«Коллекционер был мессией, а стал прагматиком»

Имя Петра Корнилова (1896–1981), двадцать с лишним лет руководившего отделом графики в Русском музее, известно сегодня немногим. В основном специалистам по русскому искусству и организации музейного дела — кто-то успел у него поучиться, кто-то работает с каталогами, изданными по случаю бесчисленных выставок, которые он организовывал. Выставка в московской галерее Ильдара Галеева напоминает о забытой стороне его жизни — коллекционерской страсти. В собрании Корнилова множество работ русских и советских классиков, от Бурлюка, Лансере и Петрова-Водкина до Верейского, Кустодиева и Мавриной. Со многими из них Корнилов переписывался, о многих оставил воспоминания — извлеченные из семейного архива тексты опубликованы в каталоге, который гораздо шире выставки. Но и она уникальна — работы не показывали с 1975 года, когда часть их выставили в Вологде и Саранске. Среди экспонатов — недавно атрибутированный портрет балерины Доры Вадимовой работы Серебряковой из коллекции Остроумовой-Лебедевой, в свое время подаренный ею Корнилову.

В Русском музее Корнилов проработал все годы сталинизма, его не репрессировали в 1930-е, он не попал под каток борьбы с космополитизмом. Возможно, спасла коллекция изображений Ленина в графике, которую он собирал с конца 20-х. Не с нею ли связано довольно сложное отношение к Корнилову иных современников? В дневнике 1935 года искусствоведа Эриха Голлербаха упоминается о Корнилове злоязычно: «из скромнейшего, тишайшего провинциала, подобострастно обивавшего пороги музеев и издательств в 1923–1924 гг., превратился в тихого нахала с большим апломбом, но по-прежнему без малейшей одаренности».

Раньше художники имели дело со знатоками и фанатиками, которые на все были готовы ради понравившейся им работы. Сегодня коллекционирование связано скорее с инвестированием, оно ассоциируется с престижем, знаковым хобби, удобным для упоминания в биографической статье в Википедии.

— Коллекция Корнилова в основном состоит из даров — насколько из-за этого случаен ее состав? Или коллекционер сам их выбирал?

— Карьера Корнилова как музейщика и исследователя продолжалась 60 лет, за свою жизнь он общался с огромным числом художников, это предопределило разброс по именам. Когда Корнилов был молодым сотрудником казанского музея, от него ничего не зависело, он просто ходил по мастерским, дружил с художниками; коллекционирование носило спорадический характер. Потом, когда он стал влиятельным человеком в Русском музее и выступал инициатором многих выставок, публикаций и конференций, художники принимали для себя решение, что они могут подарить работы Корнилову в надежде на будущее сотрудничество.

— Симпатия соединялась с деловыми отношениями?

— Не без этого. Корнилов как заведующий отделом графики крупнейшего музея страны обладал огромными возможностями в продвижении художников. Процесс собирания в это время носил уже избирательный характер, Корнилов мог не принимать работы неинтересного ему направления, критерием было высокое качество работ. Его имя как музейщика определяло качество коллекции.

— Насколько типична подобная ситуация, у каждого ли крупного музейного работника могла образоваться коллекция из работ первоклассных авторов?

— Думаю, что типична. Например, Алексей Алексеевич Сидоров, член-корреспондент Академии наук, автор многих монографий, был страстным коллекционером. Он писал о многих, обычно обзоры, одновременно отбирая качественные образцы для своей коллекции. А еще Андрей Дмитриевич Чегодаев, который многое делал для популяризации искусства и в Русском музее, и в Третьяковской галерее, у него тоже была выдающаяся коллекция графики. 

— Связан ли с этим уход Корнилова из Русского музея?

— Тогда сменилось руководство музея, при смене ориентиров Корнилов не мог уже работать. Не думаю, что его «ушли», скорее, он решил попробовать себя на новом поприще, преподавание было ему ближе, чем организаторская работа в музее, связанная с огромными трудозатратами.

— При этом он не оставил фундаментальных трудов, как другой петербургский знаток и собиратель Всеволод Петров?

— Причиной всему распыленность, Корнилов не мог сосредоточиться на одном жанре, определенной теме. Он увлекался слишком разным. Например, на заре казанской деятельности интересовался экслибрисом, библиографией, участвовал в издании «Казанского музейного вестника» и «Казанского библиофила». Когда вынужден был уехать в Бухару, занялся там изучением декоративно-прикладного искусства Центральной Азии.

— Его выслали?

— В Казани в середине 20-х шла борьба между художниками АХРРа, Ассоциации художников революционной России, и левыми художниками, группой «Всадник», теоретиком которой выступал Корнилов. После победы ахровцы постепенно выживали из города инакомыслящих — Николай Фешин уехал в Америку (его выставка из казанских музеев открыта сейчас в Третьяковке), Павел Беньков — в Среднюю Азию, а признанный казанский график Фаик Тагиров — в Москву. Над Корниловым тоже сгущались тучи. И в той, совсем не комфортной, обстановке вовремя поступило предложение от его друга, известного востоковеда Бориса Денике, поехать на обмеры архитектурных памятников в Термез.

— Насколько полно сейчас представлена коллекция Корнилова?

— Она включает в себя имена художников классического толка, с которыми Корнилов не был лично знаком, от передвижников и Шишкина до Врубеля, Сомова и Бенуа, работы последнего пришли к нему от Остроумовой-Лебедевой, Корнилов ее опекал. На выставке же внимание уделено тем, с кем он общался лично, входил с ними во взаимодействие, организовал их выставки. Личные связи, дружба, общение были главным критерием для отбора. Указаний на то, что Корнилов приобретал произведения искусства, в его гроссбухах я не нашел, но что он точно приобретал, это у библиофилов книги, искал их, менялся, отдавал за них последнее заработанное.

— Сохраняет ли собрание свой первоначальный вид?

— Если какие-то вещи и уходили из семьи, это не сказалось на определяющем коллекцию ядре, оно сохранилось в относительной неприкосновенности.

— Каково будущее подобных коллекций?

— Пришли новые поколения, зависящие от экономического фона. Трудно оставаться коллекционерами 60–70-х годов, которые имели стабильную работу, стабильные зарплаты. И в Москве, и в Ленинграде это были высокооплачиваемые по советским меркам люди, некоторые принадлежали к советскому истеблишменту. 

Редкий случай, когда наследники легендарного ленинградского коллекционера Владимира Палеева решили сохранить собрание в том виде, в каком оно существует с конца 60-х, это исключение из правил, в остальных случаях идет распыление.

— Как изменился сам тип коллекционера сегодня?

— Коллекции и коллекционеры все больше теряют свою эмоциональную сущность, сущность, окрашенную романтическими моментами, когда коллекционер ощущал себя спасителем, мессией, сохраняющим наследие определенных художников, чувствовал, что он делает благое дело, сохраняет наследие, и это отзовется в веках. Это романтическое ощущение не свойственно новому поколению, оно более прагматично подходит к сохранению коллекции, в чем-то близко к политике американских музеев. Те ради сохранения и развития коллекции продают вещи из собственных фондов, чтобы актуализировать свою коллекцию, воспринимают ее не как однажды и навсегда герметичную упаковку, но как живой, развивающийся организм. Новые коллекционеры лишены консервативного духа охранительства и стараются диверсифицировать то, что имеют.

— Получается, частью эмоционального становится консерватизм, а частью прогрессивного — неэмоциональность?

— Время романтиков безнадежно ушло, мы можем говорить о строго аналитическом, прагматическом подходе новых собирателей.

Выставка из собрания Павла Корнилова открыта до 10 сентября в московской галерее Галеева.