Туркменистан и Узбекистан — единственные постсоветские страны, чьи уголовные кодексы сохраняют сталинскую статью за гомосексуальность (на всякий случай напомним: с 1989 года Всемирная организация здравоохранения рассматривает гомосексуальность как одну из норм сексуального поведения, наравне с бисексуальностью и гетеросексуальностью).

Статья, криминализирующая добровольный сексуальный контакт между мужчинами, в уголовных кодексах республик Советского Союза появилась в 1933 году.

В 1930-х раскручивался маховик большого террора — НКВД последовательно занимался «ликвидацией шпионов, кулаков, контрреволюционеров, попов, вредителей» и многих других «классово чуждых элементов», под определения которых подходил по сути любой человек.

Сталин уничтожал свой народ ради власти. В 1933 году прыткий руководитель госбезопасности Ягода «раскрыл» очередной заговор врагов, «которые используют кастовую замкнутость педерастических кругов в непосредственно контрреволюционных целях». Отчитываясь о достигнутом, в докладной записке вождю он посетовал: «закона, по которому можно было бы преследовать педерастов в уголовном порядке, у нас нет». И проект такого закона с резолюцией Сталина немедленно был утвержден ЦК партии. Все союзные республики включили в свои уголовные кодексы новую статью следующего содержания: «Мужеложство, то есть половое сношение мужчины с мужчиной, влечет за собою лишение свободы на срок до пяти лет».

В УК РСФСР 121-я статья просуществовала до 1993 года. 

Большинство союзных республик отменило подобные статьи с распадом Союза или даже раньше. Но Туркменистан и Узбекистан и в 2021 году живут по сталинским нормам права. Узбекистан заявляет об открытости правительства к демократическим изменениям и подписал Международный пакт о гражданских и политических правах — обязательство предоставлять всем гражданам равные права независимо от «расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных взглядов, национального или социального происхождения, имущества, рождения или другого статуса». Однако в уголовном кодексе страны до сих пор сохраняется 120-я статья, наказывающая мужчин тюремным сроком за гомосексуальную связь.

В 2019 году гей-активист из Узбекистана Шохрух Салимов, который живет в Турции, опубликовал в интернете открытое обращение к президенту Шавкату Мирзияеву. Салимов рассказал о насилии в отношении ЛГБТ-людей в Узбекистане и просил отменить 120-ю статью уголовного кодекса. После той публикации к родственникам Салимова неоднократно приходили разыскивающие его сотрудники милиции.

Евразийская коалиция по здоровью, правам, гендерному и сексуальному многообразию ЕКОМ вместе с центрально-азиатским ЛГБТ-порталом KOK.TEAM поговорили с геями из Узбекистана.

Мы приводим два таких монолога-свидетельства.

Первый наш герой прошел узбекскую тюрьму и находится в безопасности на территории Европы. Второй дал интервью из Узбекистана, скрываясь в доме у своей подруги.

История первая: «Мне было очень, очень плохо. Вы не представляете, как плохо быть геем в тюрьме»

В 2000 году мы с моим партнером поехали в Южную Корею на заработки — это была возможность пожить вместе. Там мы проработали два с половиной года, а потом вернулись в Узбекистан.

У него была квартира, в которой мы с ним встречались. Однажды, когда мы были там, в квартиру вошла его жена — она давно уже подозревала, что у него кто-то есть, сделала втайне копию ключа. Был скандал. После этого случая мы резко оборвали связь, однако эта история не закончилась. Ко мне на улице подошли четверо братьев этой девушки и потребовали, чтобы я поехал с ними, в противном случае они пригрозили рассказать обо мне родственникам.

В общем, зная отношение своих родственников ко всему такому (у меня очень традиционная семья), я очень испугался, и согласился поехать с этими людьми. Они вывезли меня на хлопковое поле и долго били, требуя, чтобы я перестал встречаться с их зятем. Сначала я пытался отнекиваться, говорил, что они меня с кем-то спутали, что я никого не знаю. Но после побоев я пообещал, что больше никогда с ним не увижусь.

Они сломали мне ребро, но я побоялся идти в больницу. Ведь у меня начали бы спрашивать, что случилось. Ребро срослось неправильно — оно мучает меня и сегодня.

