двигался и двигался по полю, строя игру и организуя атаки, в надежде сравнять счет. Но не удалось. Даром пролитая кровь — или все-таки недаром? 

Недаром, потому что существует и еще какое-то измерение игры — кроме счета, кроме очков, кроме выхода в одну восьмую или четвертую. Это измерение не учитывается статистикой и не отражается в таблице результатов, но от этого оно не становится менее реальным. Это измерение — в нас, внутри нас, в нашей памяти, в нашей душе. Ни всесильного в игре и бессильно сидящего на траве Алабу, ни долговязого Соучека, уходящего с поля с окровавленной головой, невозможно забыть. 

И не только их. 

Blood, sweat and tears — название прекрасной рок-группы конца шестидесятых, чей звук раскрывался и распускался в ветвях и побегах джазовых импровизаций. Ничего тяжелого и мрачного не было в их музыке, и все-таки они выбрали своим названием Кровь, пот и слезы — три слова, которые говорят о цене поэзии, о тайной цене музыки и о явной цене игры. Это то, чем люди оплачивают свое потрясающее мастерство, которое заставляет рукоплескать трибуны на концерте или на футболе, это цена, которую платят виртуозы духовых в музыке и мяча в игре, чтобы добиться легкости и эффективности, полета и движения, точности и темпа. Но если не хватает пролитых пота и крови, приходят слезы. 

Швейцарский нападающий Рубен Варгас рыдал после игры с Испанией, в которой швейцарцы героически держались вдесятером и удержали счет. За спинами у них была победа над чемпионом мира Францией. Они оставили в той игре все, что могли: сердце, волю и страсть. И тут, в новом испытании против соперника, превосходящего их классом, они снова проигрывали — и снова сравняли, снова были прижаты к своим воротам — и снова сражались в своей крепости до конца, до серии пенальти. На пенальти им просто уже не хватило сил после двух изнурительных 120-минутных сражений. Как бить пенальти, где требуются точность единственного движения и ясность сознания, когда мышцы забиты усталостью и похожи на ком глины, а сознание плывет после сверхусилий, сделанных в десятках рывков, столкновений и единоборств? 

Французам Варгас забил не сильным, а точным ударом. Но теперь перед ним был огромный Унаи Симон, огромный и ярко-оранжевый, огромный настолько, что занимал своей фигурой чуть ли не все ворота. И этот гигант еще и двигался туда и сюда смешным приставным шажком по ленточке, скользил вправо и влево, то открывая, то закрывая углы и сбивая бьющего с толку. Решишь бить вправо, бросишь взгляд — оранжевая каланча уже там. Влево? Каланча прискакала туда. Издеваешься, Симон? Правильно решил Варгас, что тут надо бить не на технику, а на силу, не обращая внимания на весь этот испанский пасодобль, вмазать так, чтобы мяч просвистел со скоростью, неподвластной человеческой реакции. Он так и ударил — но выше… 

Наверное, в его сознании так и было — он принимал всю вину на себя. Момент, когда он разбежался и пробил выше, увеличился в его сознании и занял весь мир и всю его двадцатидвухлетнюю жизнь. Всего одно неловкое движение, но сколько же необратимого в этом движении и сколько отчаяния и ужаса в глазах человека, видящего улетающий над перекладиной мяч и понимающего, что он натворил. Его обнимали и утешали другие игроки, но он не мог унять судорожных рыданий. Спина его вздрагивала и сотрясалась. Бедный Варгас, вложивший всю душу в игру и до конца веривший, что победа над сильнейшим соперником возможна — даже вдесятером, несмотря ни на что.