Третьего не дано?

# 1.

— Первоклассный интеллект, — писал Скотт Фицджеральд, — способен функционировать даже тогда, когда он держит в уме сразу две противоположные идеи.

Я стараюсь. Раньше — не очень, потому что победа в споре казалась важнее, чем теперь. Сейчас скорее наоборот. Стоит в чем-то убедиться, как меня одолевают сомнения: так ли другие неправы? Я знаю, что большинство тут ни при чем. И если оно считает, что Крым — наш, а Навальный — не их, то я с этим не согласен. И все же мне нужен антагонист, чтобы сохранять баланс и стоять на двух ногах — правой и левой.

Обо всем этом я думал, следя за тем, как в красный грузовичок садилась семья реднеков. У него и правда была красная шея, татуировки и пивной живот, выпирающий из майки с белоголовым орлом. Его подруга походила на откормленного пингвина. Бампер украшал звездно-полосатый флажок и стикер: «Неполиткорректный» (а то я сомневался). Несмотря на то что дело было на паркинге возле пляжа, вид у парочки был угрюмый, в глазах таилась угроза, в позе — готовность к отпору. Я старательно делал вид, что не замечаю их, чтобы не получить по кумполу, ибо у меня все написано на лице. Когда мы издавали газету «Новый американец» и в редакцию захаживали бизнесмены, Довлатов просил меня пересидеть визит в сортире, чтобы мои гримасы не обижали потенциальных рекламодателей.

Нельзя сказать, что у меня много знакомых реднеков, мы вращаемся в разных кругах, и в свой они меня бы не позвали. Если я хожу в церковь, то чтобы послушать орган или джаз. Если выбираюсь на охоту, то на грибную. Если покупаю машину, то без кузова. Если пью пиво, то не из банки. Если у меня и было оружие, то не страшнее рогатки. И главное, конечно, состоит в том, что я не голосовал за Трампа, не верю, что у него украли выборы, не считаю Байдена рамоликом, не верю, что захватившие Капитолий отморозки — патриоты, и точно знаю, что вакцину вместе с ковидом не придумывали демократы, чтобы навредить подлинному лидеру нации.

Короче говоря, они мне — противники, я им — враг. У нас нет общего языка, потому что на моем говорит «Нью-Йорк Таймс», а на их — QAnon, где верят в мировой заговор педофилов с пришельцами.

Просто потому, что она есть, а не потому, что их 72 миллиона, и, возможно, им еще принадлежит будущее, во всяком случае, ближайшее.

# 2.

— Больше всего в явлении Трампа, — говорит мне старинный товарищ, который за него голосовал, но, в отличие от многих, остался моим приятелем, — виноваты те, кто его ненавидит. Ради обличения бывшего президента вы закрыли глаза на все глупости и подлости, которые его породили. Собственно, вы и внесли Трампа в Белый дом, а теперь жалуетесь, что его до сих пор не могут выковырять из политического сознания целой партии и его лояльных избирателей.

Похоже, что так оно и есть. Никто не хочет, чтобы его унижали и обзывали, а в Америке трудно найти кличку обиднее и опаснее. Это не значит, что в стране нет расистов, это значит, что каждый таковым считает другого — обычно, впрочем, про себя, а не вслух. Но сегодня уже не отсидеться. Расовая проблема, самая мучительная в американской истории, вновь вышла на поверхность, стала объектом массовых спекуляций и привела к кризису.

События прошлого лета с их могучими протестами против насилия полиции по отношению к чернокожим обернулись безобразным ростом преступности. В Нью-Йорке, который уже было привык считать себя одним из самых безопасных мегаполисов, вдвое участились перестрелки и в полтора раза увеличилось число убийств. Легко догадаться почему. Я-то помню, как год назад под напором демонстраций была деморализована полиция. Под угрозой нападения участки охранялись, как военные базы, и сами «копы», которые в обычное время считаются домашней приметой нью-йоркской жизни и популярными персонажами сериалов, выглядели такими унылыми, как будто каждый хотел объяснить прохожим, что это не он душил Джорджа Флойда.

За год, прошедший после этого трагического инцидента, расцвела так называемая «расовая теория», жертвами которой стали как черные, так и белые американцы. Первым объясняют, что они ни за что не отвечают, ибо во всем виноваты вторые. В рамках этой концепции белые не могут отделаться от греха в силу врожденных привилегий, которые они получают по наследству от своей расы. Так цвет кожи опять стал фатальным признаком, определяющим личность, что, надо сказать, похоронило мечту и тактику первого чернокожего президента. Ведь Обама, вслед, кстати сказать, за Мартином Лютером Кингом, мечтал о расовом дальтонизме, упраздняющем различия, которые требует увековечить новая теория.

Расовая теория больше всего угрожает системе образования. Догма исторического неравенства приводит к отмене центрального завоевания демократии — свободной конкуренции талантов. Меритократия освободила Америку от сословного тормоза Старого Света и позволила его победить, обогнать и спасти. Но если убрать из уравнения объективный критерий, то упадок неизбежен.

— Справедливая оценка, — настаивают апологеты нового равноправия, — должна учитывать не только знания, но и те факторы, которые помешали студенту их получить: цвет кожи, благополучие жилого района, доход родителей и их наличие.

В Нью-Йорке есть несколько элитарных школ, которые славятся на всю страну. Из них вышло больше нобелевских лауреатов, чем из Гарварда. Чтобы сюда попасть, надо сдать трудный экзамен и обогнать множество претендентов.

Подавляющее большинство — азиаты, многие — дети бедных эмигрантов, чьи родители не так давно перебрались в Америку и с трудом говорят по-английски.

— Чтобы уничтожить неравенство, — считают идеологи расовой теории, — надо упразднить экзамены для чернокожих школьников, пока их число не будет пропорционально проценту черного населения Нью-Йорка.

— Что приведет, — отбиваются противники процентной нормы, — к уничтожению лучших школ города и никому не поможет, ибо равенство отнюдь не тождественно справедливости.

Пока у нас идут эти споры, в еще более прогрессивном Сан-Франциско принялись исправлять жизнь, начав с истории. Руководство полусотни школ убрало из своих названий имена выдающихся американцев, которые при рассмотрении сквозь лупу антирасизма оказались не такими уж выдающимися. Среди них был и Авраам Линкольн.

# 3.

У меня есть друзья, которые поклялись больше не говорить о Трампе. Для них политика кончилась, вернее, она вернулась туда, где всегда была: неизбежные будни, как всегда, но не совсем. Трамп оставил нам в наследство два враждующих лагеря. Приверженцы каждого исповедуют свою веру, которую нельзя поколебать ни фактами, ни аргументами. У правых это большая ложь об украденных выборах, которая лишает легитимности нынешнее правительство. У левых — миф всех страдающих меньшинств, которому приносят в жертву здравый смысл.

Две крайности питают и стреноживают друг друга. В совокупности они ведут в политический тупик, который мешает стране двигаться в любом направлении. Это было не так заметно, пока в Белом доме жил предыдущий президент.

Без него, однако, горизонт очистился и стали видны идиотские тенденции у радикалов обеих партий. Это их не уравнивает, но делает беспомощными и уязвимыми. Не удивительно, что мы вместе с половиной Америки готовы обменять две партии на третью, которая бы помогла стране вернуться к центру самой себя.