«Умирать я буду одинокой»

Мы познакомились с Крис в Белгороде. Я нашла ее в группе ЛГБТ-сети во «ВКонтакте». На аватарке стройная рыжеволосая женщина с голубыми глазами, явно окрашенными линзами. Крис сидит на скамье в длинной белой рубашке с завернутыми до локтей рукавами, рубашка почти сливается с бледной кожей. Бумажный стаканчик с чаем в одной руке, вторая рука аккуратно убрана. «Меня, трансженщину, выдают мужские руки», — считает Крис. У нее сдержанный вид и немного напряжены скулы. Рядом на скамейке открытая косметичка — черный чемоданчик. В комментариях к фото — крайности: от «выглядишь на 5 с плюсом» до «сдохни мразь». В многотысячном Белгороде живут четыре трансженщины — бывшие мужчины, сменившие биологический пол. Держатся вместе: «Нас просто не видно, поэтому нас пока не прессуют». Крис не скрывается, говорит: «Регулярно хожу в женском образе». К имени Крис, Кристиан она привыкла с юности — так ее прозвали еще в училище, за внешнее сходство с Крисом Кельми. Теперь это имя верно служит ей в ее новой жизни. Мы поговорили — и вот история Крис.

## Послушать подкаст «Разные»

# «Со мной случилась какая-то ошибка» Я вспоминаю детство: мне пять или шесть лет, хочется носить одежду для девочек, меня интересуют мамины туфли — как женщины ходят с таким подъемом? Моя нога тонет в туфле, семья смеется надо мной. Я расту без отца, мама корит меня за то, что я плачу, за мои романтические мысли, за сострадание к животным. Я вижу на улице котенка и плачу. «Ему холодно, ему плохо, заберем?» — «Нельзя, некуда, хватит плакать, ты мужик, а ведешь себя не по-мужски». Я часто слышу эту мамину фразу: «Ты же мальчик! Мальчики не плачут». Мне тогда еще стало понятно: эмоции проявлять нельзя, за это могут наказать.

Когда мне было 11 или 12 лет, наша собака разродилась. Она была непородистой, мы ее подобрали на улице. Маленькая, комнатная, черной масти, весила не больше 10 килограммов, звали Люськой. К хозяевам была добрая, правда, от звонков в дверь визжала. Щенок у Люськи родился один, такой же непородистый, как и она. Сбагрить его было некуда, и оставлять дома не получалось — у нас было очень мало места. Мать говорит мне: «Его надо утопить, жить ему негде, выкидывать его негуманно. Ты мужчина, ты должен через себя переступить. Ты должен понять, что щенку лучше умереть легко и быстро, вместо того чтобы мучиться выкинутым». После нескольких часов разговоров я собираюсь с духом: «Я же мужчина, я же должен, я же сильный». Мама с бабушкой уходят в комнату, я забираю щенка. Ему всего лишь сутки были, но он, я помню, дышал, шевелился, маму сосал. Я помню это четко: как наливаю ведро воды — теплой, почему-то теплой — и опускаю туда этого щенка, держу его, пока он пытается всплыть, он пускает пузыри под водой и сопротивляется. Мне его жалко так, что сердце рвется наружу.

К 13 годам мне уже стало понятно, что со мной случилась какая-то ошибка. Со мной никто особо тогда не дружил. Парни все были как-то агрессивнее, злее, чем я, они меня презирали и били постоянно. А у меня как-то не получалось дать сдачи: я слабее всех, худощавей, таких, как я, удобно унижать. Не принимали меня и девочки, даже несмотря на мою эмоциональность, чувствительность и ранимость: все равно для них-то я парень. Меня сильно угнетала эта непохожесть на других детей. В 15 у меня появились первые сексуальные фантазии. Во снах я вижу себя женщиной, девушкой — а днем меня воротит от этого. 91-й год, интернета еще нет, что со мной происходит — я даже представить не могу!

