Как в Иране относятся к журналистам? Мы с оператором снимали на улицах Тегерана. Внезапно сопровождавший нас иранский чиновник строго распорядился:

— Вот этот дом не снимайте.

Пока местный переводчик неспешно переводил его указание, появившийся на крыше двухэтажного особняка часовой сорвал с плеча автомат, прицелился в нас и передернул затвор. На наше счастье оператор выключил и опустил камеру прежде, чем страж исламской революции успел нажать на спусковой крючок.

Любопытно было пообщаться с коллегами в Тегеране.

Под стук компьютеров «эпл-макинтош», которые пишут вязью на фарси справа налево, иранские журналисты трудились над комментариями, ели соленый сыр с помидорами и отхлебывали чай. Снисходительно объясняли, что никто не указывает им, как писать. Они творят в соответствии со своим мировоззрением. Но их взгляды полностью соответствуют идеологии исламской революции.

Мне это напомнило незабвенное выступление Михаила Шолохова на втором съезде советских писателей: «Злобствующие враги за рубежом говорят, будто бы пишем мы по указке партии. Дело обстоит несколько иначе: каждый из нас пишет по указке своего сердца, а сердца наши принадлежат партии…»

Иранский журналист Рухолла Зам вел популярный канал в телеграм «Голос народа» с миллионом подписчиков. Он родился в семье священнослужителя, который занимал после исламской революции высокие государственные посты и назвал сына Рухоллой в честь аятоллы Рухоллы Хомейни. Но молодого человека разочаровала политика властей. Ему пришлось бежать из страны, он обосновался во Франции. А 14 октября 2019 года Корпус стражей исламской революции объявил, что заманил Зама в Ирак и захватил его. Он был приговорен к смертной казни и повешен 12 декабря 2020 года.

В октябре еще один иранский оппозиционер, нашедший убежище в Швеции, внезапно вылетел в Турцию. И исчез. А два дня спустя иранские государственные СМИ сообщили, что он арестован и признался в сотрудничестве с разведкой Саудовской Аравии и в подготовке терактов. Шиитский Иран и суннитская Саудовская Аравия — смертельные враги.

Как же журналист попал в руки иранских спецслужб? Национальная разведывательная организация Турции, проведя расследование, заявила: иранца заманили в Стамбул, накачали наркотиками, связали и тайно переправили в Иран.

Исламская Республика Иран — государство с долгой историей — остается не понятой миром. И подчеркнуто одинокой. Ни надежных союзников, ни постоянных партнеров. Во внешней политике — никаких уступок и компромиссов. Ни к кому не прислушивается. Ни с кем не считается. С легкостью идет на громкие скандалы.

Сразу после исламской революции в Иране аятолла Хомейни и его сторонники напугали всех своим тотальным неприятием окружающего мира, где все делятся на своих и чужих. Причем у чужих выбор небольшой: либо они становятся своими, либо подлежат уничтожению.

Показная гордость и нарочитая неуступчивость — оборотная сторона жизни людей, которые привыкли ощущать себя изгоями, гонимой и униженной сектой. Персы, то есть иранцы, рождались на свет с сознанием того, что они — жертвы несправедливости, потому что они шииты, а вокруг — презирающие их сунниты.

Сегодня конфликт между суннитами и шиитами — это уже не религиозное внутримусульманское противостояние.

Это еще и геополитическое противостояние Ирана и суннитского арабского мира, это война за власть и влияние на Ближнем и Среднем Востоке.

Иранцы гордятся своими возможностями диктовать условия партнерам. Ведь иранцев всегда воспитывали в сознании собственного превосходства. Удачная игра иранской футбольной команды за рубежом воспринимается как общенациональный праздник и политическая победа ислама над его врагами на Западе. Им особенно нравится противостоять Соединенным Штатам: «Наша цивилизация значительно выше. Нам незачем оглядываться на страну, которая существует всего 200 лет».

Превращение монархии в исламское государство только усилило национализм, презрение к внешнему миру и одновременно страх перед ним. Иранцы уверены, что они со всех сторон окружены врагами.

— Взгляните на карту, — говорят иранские политики, — и вы, быть может, прочтете там нашу судьбу.

Судьбу, в которую силой обстоятельств или, скорее, силой географии всегда вмешивались другие страны — и будут вмешиваться.

Политики в Тегеране уверены, что весь мир зарится на нефтяные богатства страны и мечтает ее оккупировать. Иранцы не ощущают себя в безопасности даже в исламском мире, потому что иранцы — шииты, меньшинство в исламском мире.