Потом я узнал, что моего партнера тоже били. Тогда мы решили бежать. У нас было около 10 тысяч долларов, которые мы заработали в Южной Корее. Сначала мы поехали в Москву, где нашли турагентство, которое оформило нам визу. Оттуда улетели в одну из европейских стран, где попросили убежище.

В Европе я получил гражданство, стал сотрудничать с местными правозащитными организациями, потом начал критиковать узбекские власти. Меня стали узнавать в узбекской общине, а затем обо мне стало известно и узбекским спецслужбам.

Спустя какое-то время, я узнал, что моя мама сильно заболела. Ехать в Узбекистан было опасно, поэтому я и мой партнер поехали в Кыргызстан, чтобы там, на приграничной с Узбекистаном территории, встретиться с ней. Когда я разговаривал с ее врачом, он сказал, что она в очень тяжелом положении и что ей нельзя уезжать далеко. 

Мой партнер тоже поехал в Кыргызстан, чуть раньше меня: он планировал увидеть своих родственников.

Мы встретились с мамой в кишлаке, который располагался между Кыргызстаном и Узбекистаном — там не было четкой границы, тогда это были спорные территории, поэтому мы смогли туда просто попасть. Я провел с мамой сутки, а потом к нам в квартиру ворвались спецслужбы, которые арестовали меня и увезли в область, из которой я родом. Там они устроили мне допрос — гей ли я, с какой целью я приехал в Узбекистан и так далее. Помня о своем европейском гражданстве, я признался, что я гей. Но им было все равно, поскольку я не подавал заявление о выходе из узбекского гражданства, по местным законам я был преступник. Меня били, пытали, мне предъявили незаконное пересечение границы с целью пропаганды среди молодежи антигосударственных идей и подготовку государственного переворота. Ну и конечно 120-ю статью, мужеложство. Как террориста, меня из области отправили в Ташкент в «Гвардейскую» колонию для особо опасных преступников, где я провел десять месяцев. Моего любимого отправили туда же.

Однажды в полночь или в час ночи нас вывели на площадку для прогулок. Знаете, такие показывают в фильмах, когда вокруг одни только бетонные стены, а сверху только небо и решетка. Там меня ждали несколько человек. Меня подвесили и начали избивать. Когда я терял сознание, меня обливали ледяной водой. Я не хочу вспоминать все, что они со мной делали. В итоге они заставили меня под диктовку написать показания против двух правозащитников, живущих за границей, одной их которых была Надежда Атаева (Надежда Атаева — оппозиционерка, основательница ассоциации «Права человека в Центральной Азии», в 2013 году заочно приговорена к шести годам тюремного заключения по уголовному делу. Международные правозащитные организации считают, что оно было сфабриковано. Живет во Франции. — Ред.).

Потом меня вернули в область. За огромные деньги мои родственники добились, чтобы мне убрали подготовку госпереворота и мужеложство — так на мне осталась только статья за незаконное пересечение границы. Но в тюрьме все равно знали, что я гей. 

В тюрьме я видел несколько людей, посаженных по 120-й статье. Однажды к нам в камеру привели новенького — это был карлик (корректнее говорить «маленький человек» или «человек с дварфизмом». — Ред.) в возрасте 60 лет. Так как он был уже пожилой, к нему очень вежливо относились, пока однажды в окно кормушки охрана не бросила его обвибон (текст обвинительного заключения). Его лицо изменилось, сначала покраснело, потом побелело, он схватил эти бумаги, но кто-то вырвал их и начал читать вслух. Так оказалось, что у него 120-я статья. Начался крик, что он их всех унизил, когда жал всем руки и ел за одним столом, что теперь он будет жить в туалете. Он так плакал. Его перевели в другую камеру.

Другой случай произошел с двумя мужчинами, о которых пошел слух, что они вместе. Когда о них узнали, их били. А потом отправили на самые тяжелые работы, их обходили за 100 метров, они потом и не жили в бараке, только на стройке.

А еще у нас в тюрьме был один политзаключенный, на которого завели внутри тюрьмы дело, якобы он кого-то домогался, и внутренний суд его приговорил по 120-й статье. Это было сделано специально, чтобы унизить его. Его отправили чистить туалеты, а тамошние туалеты без канализации, все нужно вычищать вручную. По большому счету он жил в туалете, уходил туда в пять утра, а в полночь возвращался, чтобы только поспать.

