В октябре 1993 года в Лондон на ежегодное собрание Биржи металлов летит красноярский вице-губернатор Владимир Кузьмин и ведет переговоры от имени Восточной Сибири — края, Иркутска, Хакасии. Это на тот момент 80% российского алюминия, 54 — меди, 90 — никеля, 96 — кобальта, 99,8 — металлов платиновой группы.

У Кузьмина до МГУ — Суворовское училище, кадетский дух на всю оставшуюся жизнь и кристальная репутация: один из самых грамотных в России экономистов-практиков, чрезвычайно много сделавший в 90-е для бюджетного федерализма. Практически готовый министр финансов страны. Его и звали в Москву, когда он с губернатором Зубовым проиграет в 1998-м выборы, — правда, на пост замминистра. Отказался. Его почти сразу убьют — сгноят в тюрьме, заведя 14 дел (всего против их с Зубовым команды — 51), выпустив на волю уже перед смертью. Умрет ровно 20 лет назад; было ему 49, кино «Сибирский цирюльник», частично снимавшееся под Красноярском, — про него.

За ним уйдет и жена Наталья, доцент кафедры экономики Красноярской госакадемии цветных металлов и золота. Но прежде она дождется письма из прокуратуры о полной реабилитации умершего мужа. Зубов скажет: «Они были два доцента, но жили в общежитии. А потом семь лет, похожие на Великую Отечественную войну». Это Зубов об их работе с Кузьминым в краевой администрации. Став в ней второй по важности персоной, Кузьмин из рабочего района не уехал, квартира там же, на неблагополучном правом берегу.

А пока осень 1993-го, и работающий на экспорт край уже вписался в мировой рынок и разделение труда, и его благополучие и перспективы зависят куда больше от Лондона, чем от Москвы, от доллара, а не рубля, от биржевых котировок, а не ельцинских завлабов. Но Москва тогда сама не жила и другим не давала. В крае еще говорят о Енисейской республике, но октябрьская кровь в Москве уже пролилась, 10 ноября в Красноярск прилетает Егор Гайдар, собирает красноярских и норильских директоров. Те просят разморозить курс доллара, Гайдар отказывает. Тогда покупайте сами у нас металл. Гайдар отказывает.

В какой-то момент сибирские зубры и мастодонты прониклись к Егору Тимуровичу — когда он сел выпивать вместе со всеми, не погнушался.

И говорил о «безумной оторванности», «дифференциации доходов как самой болевой точке реформ», о «социальном партнерстве». Кому он задвигал эти прокламации «в пользу бедных»? Директорам, они же новые собственники, с уже налитыми глазами. Инопланетный контакт невозможен.

Может, только Кузьмин и мог его понять. Но что еще он мог? Все эти корпорации, что рыли, плавили, смердели в крае, краю не подчинялись, да и весь край строился и развивался не сам по себе, не из своих нужд исходя и не в своих интересах — его осваивали и покоряли 77 министерств и ведомств (на конец 80-х). Когда Норильскому комбинату Москва расщедрилась и дала право на экспорт производимого им никеля, он оказался в очереди… 113-м — после столичных чиновничьих фирм. А теперь эти самые жирные куски советской индустрии и вовсе отвязались и плыли неизвестно куда. Но Кузьмин пил с директорами одно.

Вскоре они с Зубовым проиграют Чубайсу, Коху, Потанину, а потом у них выиграют.

Госпакет «Норникеля», а значит — учитывая реалии Заполярья — и Норильский промрайон (НПР) с Таймыром со всем населением и постройками отдают Потанину (ОНЭКСИМбанк) на залоговом аукционе 17 ноября 1995 года. Но медаль «За взятие Норильска» на лацкан вешать банкиру рано. Спустя три месяца, в середине февраля 1996-го, в директорате «Норникеля» мне с усмешкой рассказывают, как к ним прилетал — на день — глава «Инкомбанка» Виноградов и шел от самолета до машины и от машины до здания в плотном кольце вооруженных громил.

Далее я перемещаюсь на заседание клуба норильских бригадиров — тогда один из фактических центров власти в НПР, формирующий общественное мнение. Там смеются над банкирами ОНЭКСИМа и МФК — те прилетали в Норильск на 12 часов (это были Хлопонин и Кузнецов, будущие норильские директора и красноярские губернаторы).

