Беседа напрокат

# 1

Говорят, что вирусы способны изменять сознание и поведение своих носителей, добиваясь, чего им надо. Зараженные мыши перестают бояться кошек, мы — прививок, и все, одичав от карантина, не решаются строить планы на будущее, даже если оно начинается завтра.

Если принять эту смелую гипотезу за законную теорию, то перемены, внесенные коронавирусом в нашу жизнь, развернулись веером. Каждый день мы замечаем за собой привнесенные пандемией странности: от незначительных фобий, вроде боязни остаться без туалетной бумаги, до таких социальных катаклизмов, как нежелание ходить на службу, что разоряет офисные башни Нью-Йорка, а с ним и других городов.

Не то чтобы мы раньше молчали, но карантин, манипулируя тенденциями, упраздняет одно, ускоряет другое и обнаруживает новые возможности у того, что было, но тлело.

Одна из таких примет времени — бум подкастов. Бешеный взрыв этого жанра захватывает наш досуг и заменяет общение его протезом: беседой напрокат, чем-то вроде «Голубого огонька», делающего праздник зрелищным спортом. Почему?

Во-первых, в этом, как и во всем остальном, виноват прогресс. Когда-то мне объяснили, что в Мексике «фольксвагены» называют «пупками» — не потому, что похожи, а потому, что у каждого такая машина есть. Сегодня это можно скорее сказать про мобильные телефоны. Эти миниатюрные устройства могут заменить все, что раньше в большом — и здоровом — мире требовало трех камер, жарких софитов, сердитых операторов и симпатичную гримершу. Теперь студия помещается в карман и доступна каждому, кто хочет устроить из себя шоу и поделиться им.

Во-вторых, в этом, как и во всем остальном, виновата демократия — сетевая, разумеется. Сперва она понизила статус печатного слова. Великая волна, поднявшаяся в социальных сетях, накрыла прежние органы с их аристократическими привычками: редакторским ареопагом, авторской знатью, цензорами от властей, идеологии и корректуры. Теперь буквы стали доступны абсолютно всем, не исключая, а включая маньяков, поэтов, фанатиков, реформаторов и сквернословов. Сеть уравняла авторов в правах, но не обязанностях, которые требовали отвечать за написанное пером и не вырубленное топором. Всемирная паутина так же легковесна, как обыкновенная. Эфемерная и сиюминутная, она рассчитана на мгновение, которое сама же окутывает и скрывает. Короче, для сетевой словесности характерен язык без костей, который лаком до лайков и не доведет до Киева, где бы тот ни находился. Тотальная свобода — (временное, пока не закрыли) преимущество интернетского письма, которое многого стоит и во многом виновато. Но сильнее властей, морали и политкорректности сетевым писателям угрожает могучий конкурент печатного слова — слово устное, да еще с картинкой.

Собственно, это и называется подкастом. Хотя я и сам веду такой на «Свободе» (СМИ внесено Минюстом в реестр иностранных агентов), меня не оставляют сомнения, что я все еще не совсем понимаю смысл этого предприятия. Видимо, от всего предыдущего подкасты отличают цели и средства, утрирующие прежние формы. Ведь на первый взгляд тут нет ничего нового.

Раньше этот жанр назывался «говорящие головы» и на шкале телевизионной иерархии располагался ниже плинтуса. Считалось, что зрителю, раз уж он смотрит, а не только слушает, надо что-то показывать помимо собеседников, иначе экран работает вхолостую и наводит сон. Нечто подобное было с ранним кинематографом. Когда он принялся экранизировать пьесы, то режиссер, подчеркивая отличия от театра, вводил ненужные сюжету эпизоды на пленэре. В первой сцене приезжает такси, в последней — уезжает. (Хичкок такие приемы презирал и на них не велся.)

Но экспансия разговора на всех мыслимых платформах показала, что ему ничего больше и не надо. Можно что-то показать: портрет, пейзаж, натюрморт, но это орнаментальные виньетки на полях главного — беседы как таковой. Лишившись ее во время карантина, мы истосковались по элементарному и, бесспорно, фундаментальному условию человеческого существования: обмену мнениями.

# 2

Говорить мы учимся примерно тогда же, когда и ходить, но первое дается труднее, чем второе, и не всем. Об этом в одном безжалостном стихотворении написал Лев Лосев:

_Маманя корове хвостом крутить не велит. Батя не помнит, с какой он войны инвалид. Учитель велит: опишите своими словами. А мои слова — только глит и блит._

Я сам был таким учителем, когда преподавал язык в школе для детей ссыльных за сотым километром от Риги. В моем 8-м «Б» сидели малолетние калеки речи, которые уже не справлялись с синтаксисом без мата, но еще стеснялись его употреблять на уроке.

Нет ничего сложнее, чем объяснить то, что мы делаем, не зная — как. Нельзя рассказать, как плавать, усидеть на велосипеде или пожать руку, если это надо объяснить привыкшему к поклонам японцу. То же самое происходит с разговором, самым странным из наших навыков.

Каждое сказанное слово — провокация, которая требует реакции постороннего. Друг или враг, он все равно чужой, и диалог одновременно дуэль и танец. Мы вступаем в него, подчиняясь общепринятым правилам простого этикета — здороваясь, но то, что происходит потом, как война, зависит не только от вас, но и от противника. Разговор невозможно провести так, как он был вами задуман. Живая речь тем и отличается от декламации, что ускользает от железной хватки дисциплины и логики. Словно стихи, беседа обладает еще и своей волей, и, открывая рот, мы не знаем наверняка, куда нас заведет речь. Заготовленные блоки умных рассуждений и выверенная вязь аргументов никогда не помешают, но и полагаться на них не стоит, ибо они не лучше схемы игры, рассыпающейся на футбольном поле. Риторическое искусство требует интеллектуального культуризма, который мало чем отличается от обыкновенного, готовя нас к удару с любой стороны.

Я долго не мог в это поверить, вкладывая сизифов труд в подготовку к каждому выступлению. Желая быть единоличным хозяином своему слову, я рассчитывал только на себя и садился в лужу. Нигде и никогда — будь то урок, интервью, лекция или застолье — наша речь не течет по прорытому дома руслу. Она стремится к устью неведомыми путями, отвлекаясь на внезапные ассоциации, натыкаясь на незаметные пороги, борясь со встречным течением и попадая в коварные водовороты, путающие мысль, слова и планы. Поняв, что нельзя ничего предусмотреть, теперь я твердо знаю только то, что скажу сразу после «здрасьте»: дебюты не требуют оригинальности и позволяют себя вызубрить. Дальше — как пойдет и куда.

В непредсказуемости беседы — ее прелесть как красоты и как соблазна. Самое интересное происходит по пути и зависит от находчивости, дерзости и мгновенной эрудиции, которую не заменит краденая ученость «Википедии». Поэтому так завораживало слушателей искусное плетение словес мастеров сокровенной беседы: Конфуция, Сократа, Будды и Христа.

# 3

— «Вторжение в культуру средств фиксации устной речи, — деловито пророчествовал Лотман, — вносит существенные сдвиги в традиционно письменную европейскую культуру, и мы, возможно, станем свидетелями интересных процессов в этой области».

Именно этим мы сегодня и занимаемся. Незаметно, но решительно мир оторвался от тотального диктата письма и переехал в царство устной культуры, когда книги не читают, а слушают, новости смотрят и разговор вновь стал королем развлечений: салон вернулся.