Современное иранское духовенство в значительно большей степени, чем прежний шахский двор, считает весь мир враждебным. Все, что происходит в мире, кажется муллам одним большим заговором против Ирана и их власти. Поэтому иранские агенты охотятся за представителями оппозиции, бежавшими за границу.

Манера иранских политиков угрожать своим врагам создает впечатление, что они стоят с поднятым мечом. А если не с мечом, а с ядерным оружием? Для иранцев создание ядерного оружия — вопрос национальной гордости. Первая супердержава древнего мира не может отставать от других стран, которые уже обзавелись бомбой.

Иранский режим с 1979 года демонстрирует поразительную способность выживать. Четыре десятилетия показали, что вожди Ирана озабочены сохранением собственного режима и своей власти — в этой жизни, а не в будущей, загробной. Когда речь идет о собственном благополучии, они ведут себя на редкость прагматично.

Иранские руководители мечтают доминировать в исламском мире, а не на кладбище.

Воинственные заявления, решимость продолжать ядерную программу, несмотря на протесты мирового сообщества, прежде всего рассчитаны на внутреннего потребителя.

Кроме того, иранские вожди постоянно проверяют, как далеко они могут зайти в противостоянии с внешним миром. Разница между словами и делами — дело обычное. В Тегеране прилагают особые усилия для того, чтобы реальные намерения иранцев оставались непонятными. Это тоже традиция. Быть откровенным — значит разоружиться. Иностранцы не должны понимать, как ведутся дела в Иране, к чему здесь стремятся. Чем меньше иностранцы понимают происходящее в Тегеране, тем безопаснее ощущают себя иранские руководители.

Кто может поручиться, что люди, которые всю жизнь призывают к джихаду и мученической смерти, не рискнут пустить в ход оружие, которое создают?

Есть фанатики-террористы, готовые пожертвовать собой и взорвать себя, дабы убить несколько неверных. И есть фанатики-политики, готовые обречь на смерть миллионы сограждан ради того, чтобы уничтожить всех ненавидимых ими неверных.

Поскольку шииты на протяжении всей истории подвергались преследованиям, для них характерен культ мучеников. Это выражается в готовности к войне и к смерти во имя веры. В этой стране ислам был выкован в горниле древней персидской традиции. Мессианство тысячелетней Персии питало шиизм. Еще одна традиция шиизма — традиция насилия и мученической смерти.

Иранский год идет от траура к трауру. Немногие праздники лишь оттеняют этот долгий и тяжелый ход. Смерть и мученичество неразделимы. Именно из этого зловещего насилия рождается драма человеческого существования. Радикалы и фанатики воспитаны в убеждении, что их долг — вести войну против неверных, священную войну, предавая свое тело муке, жертвуя своей жизнью. Для них характерно презрение к остальному миру, к неверным, за которыми не признается право на жизнь. Они убеждают своих единоверцев, что иудео-христианская цивилизация — злейший враг ислама.

Священнослужители-идеалисты ринулись в исламскую революцию, рисуя себе картину лучшего из мусульманских миров. Они мечтали об идеальном, чистом обществе, в котором объединится в единое целое религиозная и политическая жизнь. В мечтаниях им виделась республика, живущая по законам шариата, республика простая, суровая, бедная материально, но богатая духовно.

Но энтузиазм времен исламской революции остался в далеком прошлом. Популистские обещания революции, как это водится, не выполнены и остались на бумаге. Когда-то страна ловила слова религиозных вождей. Тогда исламское духовенство находилось в оппозиции к власти, обещало сделать жизнь справедливой, и симпатии людей были на стороне мулл.

Теперь духовенство и есть власть, и люди переносят на них свое недовольство жизнью. Живущие в Иране иностранцы утверждают, что мечети пустеют. Люди становятся аполитичными, циничнее относятся к религии и к духовенству.

Иран — безалкогольное общество. Выпивка приравнена к уголовному преступлению. Страждущим иностранцам предлагают утешиться чаем или безалкогольным пивом местного производства. Вечером за столиками сидят чисто мужские компании — без женского общества.

У молодых иранских бородачей решительный, иногда суровый и даже пугающий вид. Здесь не заработаешь на жизнь продажей бритвенных принадлежностей. Скорее уж стоит торговать средствами для ухода за бородой.

Пьют чай из маленьких стеклянных стаканчиков вприкуску — с белым мелко наколотым сахаром, с желтыми кружочками жженого сахара, с финиками, с лимонами. Курят кальян, который, впрочем, не заменяет обычной сигареты. Даже в жару ходят в темных, теплых шерстяных костюмах. Руки бесконечно перебирают четки. Люди часами ведут неспешные беседы; кажется, иранцам всегда есть о чем поговорить.