Все тот же дисконнект. Здесь никто и не думает даже близко подпускать банкиров к капитанскому мостику флагмана российского цветмета. Крупнейшего предприятия страны. Не скажу, что здесь мало кто верил в реальность Москвы, но Норильск — это ощущение себя островом и привычка надеяться лишь на себя. И вдруг такой интерес фантастически далекой иной планеты. Понадобится еще три месяца, чтобы посрамить всех сомневающихся во всесилии московского капитала.

В ту зиму (95–96) НПР измотан авариями. Детям подогревают заледеневшее молоко на свечах, в плавильных, серных, электролизных цехах работают без приточной вентиляции. Горняцкий Талнах — наиболее пострадавший в авариях город-спутник Норильска.

Многие квартиры заморожены окончательно и брошены, в подъезды из-за срастающихся сталактитов и сталагмитов не зайти. В аппарате у Бударгина, будущего мэра Норильска, губернатора Таймыра, а тогда директора комбината по кадрам и социалке, зарываюсь в бумаги. Но и тут запредельность, африканские цифры: коэффициент смертности за последние 10 лет увеличился вдвое, средний возраст умерших мужчин 45, женщин — 55. Сноска: статистика смертности занижена, так как слабые и больные покидают НПР и умирают за его пределами.

На глубине одного километра в шахте нового рудника «Скалистый»: он еще не введен в эксплуатацию, но 50 км выработок, все готово к выдаче руды, ствол — полтора километра, высокие своды, железная дорога, тротуары. Мой экскурсовод — директор рудника Геннадий Пивень. Навстречу двое молодых парней. Помимо прочего спрашиваю, за кого голосовали на последних выборах. Недоуменно пожимают плечами: за коммунистов, конечно. Вроде чего спрашивать, кому не ясно. Еще недавно именно эти рабочие и их коллеги из Кузбасса и Воркуты расчищали дорогу в Кремль Ельцину.

Не помню, чтобы все тогда в НПР понимали, что их отдали в залог из-за слабости Ельцина. Раздавая госсобственность, его чиновники искали себе союзников, чтобы не отдать власть коммунистам: Потанин с Ходорковским свое не отдадут, а значит, и Ельцина оставят у руля. Чубайс позже скажет, что

Это если и правда, то точно не вся. Как могло изменить волеизъявление горняков и металлургов то, что хозяевами к ним из Москвы прислали мажоров? Рожденных с ложкой во рту из серебра, здесь добываемого? Залоговые аукционы, наоборот, наращивали коммунистический электорат. Или Чубайс полагал, что газете «Не дай бог!», на которую осчастливленные олигархи дали денег, люди верили больше, чем своим глазам? Да, временно до выборов дыры залатали, получку выдали, но тут деньги и кончились. И деньги это были те, что само же правительство размещало в этих банках… Дело, конечно, не в выборах. Дело в том, что кто-то готовился к гражданской войне.

12 февраля 1996-го в Талнахе отказываются приступить к работе два участка «комсомольцев» (горняков рудника «Комсомольский»). К 13-му не работают, но и не поднимаются на поверхность с отметки 580 метров уже 168 человек, взрывные работы соответственно останавливают.

В том обстоятельстве, что бунт подземный — вся Россия. Это была бы исчерпывающая метафора, но это реальность.

Меня не то что спустить к мятежникам, поначалу и на поверхности к руднику не хотят пускать. Но на третий день пробираюсь. Наверху минус 34 и жарко: экономический поначалу ультиматум — погасить зарплатные долги с угрозой начать собирать подписи «за недоверие» президенту «Норникеля» Филатову — уже перерастает в однозначное требование его отставки. В жилах расплавленный металл: «Где наши деньги?». «Что дал Филатов? Хуже не будет. Все равно, кто хозяин. Платил бы». «Нас отдали в залог, а наш металл — это залог продолжения войны в Чечне».

Потом директор рудника Хамби Кожиев повторит мне то же, что рабочие: «Люди доведены. Есть такие, кто живет только на хлебе. Мы-то ладно, но у нас дети».

- Средняя по руднику начисляемая зарплата — 3,6 млн (напомню, деноминации еще не случилось). - У бурильщиков 4,7 млн, - у слесарей — 3,2 млн.