И вот я гуляю в одиночку — мне нравится гулять под дождем — я представляю, что я девушка и меня где-то любят и ждут. Иногда покупаю себе цветы, а потом прихожу домой, закрываюсь в комнате и рыдаю. В пубертате человеческое существо очень ранимо. Все подростки романтичные, наивные максималисты. Все внутри бурлит и разрывает душу. Конечно, у меня была влюбленность в мальчика. Его звали Сергей, он жил в высотке рядом со школой. Мы учились в одном классе и подружились потому, что были примерно одного темперамента и со схожими интересами. Вообще, нас, тихонь, было несколько человек. Мы хоть и вписывались друг за друга в драке, но нас вечно лупили борзые ребята. Мне не было интересно в школе, Сергей же учился на пятерки. Нас объединяла неспособность к доминированию, нежелание оказывать давление, отсутствие резкости, повышенная эмоциональность, общий интерес к музыке. Мне нравилась симфоническая музыка. Хотя в то время все ребята были рокерами. Все крутые, резкие, в коже, цепях и лезвиях. Сказать, что ты не дай бог слушаешь скрипку, — значит упасть в глазах сверстников.

С Сергеем мы часто ходили друг к другу в гости, пили чай, рассматривали всякие штуки под его микроскопом — родители ему подарили. Все подряд: яблоки, кольца лука, овощи. Обсуждали фантастику, музыку, иностранные новости. Представляли, как люди живут в будущем. Считали, что люди откроют другие планеты, откроют новые материалы. Думали, что рано или поздно люди научатся строить электромобили, думали, какой аккумулятор будет у таких машин и сколько метров на них можно проехать. Вместе смотрели фильм по повести Кира Булычева «Лиловый шар». Часами сидели, болтали непонятно о чем, общение всегда было наполнено чем-то. Его родители были довольны, что мы приходили к нему, а не шлялись где-то по подворотням и не собирали бычки. Когда мы приходили, мама всегда ставила чайник, угощала плюшками, печенюшками. Светлые достаточно воспоминания остались. У меня были нежные чувства, но для всех и друг для друга мы были просто друзьями. Разумеется, все так и осталось на уровне слабо осознаваемых чувств, спрятанных глубоко внутри. В наших отношениях не было развития. Мы окончили школу, и каждый пошел своим путем. Только сейчас, спустя десятилетия, я понимаю, что для меня это была не просто дружба. Вот как-то так прошло детство. А после окончания школы и профтехучилища была армия. У меня в голове тогда очень плотно сидела установка: если родился мужиком — будь мужиком.

# Армия Был 1994 год, меня отправили служить в противовоздушное прикрытие федеральной группировки войск в Ханкале — это большая военная база в Грозном. Я помню холод. Мы приехали голые, босые, видим сложенные дорожки из поддонов, какие-то брезентовые палатки. В 90-е годы армия вообще была голодная и разобранная. В советское время в Ханкале было летное училище, там сохранилось несколько учебных самолетов ЯК-38. И нас туда поставили, потому что дудаевцы умудрялись как-то на эти учебные самолеты навешивать бомбы. В боях мы не были задействованы — мы только прикрывали. Официально я, кстати, даже не участник боевых действий. Мне убивать не приходилось, хотя труп помню: грохнула растяжечка. Нас всех тогда срочно построили, вооружили, мы так постояли часок и разошлись. А труп был вдалеке, его уже чуть ли не по запчастям разобрали, даже ботики сняли. Потом эту авиацию на аэродроме разбомбили. Мимо нас прошла майкопская бригада, которая полегла потом в том самом новогоднем штурме 95-го года, подарок Ельцина.

Сейчас я знаю, что мне было бы намного сложнее, если бы во время службы мне было понятно, что я женщина и моя трансгендерность бы мной не отрицалась.