Эту статью о бесакалбазлык («мужеложство») ведь именно ради этого и сохраняют — по ней обвиняют политзаключенных, чтобы уничтожить их жизнь в тюрьме. 

Я просидел в тюрьме 2 года и 10 месяцев — опять же, за взятку удалось оформить условно-досрочное освобождение под домашний арест. Я вышел, и потом мне помогли бежать в Киев, где я уже пошел в свое посольство. Моя страна была в курсе происходящего, они писали ноту протеста, но узбекским властям было все равно. Я вернулся в страну, чьим гражданином я стал, в 2016 году. Год я провел в работе с психологом, я не мог спать, мне снились кошмары, снились пытки.

Мой любимый вышел из тюрьмы на два года позже и тоже сбежал из Узбекистана, ко мне. Я не мог его дождаться, поехал в Киев встречать. Он вышел со сломанной психикой и уничтоженным здоровьем — скоро ему будут делать уже третью операцию. В свои года он совсем не может работать.

Но мы до сих пор вместе. Мы вместе уже 20 лет!

История вторая: «Мы же не враги, не террористы»

Все началось с того, что мы с парнем приехали в клуб. К ребятам, с которыми переписывались и общались. Приехали без задних мыслей. Посидеть. Нас было человек 10. Все взрослые люди. Мы все друг друга знали, так мы по крайней мере думали. Но в какой-то момент в клуб ворвались опера. Всех положили. Собрали имена и фамилии и в наручниках забрали оттуда. Было что-то около 11 вечера. Я на нервах сильно теряюсь. Кому-то это рассказывать — тоже жесть. Сидим, едем, не знаем куда. Благо мое родное со мной рядом.

В общем нас забрали. Привезли в участок. Там все сняли: часы, шнурки, ремень, телефон. И посадили по разным камерам. Оттуда потом привели в кабинет на допрос.

Допрашивали на русском, потому что я говорил по-русски. Я когда по-узбекски говорю, начинаю сбиваться, тараторю.

Потом он мне говорит: «Может мы с тобой договоримся? Мы сейчас расходимся, но это стоит 2000 долларов. Будешь всю свою тусовку выдавать, когда вы там встречаетесь, сосетесь, спите… Ну все в таком роде. Говорит, будешь нам выдавать таких, как ты. Или другой вариант: пойдешь по 120-й статье. И ты, и твоя шлюха. И будет аутинг» (аутинг — публичное разглашение информации о сексуальной ориентации человека без его согласия. — Ред.). А я вообще эти термины не знал. Говорит, будет аутинг, и вы вообще своей смертью не умрете. Минимум на полгода пойдете, и вас даже слушать никто не будет. Ты, говорит, подумай, а я пойду с остальными педиками поговорю.

Он ушел, а меня начали избивать два каких-то мужика. Били по голове. Сломали нос, до сих пор нос не дышит. По почкам пинали, по животу. Я не хочу об этом говорить, извините.

Нас выпустили под утро, это было прям на рассвете, я это точно помню. Вышел я и увидел моего любимого человека. Он выглядел еще хуже, чем я, весь опухший, никакой. Но спасибо, что мы живые.

Мы потом уехали к себе домой. В другой город. Мы, я и мой молодой человек, пообещали, что мы будем с ними сотрудничать. Мы оба естественно не хотели кого-то сдавать. Они говорили, что мы будем постоянно на связи, что нас никто не будет трогать за то, что мы такие. Я должен был каждую неделю или каждый месяц сообщать, где мы собираемся. Среди нас наверное кто-то был, кто также вынужден был сотрудничать. Мы и этого человека тоже понимаем, кто нас выдал. Но мы не знаем, кто это.

В общем, мы поняли, что мы на такое не способны. Чтобы вот так перевернуть с ног на голову чью-то жизнь — я так не могу. И чтобы каждый месяц созваниваться и быть на хорошем счету?.. Так жить я не могу.

Мы удалили все контакты, чтобы ни с кем не общаться, номера телефонов тоже поменяли и жили своей жизнью. Ну жили и жили. Я каждый день на работу ходил и вдруг стал замечать, что возле дома несколько дней в неделю одна и та же машина стоит. Мой парень сказал, что рядом с его домом тоже какая-то машина стоит, и с теми же номерами. А у него дома все живут — родители, братья, их жены, дети — все-все-все.