___

- Это даже не смешно: прожиточный минимум в промрайоне на человека — 1 млн.

Понятно, что работяги доходят, что никаких отложенных денег нет и не было — а ведь за ними сюда и ехали. Не за запахом же тайги.

Машинист погрузочно-разгрузочной машины Сергей Тихенко дежурит на поверхности, обеспечивая спуск забастовщикам всего необходимого: получает на руки 3,6 млн. Семья 5 человек, жена на работу устроиться не может. И как жить?

В тот день, третий, часть больных поднимают на поверхность по требованию врачей. Остается 139. На следующий день, в четверг, ноябрьскую зарплату «комсомольцам» привезут. За бунтарей получают жены — дома голодные дети.

Говорят, что банк готов дать кредит на погашение зарплатных долгов рабочим, а руководство комбината жует сопли. Такой неожиданный союз труда и капитала, норильского пролетариата и московских банкиров. И мне говорят про ОНЭКСИМ в известной всем на русских равнинах и возвышенностях тональности: барин приедет — рассудит.

Больше пяти дней, как оценивают сами бунтари, в подземных выработках талнахских рудников никому не выдержать. Физически еще ладно, но психологически… Агрессия уже рвется наружу. Подземный бунт будет продолжаться 8 дней. Вот что мне говорят: «Подохнем все, а на-гора не выйдем. Обратного пути нет. От требования отставки Филатова не отступим, с нами поэтому и не вступают в диалог».

В конце первой недели подземного бунта в Норильске проходит митинг с теми же лозунгами. В начале второй недели подземелье прекращает принимать клети с едой. А на поверхности начинают голодовку еще 83 горняка. К ним присоединяются всё новые.

Чернота, грязь, вонь, мат, крики. Все почти как в кабинетах Коха и Чубайса. Вы были когда-нибудь в шахте? Коридор освещенный, пока аккумулятор не сел, а по бокам темные рукава. Шаг в сторону, и все. Это не темнота — тьма, изоляция, ты перестаешь соображать. И тихо так. Вот здесь вокруг нас тоже тихо. Очень. Но здесь ты — часть чего-то. Ты среди чего-то, а там ты со своей способностью испытывать ужас один, и будто ничего нет и не будет.

«Комсомольцы» всего добились. В Москве начальство им находит 10 млрд. Филатов объявляет об уходе.

Через год они так же будут бузить уже против банкиров, «бандитов в галстуках». А потом вырастут их дети, что пьют сейчас молоко со льдом, и придут на рудник…

«Пчелы не улетели, всадник не ускакал. В кофейне «Яникулум» новое кодло болтает на прежней фене», —

все, как писал умерший той зимой в Нью-Йорке Бродский.

Один нюанс: как раз потому, что группа ОНЭКСИМбанк — МФК отказала комбинату в кредитовании и потребовала погасить долг, Филатов вынужденно изъял из оборота 500 млрд. Эта сумма примерно и соответствует долгу по зарплате всем рабочим комбината. Но и это не все. Перед залоговым аукционом правительство РФ вдруг меняет порядок распределения выручки комбината, что также резко ухудшает его финансовое состояние. А Минфин вдруг требует погасить кредиты под северный завоз — два года не вспоминали, и — вот.

За финансовой блокадой дело ожидаемо идет к энергетической. Из-за долгов каскад таймырских ГЭС и «Норильскгазпром» начинают ограничивать подачу энергии и газа. За день до погружения во тьму — авария на ТЭЦ-1 и аварийное отключение 34 жилых домов. Тогда же в Талнахе из-за плановых ремонтов теплотрассы (но чересчур снизили давление) замораживают 1200 стояков в многоэтажках. Несмотря на это, вечером, 20 декабря 1995-го, — полярная ночь, минус 32 — энергетики обесточивают 80% жилого сектора Норильска, больничный городок. На комбинате мечутся, спасая только непрерывные производства. Роддому вернут свет первому, в город через 5 часов, ночью. Производство отключено до утра (здесь и тогда условного).