Мужское тело-то мужскую нагрузку выдерживает. Зато с моральной стороны было сложнее намного — в мужской среде, в мужском коллективе. Вроде бы ты в толпе, постоянно общаешься с кем-то, но все равно чувствуешь себя одиноко. Никому же не расскажешь о своих чувствах, своих тяготах, потому что сразу же заклюют. А нужно повышать свой рейтинг, свое положение, и любые эмоции — это слабость. Можно только пореветь в подушку, когда никто не видит. А так там другие заботы: бери лопату, кидай, греби, задача — выжить. Мне тогда думалось: я в армии, я в сапогах, нужно все это преодолеть — просто для того, чтобы стать мужчиной. Я и теперь считаю, что мужчина — это грубое, жесткое накаченное существо, предназначенное для преодоления тяжелых жизненных ситуаций. Он не плачет там, где всем тяжело, стиснув зубы, все это преодолевает. У меня было много попыток именно так устроить свою жизнь, чтобы доказать всем — и себе в первую очередь, — что я не баба. Я и в армию, и на бокс, и в службу судебных приставов, и даже в брак… После каждой попытки спрашиваю себя: я мужик? Нет, я не мужик. Значит, надо еще. А что у мужиков еще? Я оглядываюсь вокруг, что у них такого, чего у меня нет? Они на крутых машинах, они на внедорожниках, искра из зубов выскакивает. Я каждый раз пытаюсь стать таким, стать мужчиной через брутальное поведение. И ни-че-го. Сайга до сих пор валяется в сейфе, в гараже — полноприводный ЛуАЗ и «жигули», два байка. Мужская вроде жизнь, мужские увлечения. Но внутреннюю женщину во мне это совершенно не убивает. Все равно каждый вечер я сажусь перед окном и понимаю, что у меня внутри и в какой жопе я нахожусь. Хоть ты Грозный штурмуй, хоть с парашютом прыгай: если внутри женщина, то это будет просто грубая, циничная, жесткая — но все равно женщина.

# Брак Мы с моей супругой в секте встретились. Это вскоре после армии случилось, у меня были поиски себя. Была такая секта проповедника Сон Мён Муна — «Церковь объединения» в Белгороде, там мы и познакомились. Она минчанка, сбежала туда в 17 лет от тоталитарной матери. Ей, в принципе, было плевать куда, лишь бы подальше от дома. В секте мы были «друзья веры» — это как лучшие друзья, которые даже могут друг другу исповедоваться. Мы очень друг другу доверяли. Мне удалось срулить оттуда только года через три.

А меня это перестало устраивать. Вот тогда — поступление на юридический, очередная попытка поиска в себе мужчины. Ну, думалось: если из меня в армии не сделали мужика — сделают в милиции. Учеба была платная, чтобы оплатить ее, нужно было устроиться на работу. В моем случае это была охрана, служба судебных приставов в Белгороде. Стать мужчиной мне это не никак не помогло. Мы с ней года два не общались, но понимание того, что Ириша — мой человек, оно как-то сохранилось. И вот мне удалось найти ее в Курске. Я туда. Пока мы общались, поступил звонок из московского отделения, и стало понятно, что после нашей встречи ее сразу же отзовут в Москву. Кто-то стукнул: «Развращают, сбивают с пути истинного». Мне только и осталось вручить ей конверт с денежкой и сказать: «Ириш, когда ты поймешь, что здесь тупик, у тебя в Белгороде будет муж, дом, семья. Садись в поезд и приезжай».