Иранцы лишились прежнего душевного подъема. Пока духовенство проповедует против влияния западной культуры, дети священнослужителей благополучно отправляются за рубеж — учиться или отдыхать.

Политическая система Ирана не похожа на привычные модели Ближнего Востока. В Иране — теократия, то есть власть правоведов-богословов.

Молодые люди не могут найти работу, и у них нет денег, чтобы завести семью. Вот ситуация с мужчинами в возрасте до тридцати лет: только трое из пяти нашли работу, только двое из пяти женаты…

Аятоллу Хомейни это не беспокоило. Он говорил: «Мы не для того совершали революцию, чтобы снизить цены на дыни».

Причина экономических проблем — огромная бюрократия и множество учреждений, которые охраняют власть и привилегии властителей. Смешно было, оказавшись в Тегеране, услышать, что очередная неделя объявлена «Неделей высокой производительности». Иран, зарабатывая огромные деньги на экспорте нефти, страдает от безработицы, инфляции, стагнации и не развивается.

Нефтяные деньги создали особую атмосферу в обществе, которое живет сладкими мечтами. Восемьдесят процентов экономики контролируется государством. Общество верит в то, что государство, владея мешками нефтяных денег, в состоянии решить все проблемы. Большинство иранцев состоит на государственной службе. Они полагаются на правительство и жаждут только одного: получить свою долю нефтяных денег. Связи, знакомства среди власть имущих важнее желания и умения работать.

В такой коррупционно-инертной среде людям энергичным и даровитым трудно реализоваться. Иран возглавляет список стран, из которых граждане бегут. Утечка мозгов губительна, потому что уезжают образованные и энергичные.

Нефть — вампир демократии. Она подрывает разумное политическое устройство, потому что делает излишне влиятельным государственный аппарат и высшее чиновничество. Эпидемия коррупции на всех уровнях создала такую атмосферу, в которой взятки в обмен на политические или экономические привилегии — нормальное дело.

Иранский режим — нетипичное авторитарное правление, которое основано на идеологической ортодоксии, следовании догмам в политической и частной жизни и непримиримости к инакомыслящим.

Четыре десятилетия назад движущей силой иранской революции было демократически настроенное студенчество. Но плоды победы над шахом достались другим. Студенческих вождей поставили к стенке.

Руководителей левой партии Туде перед расстрелом заставили публично «сознаться» в том, что они советские шпионы.

Аятолла Хомейни был предельно строг к неверным и нечестивым: «Если кто-то позволяет неверным продолжать играть роль развратников на земле, их окончательное моральное наказание будет еще более сильным. Таким образом, если мы убиваем неверных, чтобы положить конец их развратным действиям, мы, в конце концов, оказываем им услугу. Разрешить неверным остаться жить — значит позволить им сделать больше нечестивых дел. Убивать их — значит совершать хирургическую операцию, исполнять волю Аллаха…»

В стране установился жесткий режим с фантастическим по масштабам репрессивным аппаратом. Постоянно вскрываются заговоры и обнаруживаются вражеские шпионы, что дает повод уничтожать оппозиционеров и поддерживать напряжение в стране. Иранское духовенство проводит кампанию борьбы с либеральными тенденциями в научной и студенческой среде. Власть подавляет любое выступление оппозиции, потому что не зависит от мнения внешнего мира, а иностранных журналистов можно выставить из страны. Иранская госбезопасность с ее разветвленным агентурным аппаратом охотится на смутьянов и внутри страны, и за границей.

Ретрограды радуются. Тегеранская просвещенная молодежь жалуется на то, что неосторожное высказывание влечет за собой ночной стук в дверь. Диссидентов избивают, крамольные издания закрываются. Цензура жестокая. Инакомыслие рассматривается как тяжкое преступление или как болезнь. Инакомыслящим место в тюрьме — здесь они «познают правду об исламе, сознаются в своих проступках и раскаиваются».

Но что-то меняется. Возмущенные иранцы вновь и вновь выходят на улицы и требуют перемен.

Если все терпят ложь и лицемерие, общество становится конформистским и послушным. Поэтому теократическому режиму необходимо для выживания нечто большее, чем грубая сила. Он зависит от способности пронизать, пропитать общество лицемерием. И любыми методами, включая виселицу, избавиться от журналистов, исполняющих свой профессиональный долг…

Под Тегераном построили фабрику, производящую флаги США и Израиля. Они предназначены для того, чтобы их сжигали на организованных властями митингах. Владельцы фабрики неплохо зарабатывают. Когда экономическая ситуация в стране ухудшается, власти закупают около двух тысяч американских и израильских флагов в месяц.