Край света — как и говорили. Полночный край. Впервые так демонстративно нарушены законы заполярного братства и взаимовыручки; уж не знаю:

И вот Филатов пишет заявление об уходе с поста гендиректора комбината. Оставаясь президентом и председателем совета директоров «Норникеля». И норильский гегемон столь же активно начинает топить «за доверие», как ранее «за недоверие». Повсюду слышно: Филатов бьется за кредиты, чтобы выдать нам зарплату, а банкиры уехали кататься на лыжах в Австрию. Да, будущие веселые норильские металлурги — Клишас, Прохоров с девочками, Зеленин и Потанин с семьями — еще не сделали биографию и судьбу французской деревеньке Куршевель, не озолотили ее; будут зажигать там чуть позже. Когда окончательно подомнут Норильск, когда себе биографию и судьбу сделают.

Еще про поэта, умершего той лютой зимой 95–96. У него были строки про ацтеков с их пирамидами и жертвенными камнями, где убивали, чтобы помочь солнцу восходить.

Лучше, кто б спорил. Штука в том, что убийцы на наших широтах по-прежнему — астрономы. Испанцы с сифилисом не пришли. Пытались, но не на тех напали.

Сейчас «Норникель» — лауреат всяких экологических премий в России, «лучшее предприятие России», «компания, имеющая самые высокие социальные стандарты в России» (цитирую менеджеров «Норникеля»). А риск преждевременной смерти от суммарного воздействия загрязняющих веществ, рассчитанный профильными институтами РАН, Минздрава России и красноярским управлением Роспотребнадзора на 100 тыс. человек, для Норильска составляет 242 дополнительных случая смерти в год, всего 436 дополнительных случаев смерти.

Это именно Филатову принадлежат идеи «мокрой газоочистки», это при нем и по его требованию механик Данилов (главный на комбинате) построил (а запустили уже без Данилова) осенью 1995-го в плавильном цехе Медного завода первый и единственный такой в мире агрегат по орошению отходящих газов — квенчер. Это Филатов помогал нуждающимся в лечении, давал деньги на срочные операции.

Еще раз: восход солнца для владельцев «Норникеля» обеспечивает вечерняя жертва не восьми — по праздникам, а 436 — в течение года. Диджей Сатонин (DJ Grad), начинавший в Норильске 90-х, тоже помогал музыкой восходам и закатам, была у него фишка такая, но помер в 40 лет.

В Норильске солнце то не восходит долго, то не садится. На «лучшем предприятии России» есть еще над чем работать.

Немногословный, грузный, в роговых очках, напоминавших советские больницы, школы, тихие бухгалтерии, кассы. До залоговых аукционов царь и бог Таймыра, норильский патриарх. Несмотря на смену режима, властью не делится — Север не велит, демократия в экстремальных условиях не прокатывает. Филатов реально управляет и госпакетом «Норникеля», и ФАРПовским, у него — прямой доступ к Ельцину.

Задаваясь вопросом о причинах внутренних продаж металла по заниженным ценам, CS FIRST BOSTON в исследовании «Норникеля» застенчиво констатирует: они «являются результатом особых взаимосвязей». Филатов мог озолотить кого угодно, даже не отдавая по особой цене партию никеля, а лишь пропустив выручку от нее через избранный банк. Если же структура имела выход на правительство и могла получить лицензию на продажу металла за границу, то жизнь удалась не только у каждого в этой структуре, но и у всей их родни, включая дворню и собак с кошками на многие поколения вперед. Но Прибалтика стала ведущим экспортером никеля в мире не благодаря Филатову. Не он условия создавал, не он пользовался. И все обвинения в исчезновении валютной выручки, что пытались на него тогда навесить, били мимо. Я подробно разбирался. Там госчиновники и «Техноэкспорт».

На Филатове — устойчивость мировых рынков металла. Вся российская нефтянка — 12% мировых запасов, у Филатова — 35% мировых запасов никеля (оценка AIOC CAPITAL Corp.) и пятая часть мирового производства никеля и кобальта, две трети поставок на мировой рынок палладия и 40% — всех платиновых металлов.

Филатову хватает власти за Полярным кругом, в Москве он не состязается ни с кем и союзов не ищет. Финдиректор «Норникеля» Жак Розенберг рассказывает мне: в 1995 году валютный коридор дал потерю выручки на триллион рублей. И если газовикам, нефтяникам, черной металлургии, лесопромышленникам введение коридора компенсировали пусть не полной отменой пошлин, то их резким уменьшением, медь и никель не удостоились.

Филатов: и ладно.