Где-то через пару месяцев она и приехала. Это был 2004 год, мне было 25. Мы съехались и жили вместе, а в 2008-м поженились. Без торжественных церемоний, просто расписались в загсе. Очередная попытка стать мужчиной. Через брак. Когда бывали тяжелые времена, мне приходилось работать руками. И везде, на каждой работе, мужчины скабрезно отзывались о женщинах. Везде бывал заводила — такой маскулинно-быдляцкий тип, гордящийся тем, что похож на животное, а все остальные ему поддакивали. И это весьма заразно, кстати: даже парни, которые не считают себя быдлом и стараются быть заботливыми мужьями, в стаде смеются над оскорбительными шутками, пытаются быть «своим». Да и мне так приходилось. Да и девочки тоже. Девочки никогда не обращали на меня внимания. Вот я смотрю на крутые тачки на дороге — за рулем либо «чикса», либо «альфа», рядом с которым сидит «чикса». Это такая сделка: женщина выбирает мужчину, который обеспечит ей желаемый образ жизни, решит ее материальные проблемы — одежда и обувь из бутиков, продукты, отпуск в Турции и уверенность в завтрашнем дне. На шпильках и в чулочках на остановку не побежишь, в троллейбусе не покатаешься. Чтобы женщина надела шпильки и красивое платье, ее должен кто-то на работу везти. За решение своих проблем женщина расплачивается доступом к телу. Да и в моем детстве девочки были только у мальчиков, у которых были деньги, которые в финансовом плане были самостоятельными людьми. Если у тебя нет самостоятельности, то, как бы ты красиво ни разговаривал, привлекательно ни выглядел, это не прокатывает. Если бы у задрота, ботаника были бы деньги — сделка бы состоялась. В любом случае все сводится к материальному. К сожалению, я с годами все больше утверждаюсь в этой своей теории. Такая озлобленность на мир — это, наверное, моя реакция из-за долгого воздержания. Мне и от девственности-то удалось избавиться только в 31 год, за год до свадьбы. С той девушкой, Юлей, мы и сейчас дружим, мы близки. А вот супруга только закрепила все мои выводы. Однажды мне захотелось ей рассказать вот про эту свою обиду на женщин, а она спросила: «Что ты мог дать девочке? Смазливую морду? Да она на хрен никому не нужна. Ты мог ее отвезти на машине в школу или институт? Нет. Ты мог ее привезти куда-то к себе домой? Купить какие-то красивые вещи? Что ты ожидаешь? С какой стати тебе будут давать?»

Если одна сторона не выполняет свои обязанности, если муж забухал или жена загуляла, то сделка распадается. Это также оформляется официальным документом — свидетельством о расторжении брака. Мое поведение, кстати, и по сей день в точности соответствует этой моей теории, вот только ожиданий у меня никаких нет. Нет расчета, что на результат моих усилий может появиться некий «покупатель», человек, который возьмет меня в сделку. В моем случае я даже не знаю, кто мог бы быть таким покупателем. Наверно, я просто покупаю расположение общества к себе. И сейчас сделка с обществом, в принципе, уже совершена. То есть я иду по торговому центру, и меня воспринимают как женщину. Сделка уже случилась. И это хорошо. От меня прекратили требовать мужского поведения. Меня это успокаивает. А что приобретает от этого общество, я не могу сказать. Кому я такая буду нужна? Себе. Как мужчина я устраивала всех, кроме себя.

Я считаю, меня уродует влияние тестостерона. Тестостерон мешает мыслить, человека делает агрессивным и импульсивным. Мне не хочется возвращаться в то состояние. Мужчины — это животные, агрессивные и дикие, не видящие дальше собственного носа. Уродливые внутри, с постоянной потребностью кого-либо унизить или оскорбить, считающие это нормой. У меня не просто обида на мужчин, а обида множественная.

В принципе, мужчины могут быть человечными, ведь сила не означает грубость, а нежность не означает слабость. Я была мужчиной, я знаю, что все это мужчины могут. Немножко ума, немножко терпения, чуть-чуть интеллекта и выдержки… Но нет: быть быдлом намного легче. Удобная позиция: мужик должен быть мужиком.

В моей жизни было слишком много впустую потраченных лет. Мужская работа, мужские увлечения, сломанный нос… И все это время во мне жила женщина, которая хотела носить кружевное белье, чулки, корсеты. И когда получилось признаться себе, что я не мужчина, я перестала себя пилить за то, что не соответствую общепринятым стандартам. Прекратился внутренний конфликт, стало намного легче.

