Да: полных 88 лет. Да: вдова писателя, правозащитника, насмешливого мятежника Юлия Даниэля. Еще — театровед и эссеист, художник кукольного театра, главный редактор журнала «КукАрт», малотиражного и волшебного, руководитель Лаборатории режиссеров и художников театров кукол при СТД (и не было в пространствах бывшего СССР кукольника, который бы не знал эту лабораторию). Автор книги воспоминаний «Даниэль и все-все-все» (СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2014), автор книги «Вертеп — мистерия Рождества», исследований о Мейерхольде, балагане, народном действе «Лодка».
Еще — хозяйка московского дома, где никогда не жилось легко, где топтались под окнами филеры из рядового состава «органов», но в 1970–1980-х сходились друзья, и были среди них Давид Самойлов, Булат Окуджава, Фазиль Искандер, правозащитник Сергей Ковалев, художники Юло Соостер и Борис Биргер… я и двадцатой части блестящих имен не перечислю.
Уже в новом времени — совершенно не благосклонном к таким проектам — она десять лет готовила и издала том в тысячу страниц — лагерную переписку Юлия Даниэля с друзьями («Я все сбиваюсь на литературу… Письма из заключения. Стихи». — М: Мемориал, 2000), человеческий подвиг самостояния и достоинства, тихого веселья (хотя в лагере Даниэль с простреленной на фронте рукой грузил уголь в товарный вагон совковой лопатой), мастер-класс веселого рыцарства и утешения московских адресатов (именно так, не наоборот).
И иные сборники Даниэля: последний том вышел в 2019 году, наконец-то собрав под одной обложкой его стихотворные переводы.
Совершенно особенную роль сыграла Ирина Павловна в воскрешении традиции рождественского вертепного действа.
Три человека реконструировали вертеп на рубеже 1980-х: режиссер Виктор Новацкий, фольклорист Дмитрий Покровский и Ирина Уварова.
Это сейчас Святки не представить без вертепных фестивалей от Садового кольца до Владивостока. А сорок лет назад были два-три ящика в музейных запасниках. Два абзаца у Гоголя. И вертеп, который видела Ирина Уварова в карпатском селе Городжив, в 1960-х.
«То был вертеп, одичавший, как матрос после кораблекрушения, жалко прозябающий на необитаемом острове и отвыкший от речи. Ящик этот, седьмая вода на киселе гордым и пышным сооружениям, вертепам о двух этажах, при нарядных куклах с крупными печальными лицами, растерял абсолютно все, но все-таки помнил главное: Христос родился. Это знание наполняло сооружение какой-то дикой первобытной силой, и застенчиво прикрывался он закопченным стеклом…»
Об этой театральной (только ли театральной?) археологии, о воскрешении вертепа, к счастью, она успела написать. И успела [рассказать](https://novayagazeta.ru/articles/2013/01/09/53030-171-prosto-prishlo-vremya-i-on-voskres-133-187) когда-то «Новой газете».
…А под Рождество Ирина Павловна рисовала ангелов. Первый прилетел в жестком и тревожном декабре 1991 года. За ним через незримую границу на старую московскую кухню потянулись стаи: ангелы-Арлекины и ангелы-солдатики, ангелы-славильщики с вертепом у груди, ангелы — школьницы с прыгалками, взлетающие над городом, ангелы со звездой из вощеной бумаги, ангелы в ушанках, викторианских чепцах с оборками и колпаках с бубенцами. Ангельские города повисали над ломаной линией крыш Москвы. Ворох эскизов выкладывался на маленький старый овальный стол: каждый ее декабрьский гость сам находил своего.
Однажды, тоже в начале 1990-х, — нашел время! — то ли в тонком сне, то ли… она сама не поняла, что происходило, — пришел старый мастер-кукольник. Века из XVII. Из Северной то ли Восточной Европы. Рассказал старческим дребезжащим баритоном, как смешивает краски, чем золотит, какие отрепья плащей и кафтанов отдают ему горожане для кукол рождественского соборного вертепа. Старик бурчал, скрипел, диктовал.
Она записывала.
Блестящая стилизация, продиктованная ей, оборвалась так же, как началась. Друзья издали «Книгу Ангелов» тиражом 100 экз. Больше мастер в сны Ирины Павловны не возвращался.
Она была человеком Диккенса, Гофмана, Мейеринка, прозы Гете, Гоцци, духовного стиха «Я умом ходила в город Вифлеем…».
Человеком Мейерхольда, о котором много писала. Человеком Бахтина, к которому ездила студенткой, которого навещала в доме престарелых на станции Гривна. Человеком Параджанова с его шляпами с букетами елочных игрушек — и серебряным блюдом жареных карасей, «большим, как корыто в киевской коммуналке».
Фото: Анна Артемьева / «Новая газета»
Она пекла торты в виде замка трем внучкам на дни рождения. Знала, что такое очередь за съестным, дефицит того и этого, «стакан кофе цвета беж, пахнущий жареной рыбой», отъезды друзей — и поливальная машина в Шереметьево, идущая в толпу провожающих.
_«Мы видели сны. В Париже Галичу снилось — он в Москве. Раннее утро, идет от «Маяковской» по Горького до магазина меховых шапок, заходит в телефонную будку, но звонить не может. То ли монетки нет, то ли записной книжки, или звонок отбывшего слишком опасен для оставшихся. И он не позвонил, потому что между нами не Сена и не Москва-река, а река Стикс, и телефонная связь через нее отсутствует»._
Я помню ее — вдвоем с Юлием Даниэлем — на нежном портрете Бориса Биргера. Такими они, верно, были в 1971 году, когда только поженились и уехали в свадебное путешествие в Ленинград: смотреть жирафа. Потому что Юлий Маркович видел и фронт, и лагерь — а вот живого жирафа не видал, в Московском зоопарке их не было.
Ирина Павловна решила, что мириться с этим нельзя: как же без жирафа?! И они унеслись на Петроградскую сторону.
Помню ее царящей в лаборатории кукольников. Помню в ложе бенуара Большого театра, в жюри «Золотой маски». Помню в больнице конца 1990-х: за ампирной колоннадой оказалось горе горькое на 16 коек, на тумбочке было криво вырезано «Терпенье для нас — важнейшее из всех искусств». Смеялись вместе… Помню рассказ, как Ю.М. Лужков вручал ей (или журналу «КукАрт») Премию Москвы. Ирина Павловна ему тихонько сказала: «Куклы Вас благодарят». Мэр замер… крепко потряс руку даме в лиловом, шепотом ответил: «Куклам кланяйтесь». Помню ее с машинописью лагерных писем Даниэля: 1000 страниц, которая корректура?
Она писала, жила, думала, говорила, одевалась, шила из клочьев драных кружев занавески на кухню так, словно любимый ею Серебряный век перешел в ее 1960-е живым. Без крови и шельмований. Словно оттуда были ее учителя, путешествия, шелковые шарфы, марионеточные оперы, обзоры выставок в «Аполлоне» за 1949 год, написанные кем-то из толковых дипломников Бенуа и Сергея Волконского. Понятно: этого не было никогда.
Но Ирине Павловне Уваровой хватало силы, стойкости, таланта жить между мирами Гоцци и Галича. Соединять их собой. Стать собой в нашем мире. Выпускать в зимние суровые московские форточки стаи бумажных ангелов. Как в сказке: из права рукава, из лева рукава...
Со всеми… м-м-м… вызовами эпохи ее Арлекины и Солдатики совладать не могли.
Но — хранили город. Москва без таких, как Ирина Уварова, не стоит.
Спасибо, теперь на почту вам будут приходить письма лично от редакторов «Новой»