Норильск — остров. Уж точно там и тогда, с конца 95-го, присутствует это ощущение — окруженности враждебным океаном. В Москве приватизаторы и думцы называют концерн, весь «Норникель» — «заводом». Ну вроде свечного. Только один Норильский комбинат — это 120 предприятий и 130 тысяч рабочих.

Филатов в Думе говорит то, что за несколько дней до этого я уже слышал от руководителей среднего звена и норильчан, на комбинате не работающих: мы будем изыскивать всем миром деньги для погашения кредита, что ОНЭКСИМ дал правительству под наш залог. Здесь не говорят про акции — говорят, что в залог взяли всех их со всеми их потрохами и фикусами в горшках (нигде столько зелени не видел, как дома у норильчан и самых северных отшельников-старообрядцев по притокам Енисея). Жить в залоге не готовы, не обучены. И уже посчитали: если поделить только на комбинатовских, получится чуть больше 6 млн рублей с носа (тех, до деноминации). А если подключить бюджетников, другие предприятия «Норникеля» — и того меньше.

Филатов — не по части разговоров, он больше других слушал. Разговаривали со мной его замы, норильские директора.

- Бударгин:«Сделать рабовладельческий строй на этой территории очень просто. Нужно лишь порыться в архивах, поднять приказы НКВД, ну и поменять в них даты». - Розенберг: «Когда нам говорят, что вы содержите город, а мы придем и добьемся, что его будет содержать государство, бюджет, я хочу понять: а в чем выгода государства?» - Директор по горному хозяйству Борис Федоренко — о бунте «комсомольцев» и ОНЭКСИМе: «Это звенья одной цепи. Это элементарный нажим. Разделяй — администрацию и рабочих — и властвуй». - Директор «Скалистого» Пивень — на глубине 1000 метров под землей: «Вот здесь, где всем весом стоишь на золоте, надо разговаривать, здесь все ясней и проще, чье это все. Шахта хорошо отрезвляет».

Но трезветь желающих нет. Как водится на таких сломах, на руководство «Норникеля» возбуждают уголовные дела, сплошняком идут судебные иски,

В марте сообщают о готовившейся заключенными и их сообщниками на воле серии взрывов домов: за одним нежилым (как доказательстве серьезности намерений) последовали бы и жилые многоэтажки — зэка хотели на волю.

В апреле Черномырдин принимает отставку Филатова. Этому предшествуют письма в Кремль: доброжелатели информируют, что Филатов оплачивает предвыборную кампанию коммунистов и Зюганова — не в Норильске, по всей стране. До выборов президента — два месяца. Помимо анонимов, доносы пишут вполне конкретные персонажи: в порыве совпадают думец и профсоюзный лидер.

В Норильске работали советские люди. Ну а какие еще могли здесь, на краю света, класть свои жизни за металл для родины? Филатов в Норильске с 1957-го, по окончании Московского института тонкой химической технологии «принят плавильщиком 25-го (кобальтового) завода» — уже не лагерь, а романтика и прогресс…

Когда Филатова убирают от руля, а руль забирают в Москву, знаете, о чем его круг сожалел? Совсем не о том, что каждому теперь — свой чемодан: в Норильске — делать деньги, в Москве — эти деньги делить (в Норильске же не умеют, ну). Когда Филатов сдавал дела в Москве, главный инженер комбината и председатель правления Николай Абрамов, оставшийся за генерального, сетовал мне лишь на то, что уходящему Филатову дали в Кремле орден «За заслуги перед Отечеством» III степени. «Уж, наверное, не третью степень он за сорок лет здесь заработал?»

Сейчас решил сверить свои командировочные записи с камертоном, с памятью тех, кто жил там и тогда постоянно, и Владислав Толстов прислал мне свою книгу о Филатове, вышедшую недавно в серии «ЖЗЛ».

Толстов тоже пишет о том же, о хорошем советском человеке и руководителе; один лишь штрих. При акционировании крупных предприятий существовал «опцион»: 10% акций распределялись между высшим руководством АО. В этот круг входили 10–15 человек: гендиректор, его замы, главбух. Филатов первым и чуть не единственным из «красных» директоров сказал, что это несправедливо, и предложил разделить опцион на 300 руководителей.

Но советская утопия закончилась.