# Каминг-аут Первая попытка сказать вслух о своей трансгендерности получилась корявой. Это был март 2016 года, мне было 40, и первой обо всем узнала Юля — первая девушка. Мы доверяли друг другу, и потом, для супруги это было бы ударом. Просто мы списались в «Одноклассниках», начали созваниваться, каждый день. Я каждый день рассказываю, что хочу сегодня, чего боюсь, что чувствую и делаю и даже что ем. Она мне тоже рассказывает о своей жизни. Иногда ругаемся, но я точно знаю: она никогда не плюнет в душу. Жена обо всем узнала только в мае. Сказала: «Я давно поняла и всегда видела, насколько глупыми и нелепыми были твои попытки строить из себя мужчину». Мы обнялись. Договорились, что мне иногда нужно бывать в женском образе: я буду покупать себе платья, иногда буду просить у нее консультации. И поскольку она меня не бросает, от меня не отказывается — мы так и живем вместе. Она, кстати, не раз говорила, что я нынешняя нравлюсь ей больше, чем когда я была мужиком. Но она по-прежнему называет меня старым именем, потому что для нее я все-таки хоть и в женской одежде, но супруг. Ее, можно сказать, это устраивает, она относится с пониманием. Домой она возвращаться не собирается, нам нужно сделать ей гражданство. Ей нужны гарантии будущего — я ей эти гарантии предоставляю. Именно поэтому я не могу сейчас сменить документы, сделать хирургию: пока мы ей не сделаем гражданство, я свой брак под сомнение ставить не могу. Мне полегчало, когда меня прекратили считать мужиком окружающие. Но ради жены я могу остановить свою дальнейшую трансформацию. Самые сложные моменты — принятие себя как женщины.

Рюшечки, сопливое поведение — все такое. Бросало из одной крайности в другую. Только потом я начала понимать, что вообще не надо корчить из себя кого-то, просто оставаться собой: хочется плакать — плачешь, хочется стиснуть зубы и пойти перебрать машину — идешь и перебираешь. После того как я во всем призналась жене, я начала заместительную гормональную терапию — это было в октябре. В Белгороде нет ни психиатров, ни специалистов по трансгендерности, ни сексологов. Программу ЗГТ я составила себе сама. Нашла информацию в интернете: если терапию начать до начала полового созревания, будет просто женщина, но чем позже это начнешь делать, тем будет сложнее и хуже получится результат. У нас нет детей и уже, наверное, не будет. И в первую очередь по экономическим обоснованиям. Было довольно сложно вначале. У меня была платная учеба и работа судебным приставом, практически вся зарплата уходила на оплату института. Ириша работала системным администратором в интернет-салоне, с копейки на копейку перебивались, меняли места жительства. С такими переездами и финансами детей заводить было нельзя. Мы не видели своего будущего, мы сами еле-еле выживали. Мы и сейчас понимаем, что дети у нас вряд ли будут. Ведь если человек находится больше полугода на заместительной гормональной терапии, то у него сексуальная функция все же может вернуться, а сперматогенез пропадает безвозвратно. Мои тестикулы уже не смогут вырабатывать сперматозоиды, потому что я подавляю выработку тестостерона и замещаю его эстрадиолом. Но, может, и к лучшему. Что будет дальше — непонятно. В сентябре думские выборы. Все очень нестабильно. Нет гарантий будущего.

# «Нас не видно, поэтому не прессуют» У меня сексуальной ориентации как таковой нет. Просто женщины мне приятнее на ощупь. И мне нравится их характер, манеры, утонченность, деликатность, спокойствие. Их мир прекраснее, гармоничнее, там меньше столкновений интересов. Капризен — да, иногда истеричен, но он романтичнее и эмоциональнее. Я хочу быть похожей на других женщин, хочу быть одной из них — это мое. Секс с мужчиной для меня проблемой не является, если мне понравится мальчик, то мне будет плевать, что обо мне подумают. Другое дело — понравится ли? Здесь все так же, как у всех женщин: нравится партнер — есть возбуждение, не нравится — надо как-то выкручиваться. Я когда с мужчинами встречалась, писала, что я транссексуалка, у меня под препаратами ничего не работает, — мне не верили. Были встречи, когда уходила, аж ноги подгибались. Было понятно, что человек просто насмотрелся порно и пытался повторить.