Я начал паниковать. Потом приходит ко мне домкомша, говорит, тебя спрашивают. Участковый наш. Я говорю: «Да, конечно». А я его знать не знал, я же не преступник, ничего такого не делал. Я его в глаза не видел.

Думаю, неужели это опять начнется и будет продолжаться? Как это возможно? Что это такое? Ну посидели мы в ресторане, мы же ничего плохого не делали. Мы же не враги какие-то, не террористы же…

А он говорит: «Ты знаешь, что такая статья есть? Ты, наверное, работать не хочешь там, где ты работаешь? Тебя твой дом не интересует?» Ну вот это все опять начал говорить, я не хочу это опять повторять.

Я ушел никаким.

Потом списался с парнем, мы ночью встретились. Решили что-то с этим делать — так жить нельзя. Я никакой не преступник, я человек с высшим образованием. Я считаю, что я приношу обществу только пользу, никогда и никому ничего плохого не делал. Так же, как и мой… человечек мой.

Я думаю, как быть, как быть? Начал в интернете искать — думаю, может адвоката найти? Я же в этом деле вообще профан. Я же не знаю эти тонкости.

В общем, я на свою голову нашел адвоката. Горе-адвоката. Он был с Америки, так он представился. Мы с моим молодым человеком с ним поговорили, пообщались, он нас выслушал. Говорит: «Да, это очень-очень плохо». Поддержал нас. Говорит: «Я с вами».

Сначала я ему 200 долларов отправил. Он сказал, это плата, чтобы он нам свое время уделил. И еще три тысячи долларов я ему отправил. [Плачет]. Он говорит: «Я вам помогу, и этого человека поставим на место. Я с такими делами знаком». Это было в ноябре.

Потом к моему парню его участковый тоже приходил. Также сказал, что мы подвели кого-то. А еще добавил: «У тебя есть, оказывается, муженек. А кто из вас кто? А как вы это делаете? А вам не противно? Ты маму свою хочешь видеть здоровой или пусть из-за тебя сляжет? Устроим вам аутинг». Он вообще трясется. У него полноценная семья. Папа инвалид. Мама. У него семья настолько гетеро. Братья у него такие. Он [участковый] говорит: «Ты представляешь что будет, только если я к твоему брату подойду и об этом расскажу? Он тебя просто зарежет».

Мы уже хотели уехать хоть куда. Начали аккуратненько собирать вещи. Сказали своим, что работа, то да сё. И адвокат нам сказал, чтобы мы улетели за границу, пока он что-нибудь придумает. Мы улетели за границу в ноябре.

Адвокат разговаривал с нами первые десять дней. Говорил, что все в процессе подготовки. А мы ему и сканы паспортов, и все-все отправили, чтобы он готовил бумаги. Ему единственному доверились.

И потом через десять дней он не отвечает и не отвечает. А деньги-то кончаются. Чужой город. Языка не знаем. У нас ничего нет.

В конце концов он нас очень далеко послал. Сказал: «Еще раз сюда напишешь или позвонишь, я всю информацию о вас отправлю вашим знакомым, забудьте мой номер. 

Я подруге написал. Попросил помощи. Она говорит: «Приезжайте».

А мы думаем, как приехать. Когда участковый нам угрожал, он сказал, что за это статья есть уголовная.

Мне сестра позвонила, спрашивает: «Как там дела?» Я говорю, что все нормально, работаю, на работу устроился по профессии. Она сказала, что меня зачем-то искал участковый, подходил к ее мужу. Я говорю: «Ну может, по работе что-то». А сам-то знаю, для чего искали. Прекрасно понимаю.

К моему парню тоже участковый домой приходил. Он каждый день со своей мамой разговаривает. Но все домашние думают, что мы за границей.

Мы приехали через Бишкек. Приехали в город, где живет подруга, в декабре и по сей день мы здесь. Никто, кроме подруги не знает, что мы вернулись. У нас нет ни номеров телефонов, ничего. Мы с родными и близкими общаемся по Телеграму, говорим, что мы работаем, что у нас все в порядке.

Теперь у нас ничего нет, мы никуда не выходим из дома. Нас подруга, как может, кормит.

Я потом только прочел эту статью. Я до этого знать не знал. Мы настолько в этом плане лошки были. Просто любили друг друга. И любим друг друга. Мы же не воруем, не убиваем никого, запрещенного не употребляем.