НПР — тот же космос, прочие прорывные, авантюрные проекты. Нечеловеческие возможности человека нового типа. И в НПР советское сокрушалось наиболее драматично. Сокращать, отселять, закрывать, отказывать, снимать с баланса… Молоко и кефир детям подогревали на свечах, но они были свои, от норильских «золотых» коров, специально завезенных сюда. На упаковках — «Норильский горно-металлургический комбинат». Корма — привозные с «материка». Ну и какой банкир возьмется содержать эти социалистические фантазии?

Насчет инопланетных контактов судить не возьмусь. Тут не выводы, а лишь запечатленная реальность. Мне кажется, что

Но мы, там рожденные, все же живем, спасибо и за это.

Абрамов вспоминает первый подземный бунт апреля 1989-го и как точку отсчета к нему — прилет Горбачева в Норильск в сентябре 1988-го, после первых настоящих выборов в городе, когда гендиректором комбината — ни до, ни после такой демократии уже не будет — стал Филатов. И исторические слова генсека в адрес начальников. Горбачев — рабочим Надеждинского металлургического завода: «Давайте бороться вместе: вы их — снизу, а мы их — сверху!».

Эту же формулу слово в слово мне повторяет один из забастовщиков на «Комсомольском». Только под теми, кто будет давить руководство комбината сверху, машинист электровоза Анатолий Коноваленко имеет в виду уже не реформаторов в ЦК, а ОНЭКСИМбанк.

Больше голосов за Ельцина в первом туре выборов-96 (в процентном соотношении) отдали только Москва и Нижний, Норильск — третий в стране. Зюганов здесь и вовсе стал лишь четвертым.

В январе 1997-го в Сосновоборске, городе-спутнике Красноярска, умирает Валентина Павлова. 34-летнюю учительницу математики школы № 5 и мать двоих детей убила ее страна: сосновоборские педагоги не получали зарплату 7 месяцев. Как перед выборами президента дали, так все. Валентина не смогла выкупить лекарства, прописанные ей на 300 тыс. (еще тех, с лишними тремя нулями). Зарплату Павловой выдают на следующий день после ее смерти — 4,5 млн. Коллеги занимают у мертвой, чтобы похоронить ее.

Сосновоборский завод автоприцепов в список залоговых аукционов, понятно, не попал.

32-тысячный город, строившийся в брежневские годы как придаток к индустриальному гиганту, лопнул вслед за ним. На улицах — банды, взрыв подростковой наркомании. Родное государство предложило построить еще одну колонию, чтобы хоть чем-то город занять. Все тут было: забастовки всех по очереди, даже ментов, голодовки. Но тихая смерть учительницы вдруг потрясла весь город. Выходят и идут за гробом все. Хоронят и город, и государство, и все свои надежды.

В день похорон учительницы Павловой генерал Лычковский получает от своего начальства из Москвы телеграмму: Алмазов (Федслужба налоговой полиции РФ) и Артюхов (Госналогслужба РФ) поручают Лычковскому и его регуправлению «приостановить процедуру обращения взыскания недоимки на имущество «Норникеля». Красноярские власти и налоговики до этого непростительно долго уговаривали банкиров, ныне никелевых баронов, заплатить подати. Потом все же решились — арестовали партию никеля и кобальта и машины начальства на 1,5 трлн рублей. И вот Лычковскому приказывают остановиться.

Деньги сосновоборским учителям должны идти из бюджета края, а он пуст, краевая власть неплатежеспособна. Главный должник — «Норникель».

Ему позволяли платить столько и тогда, сколько и когда он решит сам.

Усс (ныне губернатор, а тогда замгубернатора) по поводу этой телеграммы сказал: «Этот вопиющий факт означает, что в России нет государства». Не только сосновоборцы хоронили его.

Первая попытка ареста «никеля» — чтобы выдать получку бастующим педагогам и врачам края — состоялась осенью 1996-го. В ответ — угрозы: начальнику налоговой полиции Норильска Ганьковичу, а потом и губернатору Зубову.

Структуры, готовые продать арестованный никель и отдать выручку в казну, просто боялись к нему подступиться. И арест с этой партии сняли. Поэтому сейчас не только убирают с отгрузки в порту Дудинки новую партию металла, не только берут ее под охрану, еще и пускают слух, что ее реализацией займутся люди Анатолия Быкова, теневого хозяина Красноярска. Он-де продаст, и, наконец, выдадут всем получку, а бюджет получит налоги.