Что касается отношения людей в Белгороде к нам, здесь очень православный менталитет. Нас просто не видно, поэтому нас еще не прессуют.

Да даже прийти в магазин за нижним бельем или обувью психологически сложно. Как-то я в обувной зашла, сказала: «Девушка, принесите мне 41 размер на платформе». Там сразу поняли, кто я. Но надела эти на платформе и спокойно пошла. Была и неприятная ситуация в магазине: я шла в наушниках и вижу краем глаза, мне что-то мужчина говорит, я снимаю наушник, а его уже жена оттягивает, он орет на меня: «Пидорас!» Он просто не понял, кто я такая. Не разобрался.

Я начала переход, когда работала юристом. Когда начинаешь меняться, ходишь с рыжими волосами, носишь одежду унисекс, то, конечно, рано или поздно многие начинают косо смотреть, ты слышишь вопросы: «Парень ты или женщина?» или «Что это вообще такое было?». Коллеги еще не знали о моей трансгендерности и шутили о феминной внешности и женственных манерах, намекали на гомосексуальность, спрашивали даже, не гей ли я. Я все отрицала. Через год мне пришлось уволиться — меня попросили уйти, меняющаяся внешность сильно повлияла. Сейчас я дежурный электрик в АО «Стройматериалы», здесь я уже три года. В основном работаю с оборудованием. На работе о моей трансгендерности знают. Когда я пришла устраиваться, я поставила в известность директора предприятия, юриста и кадровика. Мы обсуждали между собой, как это будет, что у нас получается. Взяли меня без проблем. С начальником было так: он протянул мне руку поздороваться, я говорю: «Мне руку лучше так не протягивать». — «А что? А почему?» — «Я трансгендер и нахожусь в процессе смены пола, и когда я сменю паспорт, вам может быть очень неприятно, что вы когда-то жали мне руку. Так что лучше так не делать». А начальник ответил: «Мне лучше знать, как делать». И потом всегда жал мне руку.

С бригадой смешно получилось. Они случайно узнали мой ник во «ВКонтакте». Женский ник. Я, стоя перед всей бригадой, спросила: «Вы что-то новое обо мне узнали?» «Не-а, все то же самое», — подтвердили, что уже знали. Дальше стеба типа «Крис, а когда ты уже переедешь на второй этаж?» (второй этаж — женский) не заходит. Кроме работы, о моей трансгендерности знают только моя жена, подруга и те, с кем я общаюсь в транссообществе. Родителям я не признавалась, у меня только мать — она не поймет. Соседи мне вообще безразличны.

# «Не считаю, что Бог меня отверг»

С годами все больше задумываюсь о Боге, но у меня нет потребности в посещении церкви. Я могу войти в церковь, но, конечно, понимаю, как меня воспримут. Общение с Богом мне необходимо — иначе просто свихнусь. Обычно это не разговор, заученный по бумажке, а просто сажусь и начинаю разговаривать. Я не считаю, что он меня отверг. Представьте, что вы родитель, у вас есть ребенок, ему дали женский мозг и мужское тело, и вот он пытается это исправить, а вы что, будете говорить: «Нет, ты не должен, это твоя обязанность — терпеть»? По-моему, вряд ли бы Бог такое сказал. Считаю, что Бог — это в первую очередь родитель. Я не знаю, кем буду, когда буду умирать. Буду тем, кем мне позволит быть гормонотерапия, образ жизни и мышление. Но, скорее всего, я буду одинокой. Я знаю, что собой представляет умирающий человек. Я знаю, каково это — досматривать его и какой обузой он может быть для родных. Я не хочу быть обузой, предпочту умирать в одиночестве, пусть даже «никто стакан воды не принесет». Еще думаю, что к этому моменту я просто устану жить.

#### Текст и фото: **Светлана Виданова** #### Редактор текста: **Ольга Боброва** #### Редактор аудиовыпуска: **Наталья Жданова** #### Авторы и продюсеры проекта: **Юлия Счастливцева** и **Павел Каныгин**