В самом Норильске педагоги в тот момент не получали зарплату с октября. Они проводят однодневную забастовку, пообещав с 20 февраля начать бессрочную. Волнуется и гегемон, рабочие лидеры обещают: если социальные гарантии будут нарушаться и далее, а долг не выдадут за три недели, норильчане обратятся к Ельцину, потребуют избавить их от банкиров, вывести комбинат из состава «Норникеля», признать НПР зоной экономического и экологического бедствия. В общем, зимой 96–97 все то же самое, что и предыдущей, только против банкиров. В книге Толстова тоже есть об этом:

Еще раз: дело не в Потанине. И не в Филатове. В 1994 году Потанин еще не правил Норильском, но именно тогда по решению первого вице-премьера Сосковца Госналогслужба и налоговая полиция РФ впервые приказали отозвать инкассовые поручения, предъявленные по актам проверки счетов «Норникеля»: тогда налоговики насчитали 130 млрд недоплаченных налогов. Сосковец же, перед тем как отдать такое распоряжение, «согласился с просьбой концерна, поддержанной Госналогслужбой и налоговой полицией». Те, выходит, сначала насчитали недоимку, а затем попросили считать это недоразумением. А в 1997-м Филатов уже не правил Норильском. Но Москва доносит до Красноярска аналогичное решение.

Зубов скажет: «Принято решение, которое ревизовало всю налоговую систему в стране. Два министра не просто подписали телеграмму о приостановке сбора налогов с крупнейшего предприятия России. Фактически вводится новый финансовый порядок, в соответствии с которым каждое предприятие вправе само определять, какую часть налогов платить. Прецедент создан. <…> Что такое федерализм? От решения норильской проблемы будет зависеть, как мы будем жить в этой стране, сможем ли мы рассчитывать на силу закона или нет.

До залоговых аукционов проходит чековая приватизация, Зубов с Кузьминым вступают в первый жесткий конфликт с Чубайсом и Кохом уже на ее финише, в мае 1994-го. Все схемы акционирования «Норникеля» подготовлены и реализуются без них и, главное, вместе с «Норникелем», в его составе, уходит Красноярский завод цветных металлов.

КЗЦМ или «Красцветмет» — крупнейшее в мире высокотехнологичное аффинажное предприятие: в чистом виде все металлы платиновой группы, золото и серебро. КЗЦМ обеспечивает золотой запас РФ, позволяет ей занимать уникальное для нее — доминирующее — положение на перспективном мировом рынке — лидировать в производстве палладия. Кура, несущая 24/7 золото-платиновые яйца. Рабочие, директор Гулидов, краевые власти — против акционирования в составе «Норникеля». Кох неумолим. Несмотря на яростное сопротивление, на заводские волнения, предприятие загоняют железной рукой в счастье. Большевики.

За комментарием дозвониться до Коха получается только по кремлевской вертушке из редакции «Известий», и он, подобно Зубову, тоже бьется аки лев. На вопрос, зачем ломают через колено «Красцветмет», Кох орет: «В чем проблема-то? Выкинем всех, наберем новых — вон, с Красмаша». То есть с соседнего завода, что баллистические ракеты кует, а не золото-платину…

Зубов тогда в Москве обивает пороги, и вечером того дня мы гуляем под стенами Кремля, и он рассказывает, что не дал в свое время Коху открепление от целевой аспирантуры (тот его получил от других). В 94-м Зубов проиграл.

В 97-м возьмет реванш, забрав КЗЦМ из «Норникеля» в краевую собственность. Это был как бы предшественник ЮКОСа, только обошлось без ФСБ, прокуратуры, арестов — чистая экономика. В 97-м, когда противостояние с арестованным металлом нарастало, «Норникель», признавая долги перед бюджетом, согласился отдать вместо них КЗЦМ. В противном случае и краю, и «Норникелю» грозило банкротство. Окончательно от него спас дефолт-98, уронивший рубль. И Норильску, и Красноярску он пришелся кстати, их завалило деньгами.

После того как «Норникель» отдает КЗЦМ, Зубов закладывает 49% его акций в «Инкомбанк» — ему нужны деньги на выборы. Весной 1998-го он бьется с Лебедем за губернаторство. И получает кредит в самый разгар. И край утопает в листовках о том, что Зубов родился 9 мая, а Лебедь — в один день с Гитлером. Все поверхности края обклеены Лебедем, обнимающимся с чеченскими полевыми командирами,

В театре кукол ставят «Лебединое озеро». По главному красноярскому мосту идет марш бомжей признаваться в любви к генералу. Наутро новые сугробы листовок: у Лебедя — энурез.

Впрочем, такое творчество входило в правила игры, в соседнем дворе листовки сообщали, что Зубов страдает «подавленным» гомосексуализмом. А денег вкладывали в Лебедя в разы больше.

Зубов потом расскажет, чем семибанкиры обставляли свою поддержку. Чего хотели от него, сколько было в них не денежного — человеческих страстей: Березовский и Гусинский жаждали свести счеты с Потаниным за «Связьинвест». Гусинский в лоб предлагал помочь обанкротить «Норникель». Зубов отказал.

Больше всего «спрыгнули» в Норильске: там преимущество Лебедя было восьмикратным. Со встречи «Большой семерки» Ельцин прилетел в другую, не его страну — уже в Лебедянию. Стал ясен исход выборов 2000-го — если б они состоялись.

Но сейчас про КЗЦМ, заложенный Виноградову. Его, хоть он и из семибанкиров, в 1995-м оттеснили: хотел ЮКОС и «Сибнефть», но его просто не допустили на залоговые аукционы. В 2011-м Роман Абрамович под присягой в Высоком суде Лондона детально расскажет про фиктивность залогового аукциона с «Сибнефтью» и как нейтрализовали заявку Виноградова.

И вот теперь ему выпал шанс наверстать: по деловой практике тех времен, заложенные акции обратно не выкупались, на это даже строк в бюджеты не закладывали. Срок возвращения кредита «Инкомбанку» истекал 25 декабря 1998 года, и Лебедь точно не собирался оплачивать зубовские художества из принципа, а КЗЦМ ему был до фонаря.

Виноградову за 200 млн рублей доставался близкий к контрольному пакет, который в реальности стоил 300–400 млн, и — долларов.

Но случился дефолт. «Инкомбанк» обанкротился. Директор КЗЦМ Гулидов сам предложил властям деньги, потребовав взамен себе 40% акций. Так и вышло — заложнику позволили выкупить себя самому и так, чтобы больше уже никому не попасться.

Спустя несколько месяцев после того, как завод себя выкупил, 17 апреля 1999-го, под Новосибирском Гулидов погибнет в автоаварии: водителя ослепила встречная машина, джип ушел в кювет, перевернулся и летел, кувыркаясь, еще 70 метров.

Гулидов никого с собой не забрал, водитель выжил. А охранников у Гулидова не было. Его в Красноярске все или любили, или уважали.

А Виноградов прилетал в Сибирь в плотном кольце телохранителей.

В прошлом году Елена Бердникова — в отечественной словесности одна из самых внимательных наблюдателей за современностью — опубликовала в «Урале» рассказ о разорившемся банкире Маслове. «Питоки какао». Дано несколько часов его жизни, одно утро,

Не только потому, что в их фамилиях библейская пища: это — реальная судьба главы Инкомбанка.

Маслов оказался не хищником, а жертвенным бараном. Его не взяли в будущее.

Для Бердниковой (ее в 90-е посылали интервьюировать Виноградова «Известия») — это трагический герой и даже последняя надежда России.

Его, как водится, «лицом по неструганым доскам».

Он просчитывает грядущий кризис 2007–09 годов, когда уйдут уцелевшие в дефолте-98, когда крах начнет шерстить семибанкиров мира, он передает это знание дочери: «неважно, как она распорядится этой истиной, — она только в вуз поступит, если повезет». А прочее — и не передать, слишком страшно. Хотя настоящая истина, последняя, ему открывается. Вот и я не возьмусь пересказывать.

Там, скажу только, 1968 год и «военный» без знаков различия в кафетерии хлебного магазина.

Виноградову ведь досталась не нефть, а шоколад — кондитерский концерн Бабаевский. Он был бог какао. Эк Чуах.

Из семибанкиров свое положение в сегодняшней России в той или иной мере сохранил лишь